Ивлин Во - Полвека без Ивлина Во

В фильме есть сцена с полицейским и бутылкой отравленного вина, которую я не хотел бы портить пересказом. Я просто хочу засвидетельствовать, что эта сцена — высшее достижение актерского и режиссерского искусства, какое мне довелось видеть.

Как я уже говорил, в фильме есть моменты надуманного философствования. Есть и неуместная сентиментальность. Но не будем чересчур привередливыми. «Месье Верду» — единоличное творение Чарли. В фильме играют и другие актеры, и все, за исключением тюремного капеллана, — превосходные, но они лишь воплощают выдумки Чаплина и служат для него фоном.

Успех или провал «Месье Верду» в Англии будет проверкой — не Чаплина, а нас с вами. Неужели мы настолько одурманены Голливудом, что утратили вкус к искусству высшей пробы? Позволю себе в этом усомниться.

Evening Stamdard, 1947, November 4

The Estate of Laura Waugh

Более двух тысяч лет Рим был священным городом, единственной в своем роде столицей западного мира. Подобно человеческому сердцу, изнутри его раздирали распри, а извне угрожали варвары.

В настоящее время ему угрожают не варвары, а кинематограф и тесно с ним связанный новый тип туристов — не любителей искусства и не паломников, а искателей развлечений. Именно для них был выстроен квартал возле виа Венето. В соответствии с наспех принятым законом, недавно были закрыты бордели — скромные, недорогие и дисциплинированные, а их место заняли безвкусные ночные клубы. Они составляют незначительную часть города, которая привлекает к себе незаслуженно большое внимание.

Римляне всех сословий — куда более нравственные и достойные люди, чем жители Лондона, Парижа или Нью-Йорка. В Италии до сих пор не разрешен развод. Вскоре после войны возникло мощное движение в защиту развода. Сейчас общественные настроения переменились. Но существует небольшой круг людей, состоящий, в основном, из космополитов и киношников (а также горстки аристократов), который вызывает жгучий интерес у публики.

Подобно тому, как английские матроны любят по воскресеньям читать о жестоких преступлениях, которых явно не одобряют и к которым меньше всего склонны, публика жадно интересуется нравами, царящими на виа Венето. Более десятка газет наживается на этом интересе. Главная из них, «Ло Спеккио», печатает список имен, которые постоянно упоминаются в светской хронике. Все это смущает не только церковные власти; дошло до того, что Федерико Феллини снял фильм на эту тему. Он называется «Сладкая жизнь».

Фильм стал притчей во языцех. Он представляет собой череду эпизодов из жизни популярного репортера светской хроники. Жители Рима и других городов, где его показывали, были возмущены. Фильм не подвергся цензуре или порицанию Церкви, но многие благочестивые зрители были шокированы.

Несогласие вызывают два пункта: отношение к Церкви и римской аристократии — серьезных людей, которые очень серьезно к себе относятся.

Феллини не имеет отношения ни к знати, ни к Церкви. Он превосходно понимает и блестяще изображает мир кино и журналистики. Итальянская киноиндустрия была основана Муссолини, но обрела могущество лишь после его убийства. «Чинечитта», созвездие студий на окраине Рима, — очень скромное учреждение по сравнению с Калвер-сити[194]. Здесь трудятся, хотя и нерегулярно, около 2000 человек. Я своими глазами видел, как Росселини спокойно и уверенно снимал фильм с помощью одного оператора и двух электриков в павильоне, примостившемся где-то в углу, куда можно было проникнуть лишь ползком, пробравшись под строительными лесами другого киносъемочного павильона. Как это не похоже на огромные пространства и многочисленных ассистентов в американских киностудиях!

Лучший и совершенно непринужденный эпизод в «Сладкой жизни» — прибытие американской кинозвезды в Рим, а самая большая творческая удача — команда фотожурналистов, которые, подобно артистам кордебалета, дурачатся и переползают из одной сцены в другую, комическую или трагическую. Здесь Феллини в своей стихии. Кроме того, он высмеивает интеллектуальную богему в сцене, которую мои друзья из этого круга считают нелепой.

