Сазонов, Поливанов, Щербатов и другие министры насчет возможности революции были настроены, как мы видели, совер^ шенно иначе. Вся их оппозиция была не чем иным, как производным от страха перед ее неминуемостью, если ход вещей не изменится81. Но уровень их политического мышления был ничуть не выше, чем у их председателя, о чем свидетельствует их представление о министерстве доверия как гаранте от революции.
Более того. В оценке, так сказать, ближней перспективы Горемыкин оказался более дальновидным, чем его потерявшие голову коллеги. Он был абсолютно прав, когда утверждал, что рабочее движение совершенно не связано с Думой и будет идти своим чередом по воле, как он говорил, «рабочих вожаков» независимо от того, будет ли Дума заседать или отправится на вакации. Он был прав и тогда, когда утверждал, что Дума не интересует народ. Никаких ужасных последствий, которых так боялись министры, не произошло и в результате смены командования. Наоборот, именно после того, как царь возглавил армию, дела ее J пошли на поправку и в чисто военном отношении, и по части снабжения. Царь, естественно, к этому не имел ни малейшего отношения, но факт тем не менее оставался фактом: отставка Николая Николаевича так же мало взволновала народ и солдатскую массу, как и роспуск Думы 3 сентября 82.
Объективный результат оппозиции министров был обратным по сравнению с ожидавшимся: поскольку все нарисованные ими ужасы не произошли, царь утвердился в своем прежнем курсе, его страхи и сомнения рассеялись, тем самым решилась собственная участь оппозиционеров. Иными словами, оппозиция ускорила новую и последнюю фазу в трансформации официального правительства — фазу распада полуабсолютистской «государственности». Мелкотравчатость породила еще большую мелкотрав- чатость.
Нольде считал, и это было общее мнение, что единственным крупным человеком в правительстве был Кривошеин, обладавший недюжинным умом и широтой кругозора. Остальной состав Совета министров, по мнению Нольде, «был необыкновенно пестр: в нем рядом сидели чиновники и нечиновники, люди умные и совсем неумные, люди серьезные и совсем несерьезные, люди с темпераментом и люди без всякого темперамента» 83.
Несомненно, Кривошеин был умным человеком, и его коллеги
«внали и чувствовали его калибр», но что он был крупным человеком, государственным деятелем действительно большого ка- * либра, это сомнительно. Отличительной чертой Кривошеина как политика было стремление действовать за кулисами. В 1914 г., после отставки Коковцова, Кривошеин, если бы захотел (таково было всеобщее мнение), мог без всякого труда сменить его на посту премьера. Однако он предпочел, чтобы таковым стал Горемыкин, поскольку имел на него тогда большое влияние. Иными словами, предпочитал быть «теневым» премьером, а не подлинным. Нольде считал это «каким-то своеобразным недостатком боевого темперамента», мирившим его с «положением во втором ряду». Но это поведение мало характерно для государственного деятеля действительно большого масштаба. Что же касается расчетов Кривошеина на то, что он будет держать Горемыкина в руках, то нам уже известно, чем они окончились.
Тем не менее поражение Кривошеина и его единомышленников, означавшее конец Совета министров образца 1915 г., имело принципиальное значение. Этот Совет министров, в оценке того же Нольде, «был последним правительством старого порядка, заслуживавшим этого имени. С тех пор сквозь облака мистики императрицы наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остатки русского государственного управления» 84. В целом эта оценка верна. Это было действительно последнее правительство с точки зрения минимума компетентности, морального уровня, государственной ответственности. «С приездом государя в Могилев,— писал по этому поводу Сазонов,— совпала печальная пора нашего правительственного разложения и тех невероятных назначений на высшие государственные посты, которые... дискредитировали монархическое начало в глазах русского народа и привели к падению династии, которой Россия была обязана своим величием и силой»85. На правительственную авансцену вышли фигуры, являвшие готовые объекты для исследования криминалистам, психиатрам, комедиографам.
«Министерская чехарда»
Последняя запись, сделанная Яхонтовым, гласит: «16 сентября 1915 года состоялось в царской ставке заседание Совета министров в высочайшем присутствии. У меня со слов И. Л. Горемыкина написано: „Все получили нахлобучку от государя императора за августовское письмо и за поведение во время августовского кризиса"»86.
