Буквально через три дня постоянных метаний между лагерями и пустынной лощинкой, он сумел исполнить шутливую песенку из нехитрого репертуара буров, чем заслужил признательность Ван Бателаана, и появление на следующем концерте внушительной толпы местных ополченцев. А еще черед пару дней, Лев стал по-настоящему знаменит. По крайней мере, среди тех, кто осаждал Мафекинг.
Ежевечерний концерт подходил к концу. Лев пропел уже почти все песни, включая шутливый рассказ о похождениях охотника, столь популярный среди буров и мучительно раздумывал, стоит ли исполнять новую песню или нет. Буквально в трех шагах от него, рядышком с Максимовым на бревне восседал Де Ветт. Нельзя сказать, что певец испытывал душевный трепет перед прославленным генералом, но кое-какое смущение присутствовало. Некоторое время юноша стоял молча, потом обреченно вздохнул и шагнул вперед.
- Я еще никогда и никому не пел эту песню, – глядя себе под ноги, хрипло выдохнул Троцкий. – Я написал её для наших братьев-буров, и поэтому первый раз я исполню её на африкаанс. Потом я, конечно, спою ею по-русски, – чуть виноватым тоном добавил он. – Если, братья-буры...
Не найдя нужных слов, он махнул рукой и, ощущая каждым нервом немую поддержку земляков, повторил свои слова на африкаанс. Дабы не потерять последние остатки решимости Лев, не дожидаясь пока стихнет удивленный ропот буров, ударил по струнам.
Один утратил детей и жену,
И дом его в крови и огне.
А мы свою теряем страну,
Вдвойне теряем всё и втройне.
И наземь пала зловещая тень,
И мы идем дорогой потерь.
Врага не сдержит и тысяча стен,
Но крепость наша – Магерсфонтейн!
В тишине, поистине мертвой, где даже костёр бесшумно рвал собирающуюся темноту, легкий ветерок нёс слова дальше и дальше. А певец, тряхнул головой, сбрасывая с глаз слипшиеся от пота, пряди, и выдохнул в мрачные лица.
Братья буры, будем же героями!
Наша верность – лучшая броня.
Кто стреляет в сердце нашей Родины,
Должен прежде выстрелить в меня!
Внезапно слова второго куплета вылетели из головы. Вспоминая забытые строки, Лев чуть затянул проигрыш, и уже собрался с конфузом покинуть импровизированную сцену, как вдруг, откуда-то сбоку чеканным ритмом марша ударил барабан. Скосив глаза, насколько это было возможно, Лев взглянул на неожиданного помощника – незнакомого мальчишку с очень мягкими и красивыми чертами лица. Барабанщик залихватски подмигнул удрученному певцу, и позабытые слова полились сами:
И где мне быть в час печалей и бед?
Оставить дом и жить вдалеке?
СпросИте – и покажу я в ответ
Комок родной земли в кулаке.
Вокруг по-прежнему царила тишина, спрессованная в единое целое напряженным молчанием буров, и Троцкий, опасаясь наткнуться на отвращение или, что еще хуже на равнодушие, боялся взглянуть в лица слушателей. Бросив украдкой взгляд вперед, он заметил тонкую полоску слезы, медленно ползущую по щеку стоящего в первом ряду пожилого бюргера. Собравшись, как солдат, в ожидании последнего броска на штыки и отведя гриф гитары в сторону, строки последнего куплета Лев уже просто выкрикнул, адресуя их только ему.
Мы ад пройдем, в небеса воспарим,
Мы тех восславим, кто не предаст.
Поем отваге и храбрости гимн,
И слышит наша Африка нас.
Он только начал выводить первую строчку припева, как стоящая вокруг толпа вдруг подхватила: “Будем же героями!” и до самого конца продолжала подтягивать певцу. Пели все, все без исключения. Путаясь в словах, захлебываясь слезами, просто мыча в такт, но люди пели. И Лев, с ужасом и одновременно с гордостью подумал, что в неведении своем, сочинил Гимн! Он только что дал жизнь словам, которые переживут и автора, и всех присутствующих.
Выполнить своё обещание и повторить песню на русском он не смог по вполне тривиальным причинам. Во-первых, вокруг стоял невообразимый шум и гам, а во-вторых, руки певца были заняты. Одной, он, словно солдат переходящий реку, удерживал над головой гитару, а вторую тряс Де Ветт.
- У меня просто нет слов! – задыхаясь от переполняющих его чувств, выдохнул обычно хладнокровный до невозможности полководец. – Вы...вы просто не представляете, как я вам благодарен! Да что я! Мы все вам благодарны, господин Троцкий! Любая награда за вашу песню, включая все золото моей Родины, покажется смешной и нелепой...Но, может быть, так я смогу хоть немного отблагодарить вас, мой друг!
Перестав трясти руку певца, Де Ветт нахлобучил на голову Льва свою шляпу – некогда щегольский котелок со следами пулевых отверстий и повязанный белой шелковой лентой.