Когда снимали оргию в высшем обществе, пришлось арендовать замок Одескалчи, где, я уверен, уже много веков не было никаких сборищ. Это вызвало скандал, раздутый еще и потому, что в сцене участвует настоящий лакей и два настоящих аристократа. Крестьяне и жители трущоб часто играют самих себя в фильмах итальянских режиссеров. Но для аристократов это первый опыт. Некоторые из них согласились сняться в «Сладкой жизни» просто ради удовольствия, не понимая, каким будет фильм. Комитет итальянской знати — организация с неопределенными полномочиями, созданная в основном для того, чтобы после официальной отмены титулов в 1945 году не позволять людям пользоваться не унаследованными ими титулами, — торжественно осудил аристократов, принявших участие в фильме.

Однако главный пункт обвинений связан с религией. Смею сказать, что я как правоверный католик не вижу в фильме ничего предосудительного. Он начинается с того, что вертолет перевозит статую Христа в новую церковь. Он летит над городом мимо римлян всех мастей, приветствуя школьников, загорающих женщин и других жителей. Некоторые спрашивают, кто такой Христос. В следующем «религиозном» эпизоде показано, как пресса и телевидение используют в своих целях чудесное явление Мадонны детям. Таких явлений было немало в разных частях света. Изображенные здесь священнослужители настроены скептически; они пытаются усмирить всеобщую истерию, и в конце концов остаются, чтобы похоронить человека, которого принесли в надежде на чудесное исцеление и бросили, когда толпа рассеялась из-за дождя. Здесь нет ничего кощунственного. В фильме высмеиваются пресса и фотографы.

Наконец, сцена на рассвете во дворце Одескалчи, когда кутилы возвращаются с бурной вечеринки в сад и неожиданно встречают священника, идущего с бабушкой хозяев на мессу. Двое родственников отрываются от толпы гостей и, протрезвев, следуют за небольшой процессией в часовню. Этот эпизод глубоко взволновал меня. Он напоминает о том, что для большинства верующих Рим — столица христианского мира и, несмотря на весь шум и гам, его жители — трудолюбивые и добродетельные люди; в Риме невозможно избежать мотоциклистов, но можно обойти стороной виа Венето и отыскать тихие дома, где трудятся ученые и семинаристы. Город поглотил и цивилизовал несколько волн воинственных варваров. В свой час он покорит и новых варваров.

Daily Vail, 1960, March 11

The Estate of Laura Waugh

Интервью Ивлина Во Харви Брайту «Нью-Йорк Таймс», март 1949

Как ни рассматривай Ивлина Во, внешность его обманчива: то, что видно глазу, противоречит тому, что слышишь. Его замечания немного циничны или, по крайней мере, язвительны. Однако лицо мистера Во — розовое и пухлое, как у херувима, — кажется простодушным. На самом деле оно выражает минимум эмоций: едва уловимый намек на изумление, проблеск веселья, озорства. С виду он немного напоминает юного Уинстона Черчилля. Котелок, сигара, полная, щеголеватая фигура усиливают сходство.

В апартаментах самой фешенебельной нью-йоркской гостиницы мистер Во, покуривая сигару и говоря об издании своей новой книги «Новая Европа Скотт-Кинга», выглядит спокойно благожелательным. Он рассуждает о ней несколько отстраненно, бесстрастно, как будто она написана кем-то из не слишком многообещающих собратьев по перу, и говорит только тогда, когда к нему обращаешься с вопросом.

Харви Брайт. Это первоклассная сатира!

Ивлин Во (недоверчиво). В самом деле? Она вам понравилась? Пожалуй, в этой вещице есть нечто стоящее. Правда, в ней слишком много незначительных подробностей. Слишком большое внимание для такого маленького произведения уделяется капризным деталям.

X. Б. И тем не менее получилась очень смешная книга!

И. В. (недоверчиво). Вы действительно так думаете? Я написал ее три года назад. После поездки в Испанию. Если бы я сейчас решил переписать эту вещь, то добавил бы в нее побольше настоящих ужасов и приглушил бы прелесть путешествия.

X. Б. Вам очень удался образ девушки-спортсменки, похожей на Ингрид Бергман.

И. В. Да, неплохо получилось. И все же некоторые персонажи выглядят неубедительно. Скажем, подпольный делец. Сущая марионетка. Никогда не встречал таких. Он полностью выдуман мной.

X. Б. Спор в конце книги о ближайших и далеких перспективах придает сатире глубину: получилось смешно и в то же время волнительно.