- Машка и Мишка, а ну-ка, к столу!
Взвизгнув от радости, детвора тотчас ссыпалась с печи и уселась на лавку. Девочка - постарше, лет двенадцати, мальчонка - лет семи. Когда начали есть, девочка, как старшая, время от времени шептала ему на ухо: «не бери помногу», «не набивай полный рот», «подумают, что ты голодный». И стреляла глазами на незнакомых тетей. Мальчишка на ответы времени не тратил. Дина смотрела на них, и неожиданно у нее по щекам потекли слезы. У нее, «железной» Дины, никогда почти не поддающейся размягчающим волю эмоциям сострадания, сопереживания, вдруг остро, до рыданий, заболела душа за всех детей войны, которые мучились, страдали и гибли в страшной, затеянной взрослыми людьми войне. И, прежде всего, слезы, страдания и боль сердца были за своего крошечного, ненаглядного сыночка. Ей так вдруг захотелось, бросив все на свете, бежать к нему, найти его, схватить, прижать к сердцу и целовать, целовать родное личико, ручки, ножки - самого родного в мире человечка. И она, не выдержав нахлынувшей волны сильных материнских чувств сострадания к детям, неожиданно для себя вдруг схватила старательно работавшего ложкой мальчишку, прижала к себе и расцеловала его. А потом вскочила и выбежала из хаты, забыв про оружие, оставшееся стоять у стенки. Маленький Мишка, ошарашенный столь неожиданным поступком незнакомой тети, недоуменно посмотрел ей вслед, потом по очереди на каждого из взрослых, сидящих в хате, словно ожидая то ли объяснения действиям тети, то ли распоряжений со стороны взрослых. Но все молчали. Помолчали и дети, тихонько доели ужин, залезли на печь и, спрятавшись за занавеской, принялись шептаться. Хозяйка прибрала со стола.
- Дина - жена Павла Васильевича Пранягина, нашего начальника штаба соединения. У них сынок в этом году родился. Переживает она очень, - сказала Лена.
В доме партизанских связных имя Пранягина было известно.
- Знаешь что, Лена, - сказал Николай Солодуха, - хоть и спокойно, но все-таки лучше вам в нашей хате не спать. Я вас отведу к бабе Сарке на сеновал. Оттуда и наш двор видно, и до леса кустарником по балочке близенько. А я подежурю на улице, на рассвете загляну к вам.
Укрывшись домотканой дерюжкой, девчонки, свернувшись клубочками и прижавшись друг к другу, утопали в душистом свежем сене. Дина не могла уснуть сразу, хоть и сильно устала за этот день. Лена же уснула, едва опустила голову на кулачок. Она и проснулась первая. Небо начинало светлеть. Лена тихонько взяла за плечо напарницу и слегка потрясла. Дина тотчас проснулась и села, сразу взявшись за карабин.
- Что, пора?
- Да. Пойдем.
- К хозяевам заглянем?
- Лучше не надо. Увидеть могут.
- Слушай, Лена, откуда у них в семье еврейские дети?
- Из городской гетты, сироты. Тут много в весках и хуторах таких детей живёт.
- И никто не выдает?
Лена пожала плечами:
- Детей?
Действительно, как это - выдавать детей? Какие они враги, кому они угроза? По расчетам немцев, все живущие по хуторам и деревням еврейские дети давно должны быть уничтожены. Потому что еврейские. Но вопреки всем фашистским расчетам дети оставались живыми, новые семьи стали им родными, дети росли, помогали по хозяйству, играли с местной детворой и сами стали местными, родными людьми.
- А эта тетка Сарка?
- Белоруска. Крещеная так. Тут вся веска - белорусы. Ну, давай будем слазить да пойдем. До отряда путь неблизкий.
Но в этот момент на улице раздался крик:
- Куда! Стоять!
И в гулкой туманной тишине грохнул выстрел.
- А-а-а! - вскрикнул после выстрела человек.
Партизанки тревожно глядели в чердачное окошко.
- Это Коля Солодуха. В него стреляли. Полиция... - сказала Лена. - Предупредил. Коля...
И в этот момент во двор Солодухи галопом влетели трое конников в полицейской форме. Они спрыгнули с лошадей и бросились в избу. В доме закричали, раздались винтовочные выстрелы. Тем временем другие полицейские за руки втащили во двор человека, его светлая домотканая рубаха со спины была вся в крови. Лена сразу узнала Колю Солодуху. Из дома вышли трое, один из них держал за волосы детей.
- Куда этого? - спросил полицейский, указывая на тело убитого Николая.
- В хату вбросьте эту большевистскую падаль. Пусть с батьками за компанию изжарится, сволочь партизанская! - ответил старший полицейский и стал поджигать соломенную крышу. Та быстро занялась сильным, разгорающимся огнем.
- Что с жидынятами делать? - спросил полицейский, держащий детей за волосы.
- Почекай, зараз других приведут!
