Именно такие мысли и рассуждения занимали периферийные области ядра разума, ни в коем случае не мешая сканированию окружающей местности, осуществляемому с помощью вновь обретенных летающих вестников. И этот процесс, с одной стороны неприятный из за большого количества встречаемых живых существ, приносил какое-то извращенное удовлетворение… Экстаз боли и мучения прикосновения искалеченных щупалец ментальной оболочки к мельчайшим комочкам разума. Как слепец, обретший зрение и устремивший взор на солнце, как паралитик, наконец-то ощущающий ласкающее и одновременно наполненное мукой прикосновение к раскаленной стали. Тихое шипение, заполняющее небольшой просвет в густых зарослях колючего кустарника, заставляющее вздрагивать невольных телохранителей… и бесценные драгоценности… невиданные ни одним из смертных и бессмертных существ… крупные жемчужины слез, первых слез ужаса подземелий… слез восхищения и боли…
Окраина Нифгардских болот. Разбойники — вчерашние селяне
Бухнувший кувалду оземь кузнец зло посмотрел в сторону старосты, и, сплюнув, пробурчал:
— И чего мы сюда поперлись? Уж скоро корни пустим. Толку-то все равно нет, надо было на королевском тракте засаду делать. А то тут не то что нормальных путников не встретишь, тут даже вон червяки и те страхолюдные.
С этими словами Тафим попытался оттереть о траву более чем пудовый оголовок кувалды от буквально расплескавшихся на нем остатков незадачливого червяка, на свою беду вылезшего на поверхность около признанного деревенского забияки.
— Я тебе дурню уже сколько раз объяснял — что на королевском тракте делать нам нечего. А тут может чего обломится. — Усталый голос старосты деревни незадачливых разбойников буквально лучился нотками усталости, уже больше похожей на болезнь. Так уж получилось, что на дело от общества пошли самые сильные, но, к большому сожалению их предводителя, дурные представители населения затерянной на краю Нифгардских болот деревеньки. Именно поэтому староста и взялся самолично участвовать в деле, да и захватил с собой своего племянника, хоть и молодого годами, но уже не раз доказавшего свою смышленость. Вдобавок шустрый малец был и самым лучшим лучником в отряде, что было немаловажно. И за все время ожидания успел уже не раз пригодиться, снабжая великовозрастных проглотов подстреленной дичью.
— Дядька! Так это если мы куда идти будем, то Перух за нами не поспеет, он же вчерась ногу повредил. — Веселая ухмылка, с которой высунувшийся из кустов племянник произнес всю эту речь, вызвала у старосты моментальный приступ раздражения.
— Неслух, кому сказано было за дорогой следить! Какого грыхга вообще приперся? А ну цыть обратно!
В ответ на взбучку, племянник виновато втянул голову в плечи и побрел в сторону наблюдательного поста, искусно сооруженного на склонившемся над дорогой дереве. Там, в гнезде из зеленых веток, паренек и пристроился, жалуясь себе под нос на жизненную несправедливость и скуку, мучающую его весь день. Так как на этой дороге с самого вчерашнего дня не показывалось ни души. А то, что показывалось вчера — явно ее не имело. При воспоминании виденной вчера картины плечи парня сами собой передернулись и по позвоночнику пробежали мурашки. Нет — о том, что проезжало вчера по дороге, не хотелось даже вспоминать, по общему мнению, видевших его деревенских, эта проклятая всеми богами нечисть уж точно не имела души. На такое нападать — легче самому повеситься.
Сам для себя племянник старосты уже давно решил, что лучшим способом быстро заработать была бы охота на болотных тварей — вон как их дядька Тафим одним ударом. Тем более что если найти хотя бы одного болотного гхырга, которым только что обругал его дядька, то только за одну шкуру у имперского торговца можно было бы выручить не много — не мало, а пять полновесных империалов. Или как их еще называют в народе — солнышек. И это не считая целебной печени и клыков твари — которые тоже довольно хорошо ценятся. Хоть и меньше чем шкура, особенно серая — со старых тварей. Такая идет на доспехи личной гвардии императора и богатых дворян. Вот уж на что смердячая тварь — евонным именем в народе из-за этого и ругаются. Но ценится — как никакая другая.
С этой мыслью паренек сморщил гордое выражение на покрытом мазками болотной грязи лице и пародируя речь виденного один раз на ярмарке мага, а точнее ученика магической академии, поднял палец и произнес:
— А все потому что — шкура у ней магицки нейтральна. Вот!
