Человеку, никогда не бывавшему в Рельсовске, невозможно поверить, что, не взирая на столь явные приметы грядущего исчезновения, сами рельсовцы ничего не замечали.
Увы, это так.
И дело тут не только во всеобщей удрученности по поводу исчезновения евреев, не только в умственной хмари, мешающей замечать иностранные буквы на вывесках и непонятные слова в разговорах.
Странно, конечно, но главную роль в равнодушном привыкании горожан к новизне сыграл человек по имени Марк Кузьмич Калужников.
О! Он был истинный русский патриот.
Марк Кузьмич ходил в хромовых сапогах, рубашке-косоворотке, играл на гармони, и его знал весь Рельсовск.
К тесному знакомству с Калужниковым, опасаясь прослыть антисемитами, просвещенные горожане не стремились, но истинным патриотом признавали безоговорочно и втайне надеялись на него, как надеялись жители древнерусских городов на своих богатырей, отправленных в степь, на заставу.
Хотя и позволяли себе рельсовцы подшучивать над хромовыми сапогами Марка Кузьмича, над его косовороткой, но втайне были уверены, что пока есть Ка- лужников, до тех пор ничего плохого с русскими не случится, а если и возникнет опасность, Марк Кузьмич в своей косоворотке, в своих хромовых сапогах встанет и посечет злодеев богатырским мечом.
Вот и в то утро, когда врасплох застигло рельсовцев страшное известие об исчезновении всех русских (об этом объявил по местному радио глава администрации Яков Абрамович Макаронкин), горожане двинулись со всех концов города к дому богатыря-патриота.
Они шли сюда, не таясь...
Во-первых, час мужества пробил на рельсовских часах, а во-вторых, коли евреев нет, значит, и антисемитов быть не может. — так рассуждали рельсовцы и безбоязненно стекались к избе народного заступника.
А здесь.
Здесь, как выстрел из-за угла, ждало их страшное известие. На стене избы русского богатыря Марка Кузьмича красовалась вывеска: «Офис Полулитрового банка Брокер Марк Калужников и К°».
Трудно, а может, и невозможно описать смятение, охватившее рельсовцев в то туманное утро.
Старожилы говорили, что такое наблюдалось в Рельсовске лишь во времена нашествия Батыя, когда к стенам города подступили орды свирепого хана.
Нестройные крики и вопли раздавались на площадях и плохо заасфальтированных улицах. Женщины уходили прятаться в сумрачную глубину оврагов, в домах плакали брошенные дети. Горе и скорбь воцарились в городе.
В многочисленных брокерских конторах и Комитетах охраны рельсы шли в те дни беспрерывные заседания. Брокеры и членкоры яростно обвиняли друг друга в разразившейся катастрофе.
— Ни одна сволочь не исчезла бы из города, если бы мы успели продать рельсы в ближнее зарубежье! — кричали они. — Пешком-то далеко не уйдешь!
— Нет! — еще яростнее возражали членкоры. — Это не есть правда. Если бы удалось достигнуть общественного консенсуса, рэкетиры сумели бы отловить всех дезертиров, невзирая на их национальность и средство транспорта. Никто не исчез бы из нашего города, столь знаменитого нашествием Батыя и приездом Бориса Николаевича Президента.
В промежутках между дискуссиями и дилеры, и членкоры сочиняли возмущенные телеграммы в столицу нашей Родины — город НАТО.
Телеграммы — увы — так и не удалось отправить, поскольку выяснилось, что телеграф уже шесть месяцев назад был приватизирован, и в его залах разместилась центральная биржа Рельсовска.
— Если бы я знал! — рвал на себе волосы бывший глава администрации, а сейчас президент Двухлитрового банка Яков Абрамович Макаронкин. — Если бы я знал такое, разве стали бы мы приватизировать телеграф? У нас еще больница не приватизирована! Ведь и в школе можно было биржу разместить. Что там, в школе, делает Пятилитровый банк господина Громыхалова?
— А что в детском саду делает ваш двухлитровый банк, господин Макарон- кин? — кричал в ответ уполномоченный Пятилитрового Банка господина Гро- мыхалова. — Вы хотите сказать, для Центральной биржи не хватило бы места в детском саду?!
Да.
Такого взлета патриотизма не помнили площади древнего Рельсовска со славной поры двенадцатого года, когда собирали здесь ополчение для армии фельдмаршала Кутузова.
Яростные споры не стихали на площадях дотемна.
— Рельсовск есть русский город! — торжественно объявили на своем заседании членкоры.
