В этом, как осознал Нумеон, состоял урок Вулкана.
Мораль, совесть, человечность — они не были слабостями. Они были силой.
— Веди меня на смотровую палубу, — сказал Вулкан, надевая боевой шлем. — Когда мы опустимся на поверхность планеты, я взгляну своему брату в глаза и спрошу его, почему он это сделал, прежде чем его увезут на Терру в цепях.
Если музыка питает душу, то что питают крики?
Конрад Керз, Ночной Призрак
После моего позорного поражения обо мне на время забыли. Керз не посещал меня, Феррус подозрительным образом избавил меня от своего злобного присутствия, и я даже начал скучать по призраку мертвого брата. Компанию мне составлял только запах погибших, спустя часы и дни превратившийся в тошнотворное облако, окутывавшее меня смрадом вины.
Феррус оказался прав: я был слаб. Я не сумел спасти людей от гибели, я не сумел справиться со смертельной ловушкой Пертурабо. Керз сменил тактику. Я понятия не имел, почему. Вместо того, чтобы пытать мое тело, он начал пытать мое сознание.
И я начал терять волю к борьбе.
Погрузившись в поток оборванных мыслей, я неподвижно сидел в темноте камеры и, как бы ни было стыдно мне это признавать, впервые испытывал истинное отчаяние.
Солнца вставали и опускались, звезды рождались и умирали вновь. Космос вращался вокруг меня, и время вскоре перестало иметь значение. Я был статуей из оникса, согнувшейся, безвольно опустившей руки, прижавшейся лбом к земле. Из-за повреждений способный лишь дышать, я чувствовал, как постепенно атрофировались мышцы в конечностях и нарастал голод в груди. Жизнь покидала меня, как пар покидает остывающий металл, и я был рад этому.
Смерть стала бы избавлением.
Легионер может жить без пищи многие дни. Его организм улучшен настолько, что он способен совершать марши, сражаться и убивать, даже когда истощен. А наш отец сделал своих сыновей еще сильнее, но я знал, что со мной что-то не так, как знает это человек, умирающий от рака. Телесные соки вышли из равновесия, многочисленные раны, нанесенные Керзом, и его психологические пытки начали сказываться. Когда силы совсем меня покинули, когда даже воля начала угасать, я с готовностью погрузился в благословенное забытье.
Покой мой долго не продлился.
Меня привело в чувство тихое капанье над ухом. Открыв глаза, я осознал, что до сих пор находился в камере смерти, но теперь ее начинала заполнять вода. Она окатила щеку, холодя лицо. Раскрыв запекшиеся губы, едва шевеля пересохшим языком, я попытался пить, но вода оказалась соленой, с привкусом металла. Внутренности скрутило от мучительного чувства голода, словно организм пытался пожрать сам себя. У меня не было сил встать или даже приподняться, и мне оставалось лишь смотреть, как вода размеренно втекает через открытые шлюзы в основании стен.
Мгновение спустя вспыхнула электрическая искра, и у меня была лишь пара секунд на то, чтобы понять, что происходит, прежде чем пошел разряд, и меня в ломающем кости спазме оторвало от пола. Мое замученное тело, исчахшее без еды и воды, взвыло; мои мышцы, почти атрофировавшиеся от бездействия, загорелись. Из моего горла, высушенного, как пепел в пустыне, с трудом вырвался крик.
— Вулкан…
Мое имя прозвучало так, будто я находился на дне глубокого колодца, а мой спаситель звал сверху.
— Вулкан… — раздалось снова, но на этот раз голос стал четче. Я потянулся к свету, яростно брыкаясь в попытке достигнуть поверхности, выбраться из воды.
— Вулкан, ты должен поесть.
Распахнув глаза, я понял, что, судя по всему, терял сознание, потому что очнулся я в другой части корабля.
Я сидел. Мои руки и ноги были связаны.
Напротив меня, за широким банкетным столом, восседал, отвратительно улыбаясь, мой мертвый брат.
— Угощайся, — сказал он, указав пустыми глазницами на расставленные перед нами яства. — Ты должен поесть.
Мы находились в длинной галерее. Вычурные канделябры, покрытые слоем пыли, давали дрожащий свет. Серебряные люстры над нами тихо покачивались от вялого сквозняка. Между ними протянулись тонкие нити, напоминая сети древних, давно вымерших арахнидов. Сам стол тоже был покрыт мучнистым, серо-белым налетом.
Я почуял запах мяса, только он казался странным, словно мясо было местами испорченным или сырым. На фруктах и хлебе виднелись намеки на плесень, несмотря на их кажущуюся свежесть. Стол был заставлен графинами с вином, но в некоторых оно прокисло, приобрело пробковый тон и начало горчить.