Письмо, о котором идет речь, было написано 21 августа, т. е. на другой день после заседания Совета министров в Царском Селе, и подписано восемью министрами: Харитоновым, Криво- шеиным, Сазоновым, Барком, Щербатовым, Самариным, Игнатьевым и Шаховским 87. Автором его, по-видимому, являлся Самарин.
В письме вновь повторялась просьба оставить на своем посту Николая Николаевича и указывалось на «коренное разномыслие» между подписавшими и председателем Совета министров, недопустимое во всякое время, а «в настоящие дни гибельное. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине»
15 сентября по приказанию царя, переданному Горемыкиным, министры выехали в ставку. Горемыкин уехал днем раньше. Министры, как показывал Поливанов, были поражены не только тем, что их никто не встретил, но в особенности тем, что даже не было известно, когда их примут. Экипажей не подали, завтракали в грязном вокзальном буфете. «Обстановка была неприятная». Добравшись до места, министры узнали, что их не хотят пригласить обедать. Только позже по настоянию Фредерикса их все-таки позвали к столу. Заседание состоялось перед обедом. Оно началось с резкого выговора царя, который «совершенно не понимает, как министры, зная, что его воля о принятии командования непреклонна», тем не менее «позволили себе» написать это письмо. Затем последовал ряд длинных речей, в которых министры указывали «на необходимость держаться в контакте с общественностью... а Горемыкин... отвечал, что это чепуха, что министр не понимает, что говорит, или* что это не отвечает делу, потому что это в воле его величества». Закончилось заседание словами царя: «Так как мы ни до чего договориться не можем, то я приеду в Царское Село и этот вопрос разрублю».
По оценке Поливанова, заседание было «историческим» — «дало окончательный толчок мысли монарха идти в сторону от страны. Заседание окончательно укрепило Горемыкина». Через несколько дней царь действительно приехал в свою резиденцию. Началось «последовательное увольнение министров, прогрессивно взиравших на события в государстве». Сперва увольняли по два в неделю, потом по одному, положение Горемыкина все более крепло, «и для нас не было тайной, что он ездил в Царское Село получать указания от Александры Федоровны» 89.
3 целом , верный рассказ Поливанова нуждается, однако, в уточнениях. Сразу, а именно 26 сентября было уволено только два министра — Самарин и Щербатов. Спустя ровно месяц уволили Кривошеина. Четвертым министром, которому дали отставку в том же, 1915 г., был министр путей сообщения С. В. Рухлов, но его увольнение не стоит ни в какой связи с письмом и оппозицией министров: Рухлов, как и Хвостов,— крайний реакционер, поддерживавший Горемыкина; отставка его была вынужденной — транспорт находился в критическом состоянии, а министр оказался полностью неспособным руководить им. Что же касается остальных министров, то их судьба сложилась следующим образом: Харитонов умер в 1916 г. на своем посту государственного контролера, Шаховской, Барк и Григорович оставались министрами вплоть до Февральской революции. Игнатьев был уволен незадолго до нее — в конце декабря 1916 г. Остальные два ми-
нистра — Сазонов и Поливанов — лишились своих постов — первый в июле, второй в марте 1916 г. Не так просто обстояло дело и с Горемыкиным, как считал Поливанов.
Тем не менее, повторяем, его основной вывод — после 16 сентября «оппозиционный» Совет министров был фактически ликвидирован и заменен совершенно иным — верный. Увольнение Сазонова задержалось потому, что за него горой стояли «союзники», и с ходу царь на его отставку не решился. Поливанов был еще нужен, поскольку под его руководством разрабатывались и осуществлялись меры по ликвидации нехватки военного снабжения. Как только задача была решена, Поливанова уволили. «Оппозиция» Григоровича оказалась настолько умеренной и гибкой, чтр не внушала опасений даже Александре Федоровне. Что же касается Шаховского и Барка, то это были ставленники Распутина и их подписи под письмом были им великодушно прощены. Игнатьев же — явный «оппозиционер» — оставался на своем посту благодаря личной симпатии к нему царя, которой, однако, до конца не хватило.
