После этого он стал поворачивать чаще.
Я думал, что он путает следы, петляет по заячьи, сбивает с толку преследователей. Бессмысленно. Никто нас не преследовал и преследовать не собирался, каратели сделали свое дело, гоняться по дебрям за двумя сопляками… Кому это нужно? Отряд уничтожен, угрозы нет, теперь деревни жечь станут, много им теперь работы.
Я думал, что он заблудился. Столько всего свалилось на наши головы, тут любой растеряется, все эти метания… Солнце непонятное, как прилипло, я, конечно, во всем этом лесном брожении не шибко какой специалист, но все равно что-то не то…
Я думал, что он свихнулся. Он вполне мог свихнуться. Война, время для сумасшедших, когда все это закончится, люди удивятся количеству безумцев их окружавших.
Я думал, что он это нарочно. Вымывает из себя последние силы, чтобы… чтобы самому ни о чем не думать.
– Это не свой, – сказал неожиданно Саныч. – Нет, не свой, точно. Если бы свой предал, они бы до эшелона нас разгромили, так ведь?
– Наверное…
А ведь правильно. Если бы свой, то он доложил бы заранее.
– А может и свой, – Саныч потер нос. – Глебов про операцию за три дня рассказал, чтобы никто не знал, я сам за день только… Кто? Ты кого-нибудь представляешь?
– Нет. И не хочу, если честно.
– Я тоже не хочу, – Саныч высморкался. – Не было среди нас предателей, да ведь?
– Конечно.
Саныч кивнул.
– Не было. Но все равно думается, ничего не могу поделать…
Он хлопнул себя по щеке.
– Думается! Думается! Думается! Не могу уже… Пойдем.
– Куда?
– Пойдем-пойдем, скорее.
Мы пошли скорее, я уже не смотрел по сторонам, только под ноги, стараясь попадать в прокладываемую борозду, поднял голову только когда уткнулся в спину Саныча.
Вокруг был ржавый бор. Желтые с красным деревья, похожие на елки, только с сухой хвоей, она шуршала под ногами, шелестела на ветках.
– Что-то я устал, – признался Саныч. – В голове грохочет… Ты ночью ничего не слышал?
– Ветер шумел здорово. И дерево вроде бы упало.
– Само?
– Само. Падают же иногда.
– Падают, – Саныч вытер лоб.
Лес продолжал сыпать хвоей и сохранившимися листьями, наверное, это лиственница, из нее, вроде бы, бани хорошо строить.
– Устал, – сказал Саныч. – Чего-то сильно…
Он вдруг сел в снег. Как стоял так и сел.
– Ты чего? – спросил я.
– Надо поспать…
– Здесь?
Саныч не ответил, закрыл глаза.
– Здесь нельзя… – возразил я. – Здесь нельзя, замерзнем ведь…
Саныч промолчал. Я сдернул с него шапку и тут же надел – волосы у него были мокрые, слипшиеся, какие-то бешеные.
– Новый Год… – сказал Саныч.
Я сел рядом, почти сразу почувствовал лед, он пополз по спине, недолго просидим.
– Замерзнем ведь, – сказал я.
– Замерзнем…
Замерзнем, подумал я, только это меня почему-то совсем не опечалило. Замерзнем, уснем, проснемся в другом месте, далеко и у моря, летом. Я подумал о лете, стал вспоминать, но ничего особенного кроме тепла…
Собака где-то лает. Я не мог понять, почему здесь собака, да еще такая заливистая, зимой и посреди леса не бывает собак, она мне сейчас медведей разбудит. Псина бродила вокруг, то приближаясь почти вплотную, то удаляясь на расстояние неслышимости, да что такое-то, не может здесь быть никакой собаки, что с ушами моими происходит…
– Ты глазастую уху пробовал? – спросил откуда-то Саныч. – Нет, конечно, откуда… А это мама! Честно, мама! Делается так. Ловится всякая разная рыба, лучше всего мелкая, ерши, уклейка. Побольше главное. Ловится, присаливается в кадушке, а на следующий день у нее аккуратно выковыриваются глаза, и из этих глаз варится бульон. И больше ничего не добавляется! Вкус просто… Некоторые язык откусывают. Не веришь? Я тебе точно говорю – откусывают! Ладно, зимой я тебя свожу…
– Мы же уже ходили, – напомнил я.
– Ходили, да… Художник этот… Помнишь его?
– Помню.
– Он говорил, что все… Ну, кто погиб вот так… Как Ковалец…
Саныч стал смотреть в бок, собирал иголки в горсть, давил, сдувал с ладони.
– Он сказал, что они не умирают.
– Как это? – не понял я.
– Не знаю… Нет, они погибают, но после этого… Они становятся вроде как небесными воинами.
– В раю что ли? – усмехнулся я.
Саныч не ответил.
– Рая нет, – сказал я. – В него только старухи верят – потому что им умирать скоро, вот они и боятся.
– Наверное. А Алевтины там не было, это точно. Я знаю.
