В этот же день, когда, воспользовавшись отсутствием Камелии, Любомир спешил насладиться любовью, Николай Иванович Барыкин получил копию постановления Бюро Центрального Комитета Компартии Белоруссии. «Протокол № 61, Параграф 14. 1. Учитывая, что т. Барыкин Николай Иванович является участником Великой Отечественной войны, его положительную научнопедагогическую работу в прошлом, активное участие в общественной жизни в настоящее время, а также то, что обвинения, предъявлявшиеся ему ранее, отпали, ограничиться обсуждением его персонального дела и сделанными ему замечаниями.
Секретарь ЦК Компартии Белоруссии И. Горностай».
Николай Иванович прочел это выстраданное, вымученное, долгожданное письмо без радости, победного ликования триумфатора, а скорее наоборот, спокойно, как будто читал рецепт блюда из книги «О вкусной и здоровой пище». В нем почти все уже перегорело. Он перестал ходить к киоску покупать по утрам «Правду». Чувствовал, что Любомир недоговаривает, темнит. Это очень раздосадовало Барыкина. Любомир позвонил, поздравил с восстановлением в партии, с победой. Сказал, что это все, что он смог сделать, употребив слово «пока», что, мол, не теряет еще надежды одолеть министерство, а с ним и ректора. Барыкин сухо поблагодарил и выразил желание забрать свою зеленую папку, обосновав просьбу тем, что документы ему понадобились. Любомир быстро согласился, не уговаривал и не настаивал оставить у него все материалы: «Хорошо. Приезжайте завтра. Если мне что-нибудь понадобится, я вас найду».
Судьбе было угодно, чтобы они больше не встретились. Когда Николай Иванович приехал в редакцию, Горича не застал, а зеленую папку ему передала учтивая и любезная секретарша. Он еще не думал, как распорядится материалами, куда их определит. Укрепилось недоверие ко всем институтам власти. На Любомира он не затаил зла. Вроде человек старался помочь, во всяком случае, делал вид, что старается. Заставил ЦК дрогнуть. Только поздно. Барыкин разуверился в «уме, совести и чести» организации, в которой состоял сорок лет. Теперь он полагался только и исключительно на собственные силы.
Последние пять лет зима посещала Минск неохотно. Случалось, что новогодние елки, которые по традиции устанавливали в оживленных местах города, сиротливо мокли под частым дождем. Песня настоящей вьюги слышалась разве что в зимних эпизодах художественных фильмов с экрана телевизора, где ее искусно имитировали звукооператоры. Снег не успевал закрепиться на асфальте: его или съедала оттепель не без помощи тысяч шин автомобильного хозяйства, или разносило поземкой к оградительным щитам новостроек, к кромке тротуара. «Опухали» от мокрого снега только электрические провода.
Притаилась на время любовь. Они встречались реже, чаще перезванивались. Но все еще не могли друг без друга. К тому же, заболела Камелия. У нее беспричинно начались частые головные боли, сопровождавщиеся постоянным (особенно по вечерам, среди ночи) шумом в голове. Она проходила лечение в барокамере. А он нежданно-негаданно был вовлечен в грандиозное по размаху и небывалое доселе мероприятие. Бесснежной, сырой зимою восемьдесят девятого года исподволь, с оглядкою, с опаскою, несмело началась избирательная кампания на новый манер. Несведущие в политике простаки, зашоренные неустроенным бытом последних лет домохозяйки, рабочие, лояльная к власти интеллигенция — все открыли для себя новое, доселе непонятное иностранное слово «альтернатива». Свободные, всенародные, демократические — это при- вычно, проходили, а вот альтернативные выборы — это уже напускало туману, требовало расшифровки. Именно это слово вскоре клином врезалось в сознание избирателей, стало едва ли не основополагающим. Все остальное не имело значения, ушло в тень. Кажется, еще совсем недавно Иван Митрофанович, не жалея сил, мотался из одного конца республики в другой, с одного отчетновыборного собрания на другое. Престиж партии угасал, выборы оставляли последний шанс возродиться, укрепить доверие. Надо было показать, что и в партии начинаются здоровые процессы. При непосредственном участии Горностая и с его тонкой подачи было заменено более одной трети руководителей всех рангов в райкомах и обкомах, наполовину обновили состав цехкомов и парткомов. Впервые он остро почувствовал нездоровое брожение умов — не всюду удалось провести на руководящие должности своих проверенных кандидатов. Зачастую все решалось спонтанно, остро, бурно и хаотично. Что поделаешь, он соглашался с мнением рядовых коммунистов, поддерживая их выдвиженцев. Время подбора депутатов окончилось, а чтобы выиграть выборы, надо просчитать много вариантов. Он был доволен поездками: отлично знал настроение своих будущих избирателей и проблемы, которые их волнуют. «Все, все надо будет учесть в предвыборной платформе».
