оставался барабанщик Виталик Валитов. Он сразу мне понравился своим повышенным старанием. Если бы не старался, значит оставаться не хотел, я так мыслил. Поэтому на четвёртый вечер на ужине я придержал его за руку, когда он проходил мимо меня с бокалом какого-то коктейля и показал глазами «на выход». Выйдя из столовой, мы прошли в комнату для звукозаписи, где мы всегда репетировали. Закрыв за собой плотно дверь, я обернулся к Виталику и спросил:
— Скажи прямо, тебе нравится моя музыка.
Виталик молча закивал, потом добавил.
— Все песни отпадные. Даже старые аранжированы так, что стали лучше, чем были. Та же Битловская «Бэк ин зе ЮССА» звучит совсем по новому.
— Хотел предложить тебе Виталя поиграть со мной немного подольше наших гастролей. Паше моя музыка не интересна.
— Да! — отмахнулся барабанщик, — Ему никакая музыка не интересна, кроме своей.
— И это правильно! — перебил я. — Так ведёт себя любой создатель, которого интересуют только его творения. Меня, допустим, тоже не интересуют его песни, хотя некоторые из них не так уж и плохи. Но, на самом деле, большинство хороших песен написал не он, а Тухманов, Антонов и некоторые другие авторы. Так ведь?
Барабанщик кивнул, но вдруг у него округлились глаза.
— Э-э-э… Ты говоришь по-русски?
— Немного, — улыбнулся я.
— Э-э-э… Так мы, это, иногда, того…
— Поносили меня? Ничего страшного. Нужно знать о себе правду. Да, вы и не особо поносили меня. Только ты не говори никому, ладно?
— А переводчица, она из…
Я прикоснулся указательным пальцем к своим губам.
— Она знает. А больше ни кому. А то воды в рот наберут. Так ты как?
— Не знаю даже… «Весёлые ребята» — известная группа. Москонцерт всё-таки. Хорошие заработки. Да и подзаработать можно. Паша отпускает и по кабакам постучать, когда работы нет. А ты? О и сейчас говорит, что «надо сваливать». Я и думаю. Ему откажешь, потом не возьмёт обратно.
— У меня деньги есть. Пластинки вышли. Этот альбом на диске выпущу. Кстати с него в министерство культуры будет отстёгиваться маленькая копеечка. За ваше в нём участие. И-и-и… Хочу создать в Союзе музыкальный коллектив на постоянной основе. У меня есть песни и на русском языке. Ты видишь, у меня неплохо получается говорить. Могу поставить русские песни. Понравится — давай со мной.
— Да мне и твои английские нравятся. Такие у нас по Союзу пойдут, только шуба завернётся! Все кабаки возьмут в репертуар, если Министерство культуры пропустит.
— Конечно пропустит. Согласовано уде всё. И слова и музыка.
— Клёво! Но стрёмно, как-то! Тут привычно уже.
— Как хочешь! Подумай. Принуждать не стану. Только с Москонцертом у меня договорённость на два года. На семьдесят девятый и восьмидесятый. Новый состав, если вы свалите, я наберу легко. Ты видишь. Даже если они на выучат партитуры, я запущу фонограмму и всё. У меня партии всех инструментов записаны. Я больше хочу помочь вам. Хочу, чтобы в Союзе появилась другая музыка. Пусть пока меня не выберут на песню года. Да и бог с ней. Пусть там поют Магомаев, Лещенко и Кобзон. Молодёжная музыка не там. Она другая. Хочешь покажу?
Виталий кивнул. Достав из железного ящика, закрытого на три замка, бобину я поставил её на магнитофон и включил сначала не громко, а потом, подумав: «Да, какого, собственно, хера⁈ Кого мне бояться⁈», врубил погроме. Ту-ду-ду, ту, ту-ду-ду, ту, ту-ду-ду, ту, ту-ду-ду…
— 'Белый снег! Белый лёд! На растрескавшейся земле! Одеялом лоскутным на ней город в холодной петле.
Уже во время третьего куплета в студию заглянул Саша Барыкин.
— Чё это вы тут делаете? — спросил он, когда музыка стихла.
— Слушаем его песни, — сказал Виктор, почему-то нахмурившись.
— Какие, же это его? Это какого-то парня из Владивостока. Она уже года четыре, как гуляет по магнитофонам. Не дают её играть. Говорят, только на записях и играет.
— Потому и запретили играть публично, что это я наложил вето. Я дал этому парню исполнить её и ещё несколько песен, сразу обозначив своё авторство. У меня есть с ним соглашение. Знакомый попросил дать хорошему парню несколько песен. Как-то так…
— Точно твои? — изумился Барыкин. — Ты же по-русски не говоришь!
— Кто тебе сказал? — усмехнулся я. — Слушаем дальше?
— Давай, — сказал Виталий.
— Можно я с вискариком? — спросил Барыкин.
Я развёл руки.
— Нужно.
— Тогда и я сбегаю.
— Бутылку возьми, оливки и мне бокал, — попросил я.
— Нихрена, как ты ловко по-русски «шпрехаешь»! Где научился?
— В колледже.
— Шпион, что ли? — хохотнул Барыкин.
— Если бы был шпион, хрен бы вас сюда отпустили! — я посмеялся.
— Это точно! Клёво ты ругаешься! Всё в жилу так!
Пришёл барабанщик Виталик и Буйнов, закрыли дверь студии. Я включил магнитофон, взял у Виталика стакан с виски и сел в «своё» кресло.
Проиграли «Кукушку», «Когда твоя девушка больна».
— Ну да! Это они! — сказал Барыкин. — Я во Владивостоке был, искал того парня. Сказали, уехал. А что ещё есть из такого же?
— Есть кое что…
Сняв эту бобину, те песни «Цоя», которые шли дальше, «светить» пока не хотелось, поставил другую. Она начиналась с «Поворота».
— Е*ануться! — сказал Буйнов. — Это бомба!
— Согласен! — покивал головой Барыкин. — Ядерная сто пудовая!
— Включай ещё! — попросил Виталик и смачно хлебнул из стакана.
Послушали «Напои меня водой»[1], «Дыхание»[2], «Позови меня тихо по имени»[3], «Город золотой»[4], «Что такое осень?»[5].
— Хватит, наверное, на сегодня? — спросил я притихших музыкантов.
— А что, ещё есть? — встрепенулся Буйнов.
— Есть, немного, —
