Итак, есть полное вероятие в том, что воля космоса и на Земле проявится во всем блеске высочайшего разума. Совершенное состояние Земли продолжится очень долго в сравнении с горестным ее положением, каково настоящее. И тогда в счастии, блаженстве высший потомок человека скажет: воля космоса проявляется как воля мудрейшего и всесильного существа. Наш потомок только может обвинить эту волю в некоторой медлительности: почему космос не сразу создал счастье, а заставил часть материи испытывать прежде сумбур мук и страстей?
ФИЛОСОФИЯ КАЛУЖСКОГО УЧИТЕЛЯ
О домике одного из величайших ученых эпохи в Калуге написано немало статей и книг. Еще больше — о самом Циолковском. И давно уже стала хрестоматийной его цитата о том, что Земля — колыбель разума и что нельзя вечно жить в колыбели. Но тем не менее даже в числе гениев всех времен и народов человек этот является выдающимся.
Любовь к людям — очевидно, не совсем точное определение его духовного мира. Правильнее сказать — забота о человечестве, воспитание в людях убежденности в силе их коллективного разума. Он за всех нас болел душой.
За четыре года до смерти 74-летним стариком Циолковский писал:
В мои годы умирают, и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горечью в сердце, не узнав от меня, что вас ожидает непрерывная радость…
Мне хочется, чтобы эта жизнь ваша была светлой мечтой будущего, никогда не кончающегося счастья… Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы…
Мои выводы более утешительны, чем обещания самых жизнерадостных религий.
Это его программа. Это ключ к пониманию его работ, фундамент всех формулировок, зерно всех расчетов. Космос — не самоцель, выход из колыбели предрешен не потому, что в колыбели тесно, но прежде всего потому, что сила и знания, полученные человеком вне колыбели — в космосе, сделают его счастливее. Поиски путей в заатмосферные выси равнозначны для него поискам земного человеческого могущества.
Мы называем Циолковского отцом космонавтики. И не только мы. «Циолковский является пионером в области вопроса о межпланетных сообщениях», — писал один американский журнал еще в ноябре 1928 года. «Циолковского по справедливости следует признать отцом научной астронавтики», — утверждала газета «Юманите» в августе 1930 года.
ИЗ АРХИВА СОБЫТИЙ
В число пионеров космонавтики входят Герман Оберт и американец Роберт Годдард — бесспорно выдающиеся инженеры, самоотверженные и смелые люди. Но разговоры об их приоритете в ракетных изысканиях, поднимающиеся время от времени не столько историками техники, сколько озабоченными конъюнктурой политиками, мягко говоря, несостоятельны.
Циолковский переписывался с Обертом и его помощником, русским инженером Шершевским, посылал им книги, обсуждал их планы. Письма Шершевского в Калугу похожи на отчеты. «Я жалею, что не раньше 1925 года услышал о вас, — писал Оберт в 1929 году, — тогда, зная ваши превосходные работы (с 1903 года), я, наверное, в моих теперешних успехах пошел бы гораздо дальше и обошелся бы без моих напрасных трудов» — это полное признание первенства русского ученого.
Годдард не знал о Циолковском (а Циолковский — о Годдарде) тоже очень долго и выпустил свои первые труды по ракетной технике в начале 20-х годов. По этому поводу чикагский журнал «Office Appliances» писал в 1928 году: «Методы профессора Годдарда весьма сходны с теми, которые Циолковский предложил на 20 лет ранее».
Космические полеты и дирижаблестроение были главными проблемами, которым он посвятил свою жизнь. Но говорить о Циолковском только как об отце космонавтики — значит обеднить его вклад в современную науку и технику
Книжки, которые издавал Константин Эдуардович в Калуге на собственные скудные учительские деньги, сегодня почти невозможно достать, они стали большой редкостью. Книжки эти очень разные. Фантазии и расчеты, рассуждения и чертежи. Есть среди них и такие, которые подарили свои страницы учебникам. Есть и наивные: прошедшие десятилетия многое поменяли в мире техники и в мире общественно-политических идей. Но в книжках этих повсюду блестят самородки удивительных, просто фантастически точных предвидений.
