— А зачем? — не прерывая стирки, спросил Векшин.
— Ну как ты не понимаешь, Рудольф. Вся оппозиция тогда сосредоточится в правительстве и администрации. Тогда вообще можно добиться, чтобы вся Дума и все Федеральное собрание состояли исключительно из членов аппарата и администрации президента. И тогда мы добьемся полного единства законодательной и исполнительной властей.
— А зачем? — не поднимая головы от корыта, упрямо повторил депутат Векшин.
— Затем! — сказал я, теряя самообладание. — Неужели не понимаешь, Рудольф, что только тогда сможем мы добраться до Обетованной Галактики, когда научимся сохранять полное единство законодательной и исполнительной властей? Ты совершенно не следишь за политической жизнью. Векшин! Что с тобой сделали в милиции?!
Наконец-то эта страна сможет идти к демократии своим исконным путем. Наконец-то уже никто не будет грозиться посадить демократов в тюрьму. И не посадит, как посадили бывшего депутата Векшина.
Но, хотя и смыто с нашей квартиры позорное пятно, заботы не уходят.
Сегодня на собрании ячейки (я вытребовал майора Лупилина под предлогом уборки моей комнаты) мы обсуждали, что вице-премьера хорошо было бы продвинуть в президенты, если бы не было Лужкова. Но Лужков есть. И сразу видно, что это очень сильный претендент. Конечно, и вице-премьера никто не избирал, но ведь Лужкова не избирали больше! И выгнать Лужкова старались сильнее! А вице-премьера, хотя он тоже не ушел, гнали слабее. А Лужкова и Моссовет выгонял, и Верховный совет, а он удержался. Просто сказал, что не будет выборов и точка. А коли и будут — только за Лужкова голосовать извольте. И день, и другой, и третий, и неделю, и месяц, и год голосуйте, пока не выберете. Вот такой он, Лужков. Его, конечно, тоже хорошо в президенты, если бы не было Собчака.
Не знаю, просто голова пухнет от этих забот.
Когда Лупилин закончил с уборкой, велел идти в чулан — отдыхать. Сейчас приближаются такие события, когда всем нам потребуется много сил.
Мне не нравится в майоре эйфорийный восторг, дескать, теперь, пусть и не сразу, жизнь таки начнет налаживаться. Боюсь, что эта неумеренная мечтательность приведет к крушению всех идеалов демократии.
Катастрофа!
Результаты выборов ошеломили всех. «Выбор России», хотя в него и входит столько отважных офицеров, натянувших на свои лица чулки Ахеджаковой, не победил на выборах. Это невероятно! Ведь они же победили тогда, у Белого дома!
Какой ужас!
И в правительстве происходит что-то непонятное — Черномырдин с каждым днем все сильнее становится похожим на Горбачева. Если так дело и дальше пойдет, то скоро у него и пятно на голове проявится.
Что тогда будет?!
Куда идет наша история?
Увы .
Далеко не все понимают, что различие в понимании истории, как учил Н.Ф. Федоров, есть следствие сословного разъединения, то есть распадения на отдельные сословия; точно так же как истории местные, народные, западные или восточные суть результат распадения рода человеческого на отдельные народы.
Сегодня я объяснял эту мысль Рудольфу Векшину, но он не воспринял ее, поскольку упорно твердит теперь о том, что он — патриот и всегда был патриотом, а не демократом.
— Векшин! — сказал я. — Ты бы вначале спросил у меня, что такое патриотизм? Что такое народ? Спроси, и я отвечу тебе, что народ, как обособившаяся часть распавшейся семьи человеческой, есть выражение не общей славы этой части в прошлом, а общего тщеславия и общей воли, то есть желания оставаться и в настоящем при этом тщеславии. Как же можно гордиться тщеславием?
— Но ведь вы на собрании нашей партячейки, Федор Михайлович, говорили о своей гордости за русскую водку, за советский балет, за чекистов нашей демократии! — сказал майор Лупилин, внимательно слушавший наш разговор.
— Да. — сказал я. — Я говорил. Но обратите внимание, Абрам Григорьевич, что я говорю о гордости за то, что соединяет нас с единой семьей человечества. Русская водка. Советский балет.
— И особенно чекисты. — ехидно вставил Векшин.
— Да, Рудольф! — ответил я ему. — Именно чекисты нашей демократии особенно крепко связывают нас с общечеловеческими ценностями и общечеловеческой семьей. Ибо, как говорил Н.Ф. Федоров, истинный культ предков не в славе, а в деле.
Векшин не нашелся, чем возразить мне .
Да и кто бы мог возразить? Если понятие нации, а тем более народа, так трудно поддается определению, то это только подтверждает, что для народов необходимо соединение, а не разъединение.