В это время во двор ввели еще одного крестьянина. Лена узнала, это был Иван Владимирович Кадан, житель деревни, при всяком возможном случае помогавший партизанам. Узнала и одного из полицейских, который держал за руку дядьку Ивана, это был шестнадцатилетний парнишка по фамилии Козляк. Лена поразилась - еще недавно Козляк бегал с соплями под носом, а вот уже и полицейскую форму нацепил. Ивана подвели к горящему дому и втолкнули в открытую дверь. В этот момент Козляк выстрелил в голову дядьке Ивану, и голова его разлетелась, забрызгав лицо, руки и новенький полицейский мундир Козляка. Иван Кадан упал лицом вперед, и в открытую дверь были видны ступни его босых ног. А молодой полицейский, страшно ругаясь матом, принялся оттираться от человеческой крови. Дина так и запомнила: пылающая хата, и на её фоне - оттирающий кровь с лица и мундира, злобно ругающийся юный полицейский.
- Трэба бегчы! Покуль яны не стали обшаривать хлев и сеновалы, бегчы трэ- ба! - проговорила Лена. С обратной стороны хлева, на чердаке которого в свежем сене они ночевали, имелась дверца для выбрасывания навоза. Выйти из нее - и сразу окажешься на огородах, из-за хлева тебя не видно, так до самого кустарника можно добежать. Дина, не отвечая, продолжала смотреть на продолжающуюся во дворе горящего дома экзекуцию. Сюда втолкнули еще около десяти еврейских детей. Приютивших их людей расстреливали возле их же хат. Это хорошо было слышно на всю веску. Детей согнали в кучу. Они не плакали, но жались друг к другу, стараясь друг за друга спрятаться. Старший полицейский взял пятерней за волосы самого маленького, лет пяти, ребенка, приподнял над землей и, улыбнувшись, сказал:
- Дывысь, хлопцы, такэ малэ, а вжэ жыдыня. - И хлопцы заржали.
- Хочешь конфетку, жидыня? Открой рот, - сказал полицейский, и ребенок послушно-испуганно открыл, а полицейский выстрелил из пистолета ребенку в рот. И тут грохнул винтовочный выстрел, старший полицейский ткнулся лицом в землю - прямо к ногам испуганных детей. И не успела Дина опустить свой карабин, Лена толкнула ее вниз - беги! - а сама ударила в толпу полицейских из автомата. Уцелевшие полицманы бросились со двора на улицу. Лена ударила прицельно, точно и, спрыгнув с сеновала, вслед за Диной выскочила в маленькую дверь, и девчонки помчались к кустарнику. Сзади беспорядочно стреляли, не сразу разобравшись, кто и откуда вел по ним огонь, - в голову им не могло прийти, что это сделали всего лишь две девчонки. Когда же разобрались, откуда велся огонь, и поняли, что больше никто в них не целится из засады, рванулись за ними следом, но партизанки были далеко в кустарнике, почти возле леса.
Когда на хуторе Галендария узнали о происшедшем в Кайшовке, поторопили партизанок к отъезду, заставив их взять своего коня, объяснив, что если полицейские сообразят, в каком направлении отступили обстрелявшие их партизаны, то на одном конике от погони им не уйти. Так партизанки и прибыли в лагерь - верхом на двух лошадях. И не скоро узнали они о том, что через часа полтора после их отъезда полицейские расстреляли и сожгли жителей хутора Галендария.
Простились они, не доехав с километр до штаба соединения. Хозяйка, увидев Дину, обрадовалась.
- Что ж так долго не приходили? - с укором выговаривала ей. - Мало ли что с мужиком не уладилось! Мало ли что в другой отряд перевели! Вы - мамаша сыну, да и все тут. Этого вас никто лишить не может - видеть родное дитя. Он подрос - не узнаете. Павел Васильевич каждый день заходит. Почти.
Дина расцеловала милое крошечное личико, спавший малыш сморщился, чихнул, заплакал, открыл глаза и с удивлением уставился ей в лицо. А она распеленала сына и всего целовала, и плакала, и смеялась жемчужным смехом радости и счастья.
В сумерках пошла к штабу - хозяйка говорила, что видела сегодня Павла Васильевича. И чуть лоб в лоб не столкнулась с командиром соединения Сидорским. От него пахнуло самогоном.
- Опять ты! - грозно возмутился полновластный командир человеческих судеб. - По какому праву? Кто разрешил?! Для тебя что, мой приказ не закон?! - И, обернувшись к неотстававшим ни на шаг от главного коммуниста области автоматчикам охраны, приказал. - Ликвидировать!
И пошел не оборачиваясь. Дина остолбенела - она все поняла, но не сразу осознала, что произошло. А как осознать - молодая, здоровая, среди своих партизан, братьев по оружию, с которыми провоевала, не жалея своей жизни, год, и вдруг эти же партизаны и ликвидируют, расстреляют ее - по приказу главного партизанского начальника. Ни за что. Так мы что - враги?