Как будто в ответ на ломающийся тенорок над готовой юноши возник звук, больше похожий на жалобный, наполненный отчаяньем крик умирающего младенца. Моментально застыв и прекратив даже дышать Фарик, а именно так звали незадачливого племянника старосты, медленно, буквально по кончику пяди поднял взгляд на происходящее у него над головой и омертвел. Над его головой сидел и нагло поблескивал в его сторону серой бусинкой глаза снуль. Покрывшись от увиденного холодным потом, паренек осторожно, стараясь ни в коем случае не побеспокоить неловким движением птицу, окинул взглядом окружающие ветви. Снуль, как и гхырг относился к порождениям проклятых болот, иногда вылезающим из них на погибель честному люду. И если второго жители окрестных земель уважали, несмотря на его повышенную вонючесть и вздорных характер, то вот эту летающую мерзость мерзейшего желтого цвета — ненавидели до колик, до зубовного скрежета… И боялись, боялись намного сильнее чем даже гхорга, способного одним ударом своей покрытой зеленоватой слизью лапы перерубить хребет даже рыцарскому жеребцу, предварительно разорвав его хозяина в клочья, не взирая на любые доспехи. Но это-то хоть понятно — дикая тварь с дикой силой. А вот эта, издевательски яркая пернатая мерзость, она гораздо страшнее. Сбиваясь в стаи как минимум из восьми — девяти птиц, они обретают дьявольскую силу усыплять свою будущую жертву и после чего пожирают ее еще живой, часто оставляя полусъеденные тела, вздрагивающие от ужасной боли и хрипящие проколотыми длинными клювами легкими. Уж очень эти сволочи, привередливы в еде, и часто довольствуются только глазами и отборными кусками ливера, выклевывая их прямо в теле, оставляя все остальное биться на земле в конвульсиях. Ведь стоит им только подняться в воздух и улететь, как жертва непременно очнется от волшебного сна. Вот именно поэтому этих птиц так боятся и ненавидят, стараясь уничтожать всеми силами. И именно по этой причине холодный пот бойкими ручейками потек по спине паренька и моментально пропитал его рубашку.
Медленно оглядевшись, племянник старосты поразился своему везению — птица была одна, а это значит… Что это значит, он не додумал, но рука сама собой потянулась к перекинутому через плечо колчану, а вторая поудобнее сжала лук.
Но стоило парню чуть шевельнуться, как находящаяся на ветке птица сорвалась стремительным желтым росчерком и исчезла в переплетении ветвей.
Не отпуская натянутую тетиву, молодой лучник со страхом и недоверием принялся осматривать окружающую местность.
К чести парня, даже мысли о том чтобы позвать старших и спрятаться за их широкими спинами у него не возникло. Ведь если снуль был не один, то это только увеличит количество жертв, а вот если эта птица отбилась от стаи… Образ гордого победителя снуля, козыряющего на ближайшей ярмарке щеткой ядовито желтых перьев в щегольски заломленной шапке, придал юному без пяти минут герою сил и храбрости. И поэтому, стараясь шуметь как можно меньше, он двинулся в сторону скрывшейся в растительности птицы…
— Жрать-то как хочется! Слышь, Ончус, может твой племяша сходить чегой-нить на обед обчеству настреляет? Живот бурчит — мочи нет. — Жалобно бурчал Тафим, как легкую тростинку вертя в руках массивную кувалду, уже оттертую от остатков непонятного червяка. Как будто для иллюстрации его слов, объемный живот кузнеца выдал недовольную голодную руладу.
— Молчи, проглот, — шикнул на него староста неблагополучной деревеньки. — Вечером поснидаем. А пока мы в засаде, если не забыл. — После чего староста покопался в висящей на плече суме и кинул Тафиму небольшой кусок вяленного мяса, больше похожий по своей консистенции на стоптанную подошву. — На вот, угомони свой бурдюк, а то тебя за два перестрела слыхать.
Не успели челюсти бугая вонзиться в мясо, как из кустов у поворота дороги находящихся примерно в двухстах шагах вот засады раздался спокойный мальчишечий голос, позвавший старосту:
— Дядько Ончус, идите сюда.
Обматерив в три прогиба всю эту идею с разбойной жизнью, староста бросил недовольный взгляд на столпившихся кучей горе разбойников, на индифферентно жующего торчащий по обе стороны рта шмат мяса Тафима, роняющего густые капли слюны себе под ноги и глубоко вздохнув двинулся в сторону племянника. Уж чем он прогневал богов, староста до сих пор не мог понять — но видимо вина его была велика…
