степени придать всему этому форму… что за адский хаос ритмов и образов во мне!»
3. Эти выдержки из писем 1908–1910 годов хорошо иллюстрируют общее психическое состояние Тракля, которое он пытался приглушить то наркотиками и алкоголем, то творческим просветлением и экстазом: «О der Seele nächtlicher Flügel schlag…», «О, как бьет крылами душа по ночам…» («Песнь о стране Запада», «Abendländisches Lied», 1914, пер. С. Аверинцева).
Тракль нередко создавал несколько вариантов одних и тех же стихотворений. Их анализ показывает, что, отталкиваясь от непосредственных впечатлений, поэт добивался все большей суггестивности и обобщенности образов, настойчиво разрабатывал свою собственную символику, «основанную на взаимодействии различных уровней языка и добиваясь не известного дотоле обогащения поэтической речи образом, звуком, запахом, молчанием. В поэзии XX века есть «траклевский тон» (В. Метлагль4).
Мучительно решая свою творческую задачу и чутко реагируя на ближайшее и дальнее поэтическое окружение, Тракль обнаруживал все большее соответствие между злом внутри себя (напомним, что он воспринимал зло не «эстетически», а – вслед за Достоевским – испытав горечь мира, в самом себе ощущая первородный грех и солидарность со страждущим в ожидании искупления человечеством) и злом вовне. Это не только заставляло его восклицать в «Песне о стране Запада» «О, горькое время конца, / Когда мы в чернеющих водах прозрели каменный лик…» (пер. С. Аверинцева; «О, die bittere Stunde des Untergangs, / Da wir ein steinernes Antlitz in schwarzen /Wassern beschaun»), но и рождало глубинное предчувствие трагедии европейского гуманизма, растянувшейся на весь XX век: «Слишком мало любви, слишком мало справедливости и милости, и снова слишком мало любви; слишком много жесткости, высокомерия и всевозможной преступности – это обо мне… Я тоскую о дне, в который душа моя не захочет и не сможет более жить в этом грешном теле, зачумленном меланхолией, о дне, в который она покинет эту нелепую оболочку из грязи и гнили, представляющую собой лишь слишком верное зеркальное отражение безбожного, проклятого столетия»5 (1913, пер. А. Белобратова). Это ясновидение, исходившее из натуры тонкой, хрупкой, крайне чувствительной, усугубляло личную трагедию Тракля, но в то же время придавало его поэзии исключительную цельность. С одной стороны, ее пронизывали напряженные контрасты (отражавшие реальные контрасты в мире, переставшем быть гуманным и христианским). С другой – она имела редкую внутреннюю завершенность. Сочетание этих двух начал дает простор для самых различных истолкований зрелых траклевских стихотворений. Это ясновидение необычайно тонко чувствующей натуры усугубляло личную трагедию Тракля, но оно же придавало его поэзии исключительную напряженность контрастов (отражающих реальную контрастность человеческого бытия за пределами не оправдавшего себя гуманизма) и редкую герметическую завершенность, оставляющую, однако, огромный простор для интерпретаций, что приводило в недоумение Р. М. Рильке в 1915 году и в глубокий восторг Йозефа Ляйтгеба («Die Trakl – Welt», 1950), М. Хайдеггера (Georg Trakl. «Eine Erörterung seines Gedichtes», 1952) и Ф. Фюмана («Vor Feuerschlünden. Erfahrung mit Georg Trakls Gedicht», 1982). Воздействие Г. Тракля на немецкоязычную поэзию XX века сравнимо разве что с влиянием Г. Бенна (если оставаться в кругу экспрессионистов).
2.
По своему мышлению он – самый прогрессивный и самый бесстрашный немецкий поэт нашего времени.
Герман Гессе, 1950
Готфрид Бенн (Gottfried Benn, 1886–1956) – один из самых значительных немецких поэтов и мыслителей XX века, чье творчество, неразрывно связанное с истоками экспрессионизма, явилось воплощением его самых глубинных тенденций, которые многими представителями этого движения так и не были до конца осмыслены. Бенн был практиком и теоретиком, философом и историографом экспрессионизма. Такому положению Бенна в истории движения способствовали определенные жизненные обстоятельства. Поэт начал сознавать это уже в 1920-1930-е годы, а затем возвел даже в своеобразный культ.
Готфрид Бенн
Он неоднократно подчеркивал свою укорененность в национальной традиции: его дед и отец были глубоко верующими протестантскими пасторами из Восточной Пруссии; он рос в многодетной семье, все члены которой, даже дети, знали, что такое труд на земле. И сам Бенн должен был стать пастором, изучал в Марбурге теологию и филологию, но в 1905 году перешел на медицинский факультет. Получив уже в Берлине диплом военного врача (хирург и венеролог), защитил в 1912 году диссертацию об особенностях диабета у военнослужащих и до самого конца жизни с медициной не порывал – как практикующий врач-венеролог (в годы Первой мировой войны также и хирург) и как автор многочисленных научных статей по медицине. Дебютный поэтический сборник Бенна «Морг и другие стихотворения» («Morgue und andere Gedichte», 1912) шокировал буржуазную публику, но был восторженно принят экспрессионистами. Он стал своего рода боевым знаменем набиравшего силу движения и был словно продолжением реальности (молодому хирургу пришлось сделать несколько сотен вскрытий, что наложило отпечаток на его мировосприятие). И все же вряд ли можно объяснить только чистой случайностью то, что протокольно выверенные наблюдения в мертвецкой под пером поэта превратились в символ обезумевшего, разлагающегося общества. Опыт Первой мировой войны и послевоенной разрухи (весь этот ужас Бенн видел и пережил как военный хирург и венеролог – здесь уместно напомнить о самоубийстве
Г. Тракля), если и не вызвал полного отчаяния, то заложил глубокие основания для философского скептицизма и пессимизма Бенна. Это резко и навсегда отделило его от прекраснодушных «активистов» и революционеров, каковых в экспрессионистском движении было не так уж мало.
1. МАЛЮТКА АСТРА
Он развозил пиво и, пьяный, утонул;
Кто-то темно-светло-лиловую астру
В зубы ему воткнул.
Я начал вскрывать с груди,
И под кожей издалека
Добрался длинный мой нож
До неба и языка;
Должно быть, я толкнул ее, и она соскользнула
В мозг; он рядом лежал;
Я погрузил ее в грудь
Среди ниток из шерсти древесной,
Зашив ее, как полагается.
Есть что попить в твоей вазе,
Ты можешь спокойно спать,
Малютка астра!
2. МИЛОЕ ДЕТСТВО
Когда мертвую девушку нашли в камышах,
Рот ее был весь в дырах,
Как и пищевод, когда ей взрезали грудь;
Наконец, в ложбинке под диафрагмой
Обнаружили выводок маленьких крысят;
Одна сестричка была мертва,
Другие запивали печень и почку
Холодной кровью, так наслаждаясь
Милым детством.
Пришла к ним хорошая, быстрая смерть,
В воду их побросали,
И как верещали малышки!
Перевод В. Микушевича
Переходя от кратких (и в основном общеизвестных) суждений о жизни и