Хотя угощения загнивали, зрелище заставило меня изойти слюной и забиться в путах в безуспешных попытках добраться до еды.
— Ешь, Вулкан, — уговаривал меня Феррус. — Ты совсем зачах.
Я хотел ответить, но горло так пересохло, что мне удалось издать лишь хрип.
— Говори погромче, — сказал Феррус, шевеля безгубым ртом, каким-то образом способным воспроизводить слова несмотря на то, что в его зияющей черноте не было языка. Он широко повел костяной рукой. — Мы все жаждем тебя послушать.
Только теперь я заметил других гостей.
Семнадцать мужчин и женщин сидели за банкетным столом. Как и предыдущие пленники, которых показывал мне Керз, они были как солдатами Армии, так и мирными имперскими жителями. Я даже увидел среди них летописцев, в том числе одного, похожего на Вераче. Из всех гостей он один выглядел спокойно и равнодушно. Разумеется, он не мог на самом деле быть летописцем, потому что Вераче не был человеком в строгом смысле этого слова. Он был лишь оболочкой на существе, носящем этот облик, как одежду.
Их кожа была натянута, как тонкий пергамент, из-за губ виднелись десны, под глазами залегли темные круги — смертных тоже определенно морили голодом.
Но в отличие от меня они не были связаны.
Вместо этого им отрезали кисти рук, а в прижженные обрубки воткнули длинные зазубренные ножи и трехзубые вилки. Некоторым удалось подцепить кусок мяса или отрезать ломоть хлеба, но из-за длины прикрепленных приборов поднести еду ко рту было невозможно.
Они сидели на роскошном пиру, но могли лишь смотреть, как портилась и гнила еда, и умирать с голода.
Феррус привлек мое внимание, подняв кубок.
— Могу я произнести тост, брат? Полагаю, это стоит сделать сейчас, пока этот жадный сброд не смел все.
И вновь я попытался заговорить, но горло словно расцарапали лезвиями, и я лишь сипло выдохнул. Я сжал и разжал кулаки, слабо натягивая путы. Застучал ногами, повреждая и ломая кости.
— За тебя, дорогой Вулкан, — сказал Феррус, поднес кубок к губам и опорожнил его. Темно-красное вино полилось в горло, сквозь разрубленную шею, а затем наружу из щелей в грудной клетке — где броня и плоть уже начали отваливаться под действием разложения.
Феррус огляделся на других гостей, как будто озадаченный.
— Возможно, они ждут тебя, брат? — предположил он. — Они еще ни крошки не съели.
Путы на запястьях начинали впиваться в кожу. Я проигнорировал боль, зло стиснув зубы и дрожа всем телом.
— Ко… р… — прохрипел я. — Ко… рм…
Феррус повернул голову, словно прислушиваясь, но его уши давно превратились в комки гнилой плоти.
— Говори погромче, Вулкан. Чтобы мы все тебя услышали.
— Ко… рм… ите. Кормите. Кормите! Кормите друг друга!
Я взревел и забился в путах, но высвободиться не мог.
Феррус покачал головой, медленно и убежденно.
— Нет, Вулкан. Мне жаль, но они тебя не слышат.
Он указал костяным пальцем на одного дергающегося человека: из его уха вниз по щеке бежала полоска засохшей крови.
Они были глухи.
Когда несчастный человек повернулся ко мне лицом, я увидел, что радужка у него была мутно-белой.
И слепы.
Им оставались только обоняние, осязание и вкус. Какая жестокость: быть совсем рядом с тем, чего так жаждет тело и что рисует разум, и не иметь возможности это получить.
— Алчные не могут и не хотят ничего слышать, — сказал Феррус. — И ты не сможешь их заставить. Алчность человечества рано или поздно его уничтожит, Вулкан. Помогая им, ты лишь отсрочиваешь неизбежное.
Я бросил слушать болтовню своего мертвого брата, перестал обращать на нее внимание. Вместо этого я закричал. Я проклинал Керза, пока мой голос не пропал.
А потом я сидел, словно король на жутком пире, пока его гости медленно гибли от голода.
Как бы ни было слабо мое тело, оно не умирало. Керз знал, что я проживу дольше смертных, и когда последний из них испустил дух, я остался один.
Свечи превратились в огарки, слой пыли потушил огонь в них и в люстрах надо мной, погружая зал в темноту, и в этот момент я заплакал.
— Керз… — всхлипнул я.
— Керз! — на этот раз громче благодаря гневу, придавшему мне столь необходимые силы.
— Керз! — провопил я теням. — Керз, проклятый ты трус. Выходи! Добей меня, если сможешь. Даже теперь я не сдамся.
