— Нет.
Я поерзала на скамье, стрельнув взглядом в сторону Калеба, чтобы увидеть его реакцию. Он бесстрастно смотрел на меня.
— Значит, вы просто подписывали документы? Документы, которые могли выпустить смертельное лекарство на рынок и убили троих человек?
Я открыла и закрыла рот. Этого мы не репетировали. Я была на грани слез.
— Да, — произнесла я.
— Я хотела угодить ему, — сказала я тихо.
— Простите, миссис Смит, вы не могли бы говорить громче, чтобы присяжные слышали вас.
Ее глаза сияли как ее чертово ожерелье.
— Я хотела угодить ему, — громко повторила я.
Она повернулась к присяжным, чтобы они увидели выражение ее лица, гласящее «Вау, это очень важно».
К тому времени, как Оливия заняла свое место, мама прикрывала рот рукой и плакала.
Вероятно, она больше никогда со мной не заговорит. По крайней мере, у меня остается моя сестра. Она папина любимица, но она знала о натянутых отношениях между мной и отцом. Когда я закончила давать показания, я поймала взгляд своего адвоката. Ее глаза больше не сияли, теперь они казались уставшими. Я поняла, что, наверное, очень тяжело делать то, что она только что сделала — особенно, если ей хотелось, чтобы я очутилась за решеткой и она могла получить моего мужа.
Ожесточенно, она вела себя так ожесточенно. Вероятно, она стала таким хорошим борцом, благодаря тому, что в прошлом она была голодранкой. Я посмотрела на нее, чтобы проверить одобряет ли она мой ответ. Она явно одобряла. На секунду, нет, даже на долю секунды мне захотелось обнять ее. Затем это чувство прошло, и я снова хотела, чтобы она сдохла и гнила в земле.
Мне хотелось позлорадствовать после того, как я выиграла суд. Хотелось, чтобы она знала, что он мой, и всегда будет моим. Она должна знать. Мы праздновали победу в ресторане. Оливия приехала поздно. Честно, я даже не знаю, зачем она пришла. В чем бы она ни была виновата перед Калебом, она свою вину искупила. Она выиграла мне свободу, и я была безумно рада, что наши пути разошлись — я была уверена, что никогда ее больше не увижу. Но, тем не менее, она здесь, на моем празднике победы, бродит в своем коротком платье и туфлях на каблуках.
Я направилась к ней, намереваясь выразить свое неудовольствие ее присутствием здесь. Я бросила взгляд на Калеба, который был чем-то занят в другом конце комнаты. Мне не хотелось, чтобы он видел, как я с ней разговариваю. Мне хотелось, чтобы она ушла, прежде чем он увидит, что она приходила.
Когда она заметила, что я иду к ней, улыбка исчезла с ее лица. Следует отдать ей должное — сучка выглядела экзотично.
В руке она держала бокал шампанского и, когда я подошла, она вопросительно приподняла бровь и скривила губы. Она свысока посмотрела на меня. Я привыкла к этому во время суда, но сегодня это взбесило меня. Сегодня мой день... и Калеба.
Я и слова не успела сказать, как она взглянула на меня и сказала:
— Возвращайся к мужу, пока он не осознал, что все еще влюблен в меня.
Я испытала шок.
Почему
Она
Так
Думает?
Это неправда. Она одержима им. Кто может винить ее? Я посмотрела на Калеба. Он все, что мне нужно. Он защищает меня. Уважает. Он единственный мужчина, который пообещал, что никогда не причинит мне боль.
Он рассмеялся над чем-то, что сказал кто-то из тех, с кем он общался. Мое сердце словно набухло от одного его вида. Оливия устала бороться за него, и теперь он весь мой.
Я посмотрела на своего Калеба, уверенная в это мгновенье, что между нами сильная связь, что мы пара. Он, казалось, почувствовал на себе мой взгляд. Я ощутила, как в животе запорхали бабочки, только от того, что он посмотрел на меня. Улыбнулась. Мы обменивались подобными интимными взглядами еще в суде. Когда мне было страшно, я смотрела на него, он встречался со мной глазами, и мне сразу же становилось легче. Но в этот раз все было иначе. Я ощутила замешательство. Стены комнаты будто сжались.
Трепетание крылышек умерло. Он смотрел не на меня.
Так же внезапно, как он посмотрел на нее, улыбка на его лице исчезла. Я видела, как его грудь поднимается и опадает под пиджаком, как будто он делает глубокие вдохи. За эти пять секунд я проследила, как все мысли Калеба отразились на его лице, словно кто-то сделал тысячи маленьких надрезов и все чувства одновременно просочились наружу: тоска, любовь, вера. Я повернулась, чтобы посмотреть, куда он смотрит, хотя знала, что лучше не делать этого. Но, как я могла не посмотреть? Ответ оказался слишком очевиден для меня. Мне захотелось закрыть глаза и раствориться под покровом темноты. Он смотрел на Оливию. Я чувствовала себя так, словно он столкнул меня с самого высокого здания. Чувствовала себя уничтоженной. Каждая клеточка меня уничтожена. Лгунья. Воровка. Мне хотелось прямо там, свалиться на пол, признавая свое поражение. Снова и снова умирать. Умереть и забрать Оливию с собой. Умереть.