– Все старухи верят в рай. Это потому что они боятся. А рая нет, люди насовсем умирают, их в землю закапывают.
– Альки там не было. А художник сумасшедший, у него и статуи все сумасшедшие, сломанные сразу.
– У нас соседка очень в рай хотела, каждый день в церковь бегала…
– Он краску из клюквы делает, с золой смешивает и с яичными желтками, только яйца у него не куриные, а голубиные…
– А потом ее молнией убило, все смеялись, говорили, что пророк Илья…
– Он мое имя угадал, представляешь? Про львов каких-то тараторил, про сынов Геракла. Истории еще разные рассказывал… Про персов в ущелье. Ты про персов что помнишь?
– Рассказывали, что она потом являлась, пугала людей электрическим сияньем, многие в НКВД ходили жаловаться. Они засаду устроили, думали это империалистические происки, а оказался просто дворник с фонариком…
– Они вроде как целую армию остановили… Всего триста человек с кривыми бронзовыми ухватами – смешно ведь, да?
– Ада тоже нет. Это ведь правильно – если рая не бывает, то и ада тоже, это как магнит – плюс и минус всегда вместе. Некоторые вот духов видят – на фотографиях иногда проявляется, то облако повиснет, то человек у края кадра стоит, то птица, то звезда сияет, хотя и день. Это тоже все предрассудки, нам объясняли. Дефекты пленки.
– Зачем он мне ухват совал, а?
– У меня у самого однажды получилось – я планеристов как раз снимал. Не настоящих, а моделистов, которые из бумаги да реек клеят, они у нас на Спелой Горке сидят. Выстроил кадр, велел им планеры взять как полагается, ну, чтобы художественно все получилось. Снял. Вечером проявляю – смотрю – не то что-то. Пригляделся – а там лишний один, сбоку прицепился. Планеристы вроде сопляки обычные, а этот другой совсем. Стоит и как-то нехорошо так ухмыляется, с прищуром недобрым…
– Мне кажется, я его видел, художника этого. Я летом на ватиновом заводе подрабатывал, там один такой тоже был, доходяга совсем, а глаза полыхают.
– Вату из хлопка делают.
– Так то не вата, а ватин, его из опилок пучат. Интересно смотреть – вот вроде такая мука сосновая, а потом ее паром как окатят, как вспенят, так вата и валится. А этот вроде как художник ее вилами отгребает и в стога складывает. Представь – целые стога ваты. Мы с мальчишками туда ночью прокрались и прямо из-под крыши прыгали. Здорово… Проваливаешься, а потом она тебя обратно до потолка подбрасывает. И так несколько раз – туда-сюда, туда-сюда, наверное, целую минуту летаешь.
– А мы в сено прыгали. Прямо с моста. У нас однажды под железнодорожным целая баржа с сеном застряла, уж не знаю куда его везли, села на мель. Вот мы два дня и прыгали, один парень ногу сломал.
– А мы в пещеры лазили. Тут возле озер пещеры есть, так там такие просторы, что можно, наверное, армию спрятать. Под землей целые лабиринты, глубоко вниз уходят, так глубоко, что даже жар чувствуется. Мы туда только с веревкой лазали – чтобы не заблудиться. А один мальчик все равно заблудился, веревка перетерлась – он и пошлепал в другую сторону. Его четыре дня искали, собаку милицейскую присылали, только она в пещеры боялась…
– А у нас старая крепость рядом с городом стояла, ее еще до татаро-монгольского нашествия построили. И тоже с подвалами. Там такие ходы, что можно было на лошадях под землей ездить, только они все потайные, никто не знал, как в них пробраться…
– Мальчишка тот через месяц объявился. Он совсем под землей потерялся и три дня умирал от жажды, у него уже все спички кончились и все щепки, как вдруг он вышел к настоящей подземной реке, в ней светящаяся трава росла, ее можно было есть. Он вдоль этой реки отправился в путь, вниз по течению, много всякого видел…
– А в подземельях скелеты прикованы, свисают со стен все цепями перепутаны!
– Каменистые отмели, а между камнями золотые монеты рассыпаны, только золото это заколдованное совсем – его нельзя взять, оно сквозь руку так и просачивается!
– В крепости тоже клад был, и тоже заколдованный, его еще Разин, между прочим, спрятал. Не сам, конечно, а его сподвижники, они после разгрома сюда бежали, на север…
На север, на север, к забытым крепостям, к заросшим кипреем дорогам, к подземной реке, к каменным бабам, спящим у поворотов, я шагал вдоль воды с прозрачной золотой кувшинкой в руке, было тепло и прохладно одновременно, из сияющих омутов поднимались глазастые черепахи…
– Эй!
Это был Саныч. Он проснулся и выбрался из снега, из молочной сладкой дремы, и разбудил меня, а мне так не хотелось, чтобы он меня будил, я был счастлив, черепахи хотели открыть мне заветные подземные тайны, но сегодня Санычу почему-то хотелось жить.
