спокойно пытается передать простую мысль: наша жизнь, наша история, наши вожделения, вся наша жизнедеятельность, все наши привязанности очень и очень многогранны и запутанны.
Сахарная детка обнажила такую до отвращения животную сущность исторического прошлого, явила собой такое пренебрежение общественными нормами, что многие пришли в ярость. Инсталляция породила огромное число и обсуждений, и осуждений, и возражений – причем протесты выказывали не только через социальные сети, но и лично автору. Однако наряду с этим случилось и настоящее извержение самых восторженных похвал.
Признание ее достоинств вовсе не удивительно, ведь в свои двадцать семь лет Уокер заслужила стипендию Макартуров – награду, которую часто называют «грантом для гениев», – причем она стала вторым из самых молодых лауреатов (первому было восемнадцать лет) за всю историю Фонда Макартуров.
* * * * *
Те из вас, кто читает эту книгу подряд, а не выборочно, сейчас поймут, что мы снова возвращаемся к исходной точке. Каждый раз мы открываем для себя простую истину: во все времена, начиная с истории Артемизии Джентилески, подавляющее большинство художниц росли под влиянием своих отцов-художников. Не стала исключением и Кара Уокер: «Одно из моих первых воспоминаний – я сижу на коленях у отца в его мастерской, в гараже нашего дома, и смотрю, как он рисует. Я помню свои мысли: “Я тоже хочу этим заниматься”».
Первые тринадцать лет жизни Уокер прошли в Калифорнийской долине, в городе Стоктон, где в Тихоокеанском университете преподавал и заведовал кафедрой искусств ее отец Ларри Уокер. По мнению отца (вполне справедливому), Стоктон находился на задворках художественного мира, и это мешало его карьере. Но дочь провела там в 1970-е годы вполне счастливое детство, насыщенное увлекательными делами, наполненное общением с интересными людьми и, самое главное, свободное от расовых предрассудков. Конечно, она была черной, но ведь все люди были какого-то цвета.
Все резко изменилось, когда в 1983 году Ларри перевез семью в Атланту, чтобы занять такую же должность заведующего кафедрой искусств в Университете штата Джорджия, более крупном учебном заведении в гораздо более крупном городе. Даже в 1980-х годах расовая дискриминация на юге Америки не окончательно ушла в прошлое. Еще свежи были в памяти детские убийства в Атланте, в соседнем парке стояли памятники солдатам армии Конфедерации, куклуксклановцы оставляли пугающие послания на машине белого приятеля Уокер. Но она жила без особых рефлексий: только наблюдала и накапливала опыт. Тема черных и белых пришла в ее жизнь и творчество позже – пришла сама собой.
Уокер училась в колледже искусств Атланты, затем поступила в магистратуру в Школе дизайна в Род-Айленде. Именно там произошел качественный прорыв. Критик журнала New York Джерри Зальц вспоминал, как впервые увидел ее работы в общей студии: «Я ощутил словно удар молнии в самое темечко. Это вызвало смесь отвращения, трепета и ужаса».
Практически идеальное описание моей собственной первой встречи с творчеством Уокер, которая произошла в Центре рисунка в Сохо в 1994 году, когда она еще училась в Школе дизайна в Род-Айленде. Это было все равно что попасть на один из первых концертов Beatles в гамбургском клубе Indra – наблюдать за революцией из первого ряда.
Утром я пришла в галерею, где мой муж готовил новую выставку и проверял недавно развешанные картины Байрона Кима. Они оказались фантастически хороши. Серия монохромных полотен натуральных оттенков: коричневого, персикового, желтоватого и песочного – нежные и чистые краски, будто тебя окружали свитера фирмы J. Crew самых благородных расцветок. Да, они были прекрасны и при этом обладали странной притягательностью, хотя я не могла сказать, в чем именно она заключалась. Не кричаще абстрактные и не живописные в традиционном смысле слова, они почему-то выглядели именно такими, как нужно.
Кара Уокер. Исчезнувшие. Исторический роман времен Гражданской войны, случившийся между смуглыми бедрами одной молодой негритянки и ее сердцем. 1994
«Напоминает Брайса Мардена», – сказала я мужу (это была высочайшая похвала).
Он кивнул, а может быть, и нет. Пока я рассматривала картины, он носился взад и вперед у меня за спиной – в отличие от меня муж был здесь на работе. На очередном вираже он вдруг обронил: «Это портреты его друзей и семьи. Их цвет кожи».
Теперь они понравились мне еще больше. Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как хороший портрет. Сочетание абстракционизма и портретной живописи (казалось бы, невозможное), на мой взгляд, было близко к совершенству. Я стояла перед ними словно одуревшая.
Рядом оказался художник Гленн Лайгон (мне только сейчас пришло в голову, что, возможно, это его картины перевешивал мой муж, пока я зависала у работ Кима). Он меня увидел или услышал (надеюсь, что ошибаюсь) и подошел. Мы вместе повосхищались картинами Кима, а потом он сказал что-то вроде «Если они вам нравятся, вам стоит увидеть работы Кары Уокер». Я начала выспрашивать подробности, но он сказал, что лучше просто пройти чуть дальше по улице и взглянуть самой.
Поэтому я беспечно вошла в Центр рисунка, ожидая снова увидеть абстрактные картины. Ничего подобного – и мне это пришлось по душе. Здесь не было концептуального искусства, неоэкспрессионистских полотен, граффити и всего того, что можно было ожидать в Сохо 1994 года. Я совершенно неожиданно столкнулась с чем-то вроде исторической живописи, масштабной, смелой, уверенной и… красивой. Пятнадцать метров изящных резных силуэтов на белой поверхности стены.
Потом я пригляделась получше. И следующей моей мыслью было: матерь божья!
«Исчезнувшие. Исторический роман времен Гражданской войны, случившийся между смуглыми бедрами одной молодой негритянки и ее сердцем» – откровенно говоря, эта работа внушала ужас.
Силуэты Уокер выполнены почти в натуральную величину. Я чувствовала себя одной из участниц сцены, вовлеченной в происходящее. Я не до конца понимала, что именно здесь происходит, но, что бы то ни было, оно выглядело очень тревожно.
Если смотреть слева направо, события развиваются примерно так: под типично южным замшелым деревом белая женщина в платье с кринолином встает на цыпочки, чтобы поцеловать джентльмена с саблей на поясе. Отставленная назад сабля мужчины почти колет в зад черного ребенка, который держит в руке большую птицу со свернутой шеей. Перед ним плывет на лодке черная женщина (возможно, сросшаяся с лодкой). Позади нее скалистый обрыв, на вершине которого черный ребенок делает фелляцию белому мужчине. Белый мужчина в экстазе поднимает руки, как бы указывая на летящего у него над головой чернокожего с надутым, словно воздушный шар, пенисом, уносящим его вверх. Под ним справа черная девушка приплясывает над экскрементами, а черную женщину с платком на голове и метлой в руке поднимает вверх белый мужчина, спрятавший голову у нее под юбкой.
Как я узнала, кто из них белый, а кто черный, если