Я уже открыла рот, чтобы закричать на нее. Наградить ее всеми оскорблениями и прозвищами, повстречавшимися на моем пути за двадцать девять лет. Все они вертелись на кончике языка, готовые обрушиться на нее. Я собиралась выплеснуть шампанское ей в лицо и выцарапать ее глаза, пока не потечет кровь. Пока Калеб не посчитает ее такой уродливой и искалеченной, что больше никогда не посмотрит на нее.
И тогда она ошеломила меня. Ее рука задрожала, будто она больше не могла удерживать изящный бокал, и она поставила его на столик. Затем она опустила голову и, прижав подбородок к груди, ушла.
Я вздохнула — это был глубокий, удовлетворенный вздох — и пошла к Калебу.
Мой. Он мой. Только так и не иначе.
Глава 31
Настоящее…
Я раскачиваюсь из стороны в сторону после разговора с Калебом по телефону. Что со мной не так? Как я могла поклоняться земле, по которой ходил мой отец после всех этих лет пренебрежения? Я кажусь себе жалкой. Ненавижу себя за это, но знаю, что сделала бы так снова. И этот ребенок — она мой единственный кровный родственник, а я делаю все, чтобы держаться от нее подальше. Она не сделала ничего плохого. Что я за человек, если отдаляюсь от собственного ребенка?
Как изюм в шоколаде смог внести такую ясность в мои мысли? Конечно же, это не изюм в шоколаде. Я прекрасно понимаю это. Об этом мне говорил Сэм, что-то о том, что я дарю преданность не тем людям. Единственный человек, на самом деле заслуживающий моей преданности — маленькая девочка, которая росла у меня в животе. Но все равно, я не могу собрать воедино правильные чувства к ней. Я открываю ноутбук и ищу в интернете информацию по постродовой депрессии. Читаю о симптомах, кивая сама себе. Да, наверняка, у меня депрессия. Не может быть, чтобы я была настолько плохим человеком. Мне нужно начать принимать лекарства. Со мной определенно что-то не так.
Утром Калеб привез мне мою девочку. Я прижимаю ее к груди и, уткнувшись носом в ее головку, делаю глубокий вдох. Он стянул копну ее рыжих волос розовой лентой. Посмотрев на ее клетчатое платье, я бросаю на него неодобрительный взгляд.
— Зачем ты одеваешь ее как Мэри Поппинс? — спрашиваю я кисло. Он ставит сумку с ее памперсами и детское кресло у двери, и собирается уходить.
— Калеб! — кричу я ему. — Останься. Пообедай с нами.
— У меня есть дела, Лия, — он замечает разочарование на моем лице и продолжает уже более мягко. — Может быть в другой раз, да?
Я чувствую себя так, будто кто-то протянул руку и залепил мне пощечину. Не из-за его реакции на предложение пообедать, а из-за этого простого «да?» в конце его предложения. Это «да» — неприятное воспоминание, засевшее в недрах моей памяти. Я вспоминаю Кортни и то лето, которое она провела в Европе. Она вернулась и стала разговаривать так, словно она урождённая англичанка.
Пойдем завтра в торговый центр, да?
Та блузка, которую ты одолжила у меня, все еще у тебя, да?
Ты худшая сестра в мире, да?
Я и, правда, худшая сестра в мире. Кортни, которая всегда защищала меня, всегда напоминала родителям, что я живой человек ... где моя преданность Кортни? Я не навещала ее с...
Я захлопываю дверь ногой и несу Эстеллу в детскую. Снимаю с нее платье Мэри Поппинс. Она пускает пузыри и дергает ножками, будто рада освободится от него.
— Ага, — воркую я. — Если позволишь папе одевать тебя так в средней школе, то вряд ли у тебя получится завести друзей..
Она улыбается.
Я зову Сэма. Слышу его тяжелые шаги, пока он быстро взлетает по лестнице.
— Чт...? — с трудом говорит он, задыхаясь. — Она дышит?
— Она улыбается! — я хлопаю в ладоши.
Он заглядывает мне через плечо.
— Она уже давно умеет улыбаться.
— Но раньше она улыбалась не мне, — возражаю я.
Он смотрит на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
— Вау, — говорит он. — Вау. У тебя появилось сердце, и для этого понадобилось всего семь коробок изюма в шоколаде.