— Нет! — решительно опровергли их брокеры. — Рельсовск не есть не русский город!
— Брокер есть набитый дурак! Рельсовск всегда будет русским городом.
— Это членкор не есть умный меншен! — отвечали дилеры. — А Рельсовск не есть иностранный штадт.
После чего дискуссия неотвратимо перерастала в драку.
Дрались в тот день повсюду.
Дрались на городских стритах, дрались в оврагах и даже на крышах офисов тоже дрались.
— Есть!
— Не есть! — гремело в облетевших садах и брокерских конторах, на пригородных перронах и в Комитетах Охраны Рельсы.
Особенно отличился в те дни Петр Николаевич Исправников, недавно назначенный директором НИИ Человека и Трупа.
Не опасаясь уже прослыть антисемитом, он носился по Рельсовску и, не разбирая, работал кулаками, едва только замечал недостаток патриотизма.
— Ах ты, сука! — говорил он и с разворота лупил прямо по зубам.
Особенно сильно в тот день досталось от него известному своими антисемитскими настроениями Вите-райкомовцу, а также поэту Евгению Иудкину, который трудолюбиво, как бурундук, стремился запечатлеть в стихах Второе исчезновение, поскольку за поэму о Первом исчезновении он получил Большую литературную премию «Пэн-дилер».
Забегая вперед, скажем, что цикл стихов Евгения Иудкина о Втором исчезновении, который он завершал, залечивая полученные увечья, был отмечен литературной премией «Золотая рельса».
Побили, между прочим, и надежу — богатыря Марка Кузьмича.
Но это случилось еще утром, когда громили «Полулитровый банк Брокер Марк Калужников и К°».
ПЯТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Прерываю повествование, предвидя ваши удивленные возгласы по поводу дивного устроения города Рельсовска и его жителей.
Дивно? Конечно же, дивно.
Но — увы-увы! — я не могу дать вам необходимых разъяснений, поскольку хотя и запрашивал свои масонские инстанции, однако разрешения на публикацию секретных сведений пока не получил.
Намекну только, что многие события здешней истории происходили и происходят в рамках программы подготовки передислокации в другую Галактику. А техника межзвездных перелетов не допускает различия между членами экипажей по национальному, половому и даже возрастному признаку. В межзвездных перелетах, как и в алкоголизме, нет ни эллина, ни иудея — одни только земляне .
Как говорил Н.Ф. Федоров, «перед лицом космической силы умолкают все интересы, личные, сословные, народные, один только интерес не забывается, интерес, общий всем людям, т.е. всем смертным».
Но всё-всё.
Умолкаю, чтобы не нарушать режим секретности и не подвергать вас опасности, которое несет в себе несанкционированное вышестоящими инстанциями знание, о котором и говорится, что многие знания умножают великие печали.
Вы можете пытать меня, пригласив директора Института Человека и Трупа Петра Николаевича Исправникова или полевого командира Витю-райкомовца.
Но что вы выведаете, я и сам не знаю.
Признаюсь, что я тоже, как и вы, пока еще не до конца посвящен в Замысел, то есть сам Замысел известен мне, но детали — нет.
Но, главное, я не могу разглашать ни под какими пытками, какими силами организовывались эти исчезновения и какая преследовалась цель .
Скажу только, что силы эти могучие, а цель — светлая.
Тем не менее приступая к изложению обстоятельств и существа Третьего исчезновения, должен предостеречь вас от скороспелых суждений и осуждений.
Прошу, прошу вас поверить мне на слово, что ни о какой альтернативной половой ориентации речи тут не идет.
Уверяю, что в основной массе рельсовцы почитали институты семьи и брака. Женщин здесь любили, дарили им цветы на восьмое марта, а если и били, то не всех и не каждый день...
Другое дело, что, как утверждает мой друг, философ Федор Михайлович Любимов, еще в давние, застойные времена рельсовцы, уже предчувствуя предстоящие метаморфозы и предуготовляясь к ним, независимо от пола, возраста и национальности, перестали воспринимать любовь и достаток в отрыве от социума.
Глубокую мысль эту простыми и ясными словами разъяснял рельсовский мыслитель Федор Михайлович Любимов, когда я купил ему бутылку водки.
— Рельсовец неприхотлив... — рассказал он. — Наш человек довольствуется самым малым, если этого малого у него все-таки чуть-чуть больше, чем у соседа по оврагу... Это свойство и объединяет нас. Здесь истина. Тут бутылка зарыта.
— Какая бутылка? — спросил я.