Странный сегодня приснился сон.
Видел зеленовато-голубого Жириновского.
И с кем бы, вы думаете, он разговаривал? С таким же голубовато-зеленым Борисом Николаевичем.
Пыталась заползти в комнату, где происходил разговор, Ахеджакова, но Борис Николаевич швырнул в нее пустую бутылку и Ахеджакова, взвизгнув: «Защитите меня от Конституции!» — уползла.
А Борис Николаевич и Жириновский продолжили разговор, чего теперь с Россией делать . Говорили, что не от Конституции надо защищаться, а от народа, но как именно — я не понял.
По-турецки разговаривал Владимир Вольфович.
А Борис Николаевич сидел и важно кивал головой, хотя ведь он тоже, как и я, турецкого языка не знает.
И от этого почему-то очень тревожно.
Вот такой: непонятный, весь как будто на турецком языке, голубовато-зеленый сон приснился.
***
Признаться, я не понимал смысла демарша Егора Тимуровича Гайдара против строительства нового парламентского центра.
Но сегодня приходил шурин и все объяснил.
Оказывается, на площади, где было намечено выстроить этот центр, нет даже подходящего подъезда для танков.
Нет, какое, оказывается, это коварство!!!
Это же, можно сказать, готовился выстрел из-за угла по самому Борису Николаевичу, по всем реформам!
И какой мудрый все-таки Егор Тимурович — сразу увидел всю хитроумную интригу и пресек ее.
***
Цена ваучера на бирже поднялась до 35 000 рублей.
Это целых семь килограммов колбасы.
Не слишком ли много наш Чубайс хочет отдать? Не жирно ли нам всем будет?
Объясняя инцидент, произошедший с экс-президентом США Никсоном, наш голубоватый министр Козырев рассказал телезрителям, что вот он сам, когда идет в туалет, всегда объявляет, дескать, пошел позвонить по телефону близкому другу.
Вот ведь какие удивительно-тонкие, в отличие от Никсона, манеры у нашего министра.
Кроме того, меня поразило, как мы похожи с министром Козыревым. Я ведь тоже, как и Козырев, совмещаю отправление естественных потребностей в туалете с задушевными беседами с моим другом Рудольфом Векшиным, с товарищем по партии майором Лупилиным.
Некоторые тележурналисты называют нас с Козыревым настоящими чеховскими интеллигентами, но я протестую — это неправда. Чеховским персонажам далеко до министра Козырева и до меня тоже.
И, конечно, тяжело с такими культурными манерами нам приходится. Вот на днях буквально министр Козырев рассказывал, как натовские самолеты сербов бомбят, а у самого взгляд задумчивый, такой чеховский-чеховский, а к концу интервью так даже и огорченный сделался, словно он до близкого друга дозвониться не успел.
Это неприятно, конечно, но зато какие манеры!
Но Борису Николаевичу сейчас тоже нелегко.
Вначале его Никсон огорчил, а сейчас и сам Клинтон.
Ну и в самом деле! Ведь Борис Николаевич, перед тем как парламент расстрелять, звонил Клинтону, советовался с ним, разрешения спрашивал, а Клинтон даже и звякнуть не пожелал, перед тем как начать бомбить сербов.
И я понимаю, конечно, что Клинтон — это Клинтон, а Ельцин только Ельцин и есть, но все равно нехорошо как-то получилось, если мы общим делом заниматься собираемся. Нужно было бы большую деликатность к Борису Николаевичу проявить.
Все-таки вон у него какое лицо опухшее...
Надо написать чекистам нашей демократии, что у Н.Ф. Федорова содержатся прямые предостережения на этот счет.
Да-да, это там, где про тысячелетнюю работу, которая подходит уже к концу, про обезоружение исламизма и обращение его к земледелию. Это там, где Н.Ф. Федоров спрашивает, ужели вся наша работа будет уничтожена нравственной близорукостью Запада. Там, где он задается вопросом, если эта катастрофа действительно постигнет Европу, то как отнесется к ней Америка? Останется ли она тогда, не признавая нравственной солидарности и общего дела человечества, равнодушною зрительницею катастрофы старого, отцовского света?
Нет, не ладится у Бориса Николаевича внешняя политика. Те же вопросы, что и Н.Ф. Федорова, мучат его.
От раздумий у него сильно опухло лицо и уже не вмещается в телевизионный экран.
И видно, что настроение неважное...
— Полчаса в сутки у Бориса Николаевича бывает прекрасное настроение... — сказал на это пришедший в гости Ш-С.
— Полчаса?!
— Да. Когда кровь сменят.
