пальнул вслед из обоих стволов, да разве медвежью шкуру картечью пробьёшь? Только зад обожгло.
Полкан погнался было за медведем, да охотник отозвал.
– Не утруждайся, – посмеивается. – Пускай его губернаторская светлость маленько пробежится, жирок растрясёт.
А Топтыгин, уж на что в последнее время чудеса бега являл, а тут все собственные рекорды побил. Пронёсся по лесу, будто из пушки выстрелили. В чащу забежал, зарылся в валежник, притаился и слушает – нет ли погони?
Потом отлежался и говорит себе:
– Ну, нашёл помощника, нечего сказать! Хорошо, жив остался.
Выбрался из валежника, сел и давай дробины из лохматого седалища выковыривать.
– Зато, – ворчит, – вороны нет.
А ворона – тут как тут, легка на помине. Прилетела, на валежник села и запела:
– КАР-КАР! Верни ёжику мёд!
Взревел медведь. Подскочил, весь валежник разметал. А ворона уже с дерева кричит:
– Верни! Верни ёжику мёд!
Косолапый и метался, и бранился, и уговаривал ворону, и грозил, и умолял.
Но пернатая непреклонна:
– Отдай ёжику мёд, что разбоем отнял, тогда оставлю в покое.
– Ах, так?! – орёт медведь. – Ну вот, я тебя перехитрю!
Нагнулся, сгрёб лапами мягкий мох и в уши затолкал:
– Каркай теперь, сколько влезет.
Развалился под кустом и лежит, довольный.
Ворона покаркала-пошумела, видит – дела нет, не слыхать косолапому. Снялась и улетела.
Развеселился медведь.
– Ловко, – думает, – черноперую провёл. Небось, к ёжику полетела, жаловаться. То-то! Пусть их порыдают на пару. А то, чего удумали – мёду им подавай! Самим мало!
Разомлел косолапый, задремал.
А тут ворона возвратилась. Она, покуда Топтыгин победу праздновал, слетала в соседний лесок, привела оттуда всю дальнюю родню. Налетело вороньё – словно туча в ельник опустилась. А как начали они кричать да галдеть – тут будто гром загремел:
– КАР-Р-Р! КАР-Р-Р! КАР-Р-Р-Р!!!
От такого галдежа и мох в ушах не спасёт.
Полдня медведь терпел. Терпел да не вытерпел. Крутился, вертелся, после лапы к ушам прижал, да как взвоет:
– Не надо! Не могу больше! Помилуйте!
Ворона знак подала – притихло воронье племя.
Топтыгин перед вороной на колени бухнулся, просит слёзно:
– Матушка ворона! Сжалься! Отпусти душу на покаяние! Вели не каркать больше, а то я с ума сойду в одночасье!
– Что, – говорит ворона, – проняло-таки?
– Проняло, ох, проняло! – стонет медведь. – Нету больше моченьки терпеть! Сдаюсь! Что велишь – всё сделаю! Только не шумите больше, не каркайте!
– А мне от тебя ничего и не надо, – говорит пернатая, – кроме бочонка мёда, что у ёжика отнял.
– Я бы и рад вернуть, – кается медведь, – да ведь нету мёда. Съел я его, сама знаешь.
– Ну, так найди ещё.
– Да где же его взять? Нешто украсть?
– Ты, косолапый, столько уже пережил, – говорит ворона строго, – а ума не нажил. Нам краденого не надо. Хочешь мёда – пойди и заработай.
– Да как же? Где же?
– Коль меня послушаешься, то и ёжику долг вернёшь, и себя не обидишь.
Почесал медведь затылок. Ему, лентяю, вишь, не хотелось работать. Однако посмотрел он на многочисленную воронью родню, поёжился. Потом вспомнил, как мёд сладок, – и решился.
– А, будь что будет! – кричит. – Согласен!
Полетела ворона к пасечнику.
Старик поначалу и слушать не захотел.
– Да ты что?! – закричал. – Этакого козла да в огород! Не надобен! Он же мне все ульи разломает, весь мёд выгребет! А ну, как ещё старуху мою до смерти перепугает?
– Не перепугает, – говорит ворона. – Чего боишься? И собаки у тебя есть, и ружьё. Лет-то тебе уж много, тяжёлую работу одному, поди, трудно ворочать? А тут работник дармовой, сильный. Я за медведя ручаюсь – убытка от него не будет. Вспомни, с ёжиком я тебя не подвела.