- Это, конечно, несколько неказистый подарок, – чуть смущенно буркнул генерал. – Но она счастливая. Можно сказать – заговоренная... А еще я предлагаю вам продолжить службу в моем коммандо, – бур вновь ухватился за руку молодого человека, как за спасительный круг. – Соглашайтесь. Такую честь я предлагаю далеко не каждому.
Лев чуть смущенно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Честь и в самом деле велика, но простите великодушно, господин Де Ветт, лучше я останусь служить с рядом друзьями. Бур внимательно посмотрев в глаза Троцкому, понимающе кивнул и более к разговору о смене места службы не возвращался.
Весь следующий день Троцкий пытался хотя бы немного отоспаться, но попытки были тщетны, его постоянно будили. Дабы дать другу хоть немного отдохнуть, Арсенин затащил полусонного и вяло отбивающегося Льва в блиндаж, выставил у входа вооруженный караул, а сам на пару с Туташхиа уселся неподалеку, заворачивая поклонников на дальних подступах. Через пару дней волна восторга стала чуть меньше, но, тем не менее, вечерние концерты собирали почти всех, способных стоять на ногах.
Г Л А В А П Я Т А Я
10 марта1900 года. Мафекинг.
Едва стоило закончиться ужину, как в лощину, расположенную в полумиле от линии окопов, заполняя пространство перед самодельным дощатым помостом, начал стекаться народ. Приподнявшись с лавочки, установленной заботливыми земляками из второй роты, Лев удивленно присвистнул. Похоже, что на сегодняшнее выступление собрались все, кроме часовых на аванпостах, небольшой группы артиллеристов и их охраны из Гэйм Три. Еще не хватало Де Ветта, Максимова и группы старших офицеров, но те как засели в палатке командующего после обеда, так до сих пор её не покидали. Решив далее не затягивать с началом (несчастливцы из свободной смены, обязанные сменить часовых, уже нервно покуривали и шепотком обсуждали, под каким благовидным предлогом с разводом по постам припоздниться), Лев ободряюще подмигнул Максу, барабанщику, поддерживавшему его во время первого выступления, и решительно ударил по струнам. Сбоку уже привычно рокотнул барабан и, тысячи голосов, вслед за певцом, подхватили строки Гимна. В принципе, ни в гитаре, ни в барабане необходимости не имелось, их всё равно никто не слышал, но и Лев, и Макс честно акомпанимировали рвущим ночную тишину словам. Троцкий еще раз оглянулся на компаньона. Тот, прикрыв глаза, вдохновенно отбивал ритм и во весь (надо сказать, достаточно красивый) голос, подпевал. После первого выступления Лев предлагал барабанщику петь вместе, но Макс почему-то покраснел и заявил, что единственно, чем сможет помочь солисту, так это барабанным боем.
Похоже, что этой ночью и часовые не столько выполняли свои обязанности, сколько, обратясь лицом в сторону поющих, вслушивались в рев голосов в лощине, и потому, передвижение группы англичан, усердно тащивших какой-то агрегат, осталось незамеченным.
- Ишь ты, поют, сволочи, как будто и войны нет. Надрываются, – надсадно прохрипел английский капрал, утрамбовывая станину самодельной мортиры поглубже в грунт. – Слышь, старшой, может, прям счас и бахнем? А?
- Погоди ты, со своим “бахнем”, – устало отмахнулся сержант, выверяя наводку ствола. – Господин полковник ясно сказал – стрелять только после того, как городская артиллерия заговорит. Тогда, глядишь, нашу позицию не сразу и рассекретят. А коли так, то, значит, мы не зазря эту дуру сюда перли, – англичанин с досадой пнул лафет сапогом. – И мы под шумок этим поганцам подарков-то нашвыряем...
Ждать пришлось почти час. Воспользовавшись временной паузой, почти весь отряд, за исключением капрала и сержанта, уснул. И когда командир в очередной раз осторожным шепотом предложил любителю “побахать” заткнуться, ночное небо разорвал гул орудийной канонады. Сержант облегченно вздохнул, перекрестился и, отдавая капралу приказ, начать огонь, махнул рукой. Тот радостно осклабился и рванул на себя шнур.
Видит Бог, если бы он знал, к каким последствиям приведет его выстрел, он бы предпочел пойти под трибунал, но не стрелять. И полковник, и сержант были правы – позицию артиллеристов до утра так и не нашли. Вот только легче от этого не стало, ни одному, ни другому...
На неожиданный ночной артобстрел никто не обратил внимания. Вражеские снаряды бесполезно рвались в пустых окопах передовой линии и до концертной лощины долететь не могли даже теоретически. И потому, когда стальной болид, выпущенный из самодельной мортиры, с противным визгом пролетел над головами, никто даже не двинулся с места. До тех пор, пока оранжево-грязное облако разрыва не накрыло разлетевшийся на щепки помост.
