дни и смотрела. И в день свадьбы тоже. Мы с Тасей с утра и в столовую, и в загс, потом катали молодых полдня. Танюшка с нами побыла немного, и снова к бабке побежала. В воскресенье со свадьбы мы домой уже поздно пришли. Я в понедельник на работу с утра ушёл, а вечером на работе проставился мужикам, за дочку. Пришёл опять поздно, а наутро опять на работу. В обед сидим с мужиками, смотрю — Тася моя идёт. Вызвала меня на улицу и говорит, а у самой голос дрожит: «Бабка Феломена собирается Танюшке передать дар свой, говорит, умирает». А я откуда знал, какой дар, поэтому говорю: «Ну что, два века никто не живёт, она хорошо пожила, почти сто лет, так каждому бы». А Тася в слёзы: «Ты что, не понимаешь, не может она умереть, пока не передаст кому-то свой дар!» А я опять не понял: «Да что у неё такого ценного, пусть передаёт, ты-то, что ревёшь из-за этого?» Вот она мне и объяснила, какой дар собралась бабка передавать нашей Татьяне. Колдовской! А я спрашиваю Тасю: «А почему она тебе его не передаст?» И оказалось, что бабка Феломена только Танюшке хочет передать свои эти штучки. Я Тасе говорю: «Что плохого в том, что Танюшка людей начнёт лечить? Пусть бабка ей передаст свои знания, сейчас все увлекаются нетрадиционной медициной». А Тася говорит, что на сердце у неё очень тревожно, и Танюшка сегодня с утра с красными глазами ходит, переживает, а о чём переживает, не говорит. В общем, ничего мы с женой не решили, а вечером, когда я домой пришёл, Танюшка уже вроде весёлая такая ходит. Мы и не стали её больше спрашивать. Прошло так три дня. И вот, сидим мы в тот вечер дома, телевизор смотрим. Вдруг слышим, бабка Феломена Танюшку зовёт. Та соскочила, побежала к ней. И вдруг у нас в серванте посуда вся зазвенела, потом на кухне грохот раздался. Мы с Тасей в кухню забежали, а там со шкафов все тарелки, все стаканы на пол попадали, кругом осколки, вода какая-то разлита по полу. Мы давай всё убирать. Я пошёл за ведром и вижу, вроде в комнате у бабки свет замерцал, вспыхивает то ярче, то становится темнее. Я подошёл, и только шторку в комнату откинул, как увидел, что возле бабкиной кровати старик высокий стоит, а перед ним Танюшка моя на коленях и руку ему целует. И я услышал её слова: «господин мой Шифин». А за этим стариком, у стены ещё две бледные старухи стоят в чёрных платках. Я только хотел спросить, что тут происходит, как он взглянул на меня, и словно пригвоздил меня к месту. Ни сказать, ни пошевелиться не могу. Слышу, из кухни Тася мне что-то кричит, а я стою, как столб. Потом совсем у меня в глазах потемнело. Сколько я так простоял, не знаю. А потом очнулся, смотрю, а Танюшка уже сидит у кровати бабкиной и плачет. Я к ней подскочил, а она бабку за руку держит и говорит мне: «Умерла бабушка». Я её спрашиваю: «Кто это был тут, что за люди?» А она так удивлённо на меня смотрит и говорит: «Какие люди, ты что папа, никого кроме нас здесь нет». Тася подбежала к нам и говорит: «Что это было, я как будто в темноту провалилась, и ногой-рукой пошевелить не могла?» Ну, мы вдвоём давай Танюшку расспрашивать, а она одно твердит, что никого здесь не было. Отступились мы с женой от неё, да и перевозку надо было вызвать, похороны организовывать. Бабку Феломену похоронили, поминки устроили, всё честь по чести. Только когда повезли её отпевать в церковь, дождь такой ливанул, что за час дорогу размыло, мы так и не смогли её до церкви довезти. Только повернули всей процессией на кладбище, то сразу солнце выглянуло, дороги подсохли. Закопали мы Феломену. И поминки хорошо прошли, без всяких проволочек. Тася в эти дни сколько раз пыталась с Танюшкой поговорить, да та ничего матери не говорит, а знай только, как попугай повторяет, мол, ничего не было, привиделось вам. А потом всё вроде пошло как раньше, и потихоньку всё забылось. Летом мы решили с Тасей, что купим путёвку в Питер Танюшке на недельку, пусть съездит, развеется. Танюшка, понятное дело, обрадовалась. Я отвёз её в аэропорт, посадил на самолёт. Она нам из Питера каждый день звонила, очень ей там понравилось. Подружилась с девочками из Екатеринбурга. Пролетела неделя, мы её с женой встретили. Садится она ко мне в машину, а Тася, хвать меня за руку, и говорит, посмотри, у неё возле шеи как будто татуировка появилась. Я и спрашиваю Танюшку: «Дочь, а что это ты надумала, не спросив нас, татуировку сделать? Ты ещё не велика у нас, чтоб такие вещи самой решать». А Танюшка мне говорит: «Ты что, папа, я никакой татуировки себе не делала». Мы с женой пригляделись, а ведь правда, это будто родимое пятно появилось, и похоже оно на какой-то вытянутый овал с четырьмя отростками. Тася говорит, что надо врачу показать, раньше же не было такого. Приехали мы домой, Танюшка переехала опять в свою комнату, хоть Тася её и уговаривала, что лучше в Алёнкиной комнате остаться, она побольше. Но Танюшка ни в какую, опять в своей комнате захотела жить. Потом сентябрь наступил, школа. Танюшка хорошо учится, на красный диплом идёт, мы с Тасей никогда уроки у неё не проверяли, в школу ходим только на родительские собрания. И этот год она хорошо начала, одни пятёрки, поведение хорошее, беспокоиться не о чём. А двенадцатого сентября она первый раз пропала. Прихожу я домой, а Мишка, наш пёс, сидит пристёгнутый к самой будке. Мы так пристёгиваем его, когда кто-то в гости приходит. Он не кусается, но любит на людей прыгать, вот мы его до крыльца и не пускаем. Я прохожу, а дома никого нет. Тася у меня в больнице работает, приходит в восемь, поэтому её ещё не было дома. Ну ладно, думаю, может Танюшка по подружкам куда убежала. А потом смотрю, на столе кухонном записка, что, мол, не беспокойтесь, ушла по делам, не ищите, когда вернусь не знаю. Какие такие дела на ночь глядя! Я набираю её номер, а там говорят, что абонент не доступен. Я пока Тасю дождался, уже так кипел, что готов был с ремнём дочь пойти искать. Тася