Возьмем атомистику — краеугольный камень множества наук. Рассуждая о неисчерпаемости атома, Циолковский замечает в 1925 году: «Плотный и неделимый атом Лукреция и Лавуазье оказался мифом. Наверно, и элемент атома — электрон — окажется таким же мифом». В 1929 году он более категоричен: «Рассудок и история наук нам говорят, что наш атом так же сложен, как планета или солнце». И уточняет в 1931 году: «Атом есть целая Вселенная, и он так же сложен, как космос».
Еще не рождена астроботаника, десятилетия нужно ждать еще опытов по синтезу сложных органических молекул в условиях межзвездной среды, а Циолковский с убежденностью отстаивает идею разнообразия форм жизни во Вселенной. Всемирно известный итальянец профессор Петруччи был еще черноглазым мальчиком, когда Циолковский высказал идею внеутробного развития зародыша в искусственной матке.
С треском разламывались на глазах ипподромной толпы легкие, похожие на этажерки самолетики, а Циолковский писал в 1911 году: «Аэроплан будет самым безопасным способом передвижения». Кстати, задолго до этого он первый предложил «выдвигающиеся внизу корпуса» колеса, опередив создание первого колесного шасси в самолете братьев Райт.
Словно догадываясь о будущем открытии лазера, он ставил инженерную задачу сегодняшнего дня: создать космическую связь с помощью «параллельного пучка электромагнитных лучей с небольшой длиной волны, электрических или даже световых…» Не было ни одной счетно-вычислительной машины, да и потребности жизни не взывали еще к спасительному могуществу числовых абстракций, а Циолковский предсказывал: «…математика проникнет во все области знания».
Такие примеры можно было бы множить вновь и вновь, удивляясь широте кругозора и интересов этого необыкновенного человека. Если же говорить о различных областях знаний, связанных с исследованиями космического пространства (а много ли их, не связанных?), то удивление не может не перерасти в восхищение.
Как-то в беседе с известным журналистом Ярославом Головановым летчик-космонавт Константин Петрович Феоктистов заметил: «Разумеется, нельзя сказать, что ученые вот сейчас претворяют в жизнь технические идеи Циолковского. Это вульгарно. Всей сложности полета в космос Циолковский представить себе не мог. Но меня поражает, как он смог серьезно говорить и думать обо всем этом совершенно на «пустом месте», с поразительной точностью определяя некоторые детали…»
В равной мере можно говорить и о научно-технических, и о фантастических книгах Константина Эдуардовича. В фантастике Циолковский так же безупречно точен, как и в технических статьях. Для него фантастика — лишь иная, более доступная для неподготовленного читателя форма пропаганды своих идей. Не уход, не отдых от истины, а лишь переодевание ее в более яркую одежду.
На своей первой «космической пресс-конференции» в апреле 1961 года Юрий Гагарин на вопрос, насколько совпали истинные условия полета с его представлениями, ответил: «В книге Циолковского очень хорошо описаны факторы космического полета, и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличались от его описания». Звездной дорогой Юрия Гагарина мысленно уже прошел учитель из крохотного городка Боровска, окончив 12 апреля (ровно за 78 лет до полета Гагарина!) свой космический дневник «Свободное пространство».
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Как же так случилось, что глухой с детства человек, по существу самоучка, книжник, в светелке маленького домика, вдали от университетов и институтов, отнюдь не обласканный вниманием коллег скромнейший школьный учитель вдруг преподал человечеству такой урок гениального научного предвидения? Отказов и хулительных отзывов, которые Циолковский получал на свои статьи, хватило бы и на десятерых. Их было вполне достаточно для того, чтобы эти десятеро забросили все свои проекты. «Мы, наученные историей, должны быть мужественней и не прекращать своей деятельности от неудач, — писал он. — Надо искать их причины и устранять их». Это не декларация — так он жил.
При внешней медлительности, почти болезненной застенчивости он был стоек и необыкновенно мужествен. Юношей, раскритиковав признанный всеми «вечный двигатель», он вступил на тропу войны с лжеавторитетами. В своей убежденности он не боялся выглядеть смешным — достоинство среди взрослых людей редчайшее. Обыватели «рвали животы», глядя на учителя, который обдувал в ветреную погоду на крыше свои модели или рассматривал звезды в подзорную трубу Он сносил все эти насмешки: липкая молва узколобых не могла загрязнить, замутить его убежденности.