Он был в списках кандидатов, которых должны выдвинуть от общественной организации — республиканской Коммунистической партии. И вдруг, когда выходили на финишную прямую, Первый снял его кандидатуру, отговорившись тем, что и без того много претендентов из центрального аппарата. Что толку сетовать, Иван Митрофанович привык действовать, добиваться своих целей. Путь в депутаты через прямые тайные альтернативные выборы не усыпан ни розами, ни ромашками. То там, то тут он слышал иронию простого народа, что это будут не выборы, а пощечина руководителям. «Да найдем мы тебе альтернативную пешку», — успокоил друга Злобин. А тут еще оказия. Опьяненные гласностью, некоторые ретивые коммунисты требовали правды о бюджете Компартии республики. Такого не было никогда. Иван Митрофанович немедля отреагировал, не дав зародиться буре, подготовил с управляющим делами ЦК обширную информацию о бюджете и попросил Любомира дать ее в «Правде». Приход и расход были составлены безупречно и надежно. О привилегиях и льготах ни слова. В конце сногсшибательный финал: «В связи с аварией на Чернобыльской АЭС с целью содействия ускорению по ликвидации последствий исключить из плана строительство центральной поликлиники, а также зданий под райкомы в семи районных центрах». Московские партийные иерархи информацию отметили как умную и своевременную. Ему позвонил один из самых высоких и приближенных к первой особе. Вот тут Ивана Митрофановича на волне похвалы и осенило. В доверенное лицо он определит себе Любомира Горича! Умница, талантливый человек, он не только составит предвыборную программу, но и с блестящим ораторским искусством будет представлять его на встречах с избирателями. Он пригласил корреспондента к себе в кабинет и по-отцовски, сердечно, уважительно изложил Любомиру свою просьбу. Горич опешил. Он не знал, что за этой просьбой кроется, но простота Ивана Митрофановича развеяла сомнения.
— Ты первый, к кому я обратился за поддержкой. Поверь, это не ответная просьба за восстановление в партии Барыкина, о котором ты хлопотал... Не вижу, кроме тебя, на кого можно опереться. Все мы, аппаратчики, немного заскорузлые, прямолинейные. Мало личностей. В тебе есть, наблюдаю давно, умение видеть явление, проблему человека в контексте других проблем и реалий. Высшие чины, у нас в этом плане тупоумие, должны опираться в своей деятельности на мудрых советников. Если меня выберут, я уйду в парламент, возможно, возглавлю Верховный Совет. Хочется послужить не словом, а делом. Уж что-что, а чем живет народ, как он живет, я знаю. Так я могу рассчитывать на твою помощь?
Взгляд его излучал благодушие.
— Я согласен, — словно находясь под гипнозом, ответил Любомир, не испытывая, однако, радости от этого сговора.
— Спасибо, друг. Я не ошибся. Тут я набросал некоторые тезисы... просмотри, оцени их своим ясным умом. Сфотографируй ситуацию. Вот тебе мой дачный телефон. Кстати, у моей дочери в эту субботу именины. Я вас приглашаю с супругой к себе. Часиков этак в пять. Ты бывал в Дроздах?
— Не доводилось.
— Я пришлю за вами машину. Оставь мне свой новый адрес.
Любомир положил на стол свою визитную карточку.
— О, и по-английски на карточке? Правильно. Надо выходить на международную арену. Значит, договорились. В субботу встречаемся у меня.
Камелия восприняла эту новость восторженно. Он и не подозревал, что в ней, независимой, иногда просыпалась зависть к женам и детям властей предержащих. Ее отец, крупный профсоюзный лидер, все же чувствовал себя среди кандидатов в ЦК и Политбюро мелкой рыбешкой, она это помнила. В семье часто говорили о том, какую обслугу имеют высокие чины, охраняемые кагэбистами. Камелия уговорила мужа по этому поводу купить новый костюм. «К такому человеку едем. Папа когда-то в молодости работал с ним вместе». Любомир невольно поддавался ее восторженному настроению, не пытаясь урезонить, мол, это человек средних способностей, службист, который по отработанному ритуалу партии к шестидесяти достиг полагающейся ему по возрасту и выслуге лет партийной высоты. Трагедия поколения отца, да и его, в том, что они боготворили высших партийных чиновников, не задумывались об их таланте. Априори казалось, что утвержденный на пост первого секретаря обкома талантлив, как лауреат государственной премии, а уж первый секретарь ЦК мудрец, гений, цвет нации. Лицемеры всех рангов возносили имидж борцов за идеалы до космических высот. Сколько восторгов излили политические обозреватели центрального телевидения казенным целовальникам! Он за всю свою журналистскую практику столько эпитетов не использовал, сколько они умудрялись выпалить за неделю визита вождя в зарубежье. Должность и талант: как часто замечал он в этом сочетании дисгармонию. Камелия... что уж судить... женщина остается женщиной. Но ведь и в нем идолопоклонство до конца не изжито. За вечер он состряпал Горностаю предвыборную программу: кратко, доходчиво, с полным набором нужных фраз. Разместил по абзацам.
