так и не дождались — каких-то там десятков и сотен миллионов полновесных, но условных единиц. По такой же схеме работали и в жилищном строительстве. Например, мой товарищ Сергей Козловский, хозяин “Инком-недвижимости”, мне пояснил свою позицию: “Ты видишь, какое дело: я не жадный, и не подлый, но сколько раз было, что мы делали предоплату, и подрядчики либо пропадали с деньгами, либо делали немыслимую дрянь, приходилось потом переделывать и платить ещё раз. Мы — крупная серьёзная компания, на рынке с самого начала рынка. Гарантия — наша репутация.” Это было чистой правдой. Я ни разу ни от кого не слышал, чтобы Сергей Козловский кого-то шваркнул.
Девелопер и архитектор — это как связка продюсер и режиссёр. Они друг от друга сильно зависят, и сложно сказать, кто созависимее. Но девелопер однозначно уязвимее. У меня есть товарищ, совершенно феноменальный человек, Игорь Погребинский, девелопер, некогда основавший очень динамичную компанию “СТД-девелопмент”. Если его не знать хорошо, он производил на людей пугающее впечатление. Когда я его первый раз увидел, было ощущение, что на тебя едет локомотив — такая внутренняя сила и напористость исходила от него. Как я понял, иначе бы он не смог строить в Москве театры и всякие культурные объекты. В самом названии компании, в самой аббревиатуре СТД, крылся Союз театральных деятелей. Некоторые называют театральную среду серпентарием (то есть гадюшником по-простому), но это же на самом деле очень чувствительные и израненные люди, и защищаться творческая интеллигенция может лишь лёгкими покусами друг друга, добавляя для эффективности немножко желчи в укус. С одной, значит, стороны у Игоря Погребинского были такие сложные по нраву люди, как Галина Вишневская, с другой такие оригиналы, наделённые властными полномочиями, как Юрий Лужков с супружницей и ближайшим окружением, с третьей стороны банки, где нужно брать кредиты, с четвёртой стороны были разрешительные всякие органы, проявляющие дружелюбие стайки гиен, а с пятой — интеллигентная общественность, которой никогда, ни при каких обстоятельствах, невозможно угодить. Неудивительно, что такая многосторонняя обковка делает из московских девелоперов вроде Погребинского не просто людей-гвоздей, как большевиков, а людей-дюбелей, которые можно забивать кувалдой в бетон. И вот таких людей может обескуражить только ответственность перед тысячами людей: случился кризис в конце 2000-х, всё обвалилось, банки перестали кредитовать, люди перестали покупать, но не перестали требовать денег. И вот, прихожу я к Погребинскому на Страстной бульвар, а он сам не свой. Я говорю: “Игорь, чего это ты не ругаешься скверными словами, не гоняешь никого, на уши не ставишь? Тебе плохо?” А он так тихо, смиренно, отстранённо: “Да не просто плохо… нам п…ц”. Я, как мог тогда, постарался помочь, предложил построенные уже офисные здания тем, у кого были либо в загашниках заныканы десятки миллионов долларов, либо был доступ к таким деньгам. Я искренне сочувствовал, потому что знал, что девелопмент — одна из самых ответственных профессий в мире, отвечаешь за чужие деньги, за судьбы десятков доверившихся тебе компаний и тысяч людей, и всем надо платить, платить, платить, а взамен недовольство, критика и зависть.
В художника каждый плюнуть норовит
Архитектор в своей профессиональной сути — тот же девелопер, потому что множество девелоперских хлопот зависит от архитектора. И это вопросы не творческие, они в данном случае дело десятое. На самом ведь деле, архитектура — это не причудливые изгибы фасада и радующие эстетов интерьеры, а максимальный выгон площадей из того куска пространства, которое удалось выдрать девелоперу из городских властей. Людей серьёзных больше интересует геоподоснова, коммуникации, качество бетона и арматуры, цены на подрядные и субподрядные работы. А упаковать всё можно в любую оболочку — хучь в ажурные барочные и модерновые изгибы, хучь в брутальные минималистичные прямые. В тех же “Временах года” 60 миллионов долларов ушло на бетонные работы, включая цоколи и паркинги, и только двадцать на фасады и на внутреннюю отделку. Сколько получил Плоткин, я у него не спросил из деликатности. Традиционно архитектурное бюро берёт 8 процентов от стоимости проекта, а дальше как договорятся архитектор и девелопер.
Хорошие концепции и идеи не всегда воплощаются их авторами, и не всегда имена этих авторов становятся известными общественности. Например, идея использовать пространство под Манежной площадью пришла Владиславу Кирпичеву, он сделал проект, но это было слишком свежо и революционно. Он, не имея возможности получить проект сообразно масштабу своего таланта, занимался обучением детей архитектуре, развитию у них способностей к пространственному мышлению. Многие титаны современной российской архитектуры прошли через его школу ЭДАС (Экспериментальная детская архитектурная студия); там же отучились их дети, а теперь учится уже третье поколение московских архитекторов. Мои дети тоже у него и у Людмилы Кирпичёвой учились, и мозги это обучение разгоняло превосходно; более того, имея огромный опыт жизни и преподавания на Западе, Кирпичёвы знакомили российских детей с лучшими образцами современной мировой архитектуры и дизайна.
Благодаря Кирпичёвым я познакомился со многими западными выдающимися мастерами — от Захи Хадид до Эрика Мосса. Правда, Заха не пила, я ей в ресторане Дома архитекторов подливал только водичку. Это, очевидно, плохо сказалось на её здоровье. Зато остальные оказались вполне себе творческими личностями, и людьми хорошими, без чувства собственной важности и выпендрёжа.
В Москве был ещё один центр притяжения всего свежего и прогрессивного — Ц: СА (Центр современной архитектуры), который создала и которым руководила Ирина Коробьина, дама редкого благородства — как души, так и происхождения, она столбовая дворянка, потомок древних боярских родов. В конце 2000-х её назначили директором Музея архитектуры имени Щусева, что около Кремля; это четвёртый музей России по единицам хранения, которых там больше миллиона. Поскольку архитектурная среда не лучше театральной, грызться и собачиться за распределение музейных бюджетов Коробьина не стала, и благородно, как Сулла, уступила место тем, кто был готов на всё, что угодно, ради статуса.
Вообще, музейное и выставочное дело в России много лет находилось в загоне. Средств музеям не давали, а из-за бедности денежного довольствия и нищеты музейных работников называли “музейными крысами” по аналогии с “церковными мышами”. Это крайне несправедливо, ибо в церковь человек приходит в надежде на будущее, а музей за памятью о прошлом. Память нужно сохранять, это основа личности и основа народа. Кто есть человек, который не помнить, кто он и откуда? Такие люди называются манкуртами. Чтобы всё общество не превратилось в стадо манкуртов, музеям следует давать большое количество денег. Смысл этого — огромное количество сокровищ пылится в запасниках, не может быть