– Это верно, – почесал бороду пасечник. – Мышей и доселе не видать. Однако ж, то ёжик, а то – медведь. Боязно как-то.
– Да что боязно, что боязно? – рассердилась ворона. – Говорю же: за медведя я ручаюсь. Моё воронье слово крепко!
– Эх, была ни была! – решился пасечник. – Веди Топтыгина. Только не обессудь, держать его буду строго.
– Ему как раз это и требуется, иначе нельзя. Слабину дашь – всё дело загубишь.
– Ну, а ёжику я взамен другой бочонок с мёдом отправлю.
– Э, нет! – говорит ворона. – Медведь отнял, пусть он и возвращает. Только, как бочонок мастерить станешь, мастери побольше, чтобы мёду было столько же, да еще и с довеском.
Столковались.
Полетела ворона в лес. Привела Топтыгина.
Медведь у самых ворот оробел, на месте затоптался.
– Ну, чего? – ворона спрашивает. – В чём задержка?
– Боюсь, – шепчет медведь. – Воровать я сюда лазил.
Ворона смеётся:
– Кто старое помянет, тому глаз вон! Ты нынче себя покажи!
Зашёл косолапый во двор. Видит: стоит пасечник у крыльца. Ружьё под рукой, собаки рядом. Старуха испуганная в окошко выглядывает.
– Добро пожаловать, – говорит старик. – Проходи.
Собаки для порядка порычали, но с места не тронулись.
Медведь робко приблизился, откашлялся.
– Есть ли работа? – поинтересовался.
– Как не быть! – отвечает пасечник. – Работы хватит. Мы хороших работников ценим. По труду привечаем, по труду и награду даём. Ежели есть желание и усердие, милости прошу. А нет – так от ворот поворот. Лентяи нам не нужны. Коли устраивает всё – живи, работай. Харчами не обидим. Согласен?
– Согласен! – кричит медведь. – Принимай в батраки!
Поначалу тяжко пришлось косолапому. Лень-то матушка прежде него родилась. Непривычно было Топтыгину вставать с петухами и ложиться затемно. Работы для него и впрямь немало было припасено: ульи перетаскивать, огород копать, брёвна из лесу таскать, дрова пилить да рубить на поленья, жернова тяжелые крутить – зерно в муку перемалывать, камни для ограды тесать, бочонки для мёда мастерить – мало ли?
Ворона прилетит, посмотрит.
– Усерднее, – прикрикнет, – работай! Прояви старание! Не отлынивай!
Куда уж тут отлынивать? По пятам собаки ходят, присматривают. Только что Топтыгин в сторонку отойдет – на травке поваляться, они тут как тут!
– Ты чего это, – говорят, – разлёгся? Рано еще отдыхать. Обед не скоро.
Поворчит медведь, поворчит да поднимется. И дальше пойдет работать.
Прошла неделя, другая. Пообвыкся косолапый. Уже и труд не таким тяжёлым казаться стал.
Начал Топтыгин понемногу в работе усердие проявлять. Пасечник доволен. Пригласил как-то медведя вечером чай пить с пирогами.
Отведал медведь старухиных пирогов, и показалось ему, что ничего вкуснее он в жизни не едал. Пироги всякие – с мясом, с капустой, с грибами, с рыбой, с мёдом. Медведь половину пирогов умял, на стариков смотрит.
– Можно еще? – спрашивает робко.
Старик посмеивается:
– Можно.
Старуха суетится, работника потчует:
– Кушай, Михайло Потапыч, кушай, кормилец.
Жуёт пироги Топтыгин, чавкает, жмурится от удовольствия. Всё съел и лапы облизал.
– Ай, до чего же славно! – говорит. – Одного не пойму: вроде и раньше пироги есть доводилось, а так вкусно мне только теперь. Отчего бы?
– А оттого, – объясняет пасечник, – что раньше ты дармовым хлебом питался, а теперь – трудовым. Честно заработанный кусок особую сладость имеет.
– Ну, ежели так… – говорит медведь.
Встал он, поклонился старикам в ноги и просит:
– Люди добрые, оставьте меня на пасеке жить. Буду я вам всякую работу исполнять и жалованья не потребую, а только пускай старуха меня и впредь пирогами кормит.
Переглянулись хозяева.
– Ну что
