На этот раз я застонала вслух и положила голову на землю. Я не имела ни малейшего понятия о том, где в Париже найти лопату и как управиться с раскопками всего за час. Кто знает, сколько мне придется копать, пока я до неё доберусь? Я вздохнула и поднялась. Что ж, по крайней мере, теперь я знаю, где она. Утром я найду лопату и... Я хмуро уставилась на землю. Песня начала отдаляться от меня... Она передвигалась.
Я спешно сделала несколько шагов и вновь её нашла. Но она не остановилась, и я последовала за ней. Она была где-то под землей — она двигалась. Она не оставила мне выбора, я шла на звук туда, куда она меня вела.
Какое-то время я шла по улицам и радовалась, что вокруг ни души, и меня никто не видит. Потому что мне казалось, что со стороны я производила впечатление какой-то психованной дамочки или пьяной, которая металась туда-сюда, меняя направления, когда песня ослабевала.
Наконец спустя почти десять минут блуждания по улицам, я остановилась на какой-то дороге, и песня умолкла, оставив лишь эхо грусти после себя. Ничего не понимая, я огляделась по сторонам. Вроде бы ничем не примечательная улица, разве что машин здесь стояло больше, чем на других. В конце дороги я увидела кольцевую развязку, в центре которой стояла большая статуя льва. В большинстве близлежащих зданий находились магазины, которые, разумеется, все были сейчас закрыты.
Я ничего не понимала. Кладбище имело смысл, но эта дорога... Я потерла глаза от усталости и раздражения. С меня хватит. Довольно на один день. Я развернулась, чтобы вернуться к себе в отель. Но тут увидела дорожный указатель: улица имени полковника Анри Роль-Танги.
Глава 20
Катакомбы
Ну, по крайней мере, я была на правильном пути. Теперь я стояла и раздумывала, куда лучше пойти. Я уже знала наверняка, что это не кладбище. Но там должно быть что-то еще — другой монумент или статуя, что-то вроде крестика на карте. В общем, какой-то ориентир для Лиама, чтобы точно знать, где искать песню.
Но единственная статуя, которую я там видела — это огромный бронзовый лев в самом центре города на оживленной развязке. Я стояла и хмуро взирала на льва. Этого не может быть. Даже сейчас, ночью, на кольце очень оживленное движение, что уж говорить про день. Никто и никогда не сможет подобраться к статуе незамеченным. Может, год назад движение было не столь интенсивным... Хотя нет, это маловероятно. Да я и не думала, что Лиам решил устроить там тайник. Это было бы очень глупо. Если он знал, что оставляет песню надолго, то это означало, что он выбрал надежное место. Он не стал бы полагаться на волю случая.
Где еще можно надежно что-то спрятать, если не брать в расчет банковскую ячейку? Как найти надежное место в городе, где всегда что-то строится и сносится, улицы переименовываются. Если это не банк, то что? Даже кладбища иногда подчищали, чтобы освободить места для других. Все течет, все меняется. Нет места постоянству.
Наконец мне надоело таращиться в витрины закрытых магазинов и гадать, являются ли они чем-то большим или нет, и я вернулась к себе в номер. Там было так сухо и тепло после промозглой улицы. С каким же удовольствием я разулась и растянулась на кровати. Как же мое тело настрадалось за сегодняшний день.
Прежде чем заснуть, я все-таки заставила себя встать и достать из сумки путеводитель.
Я открыла брошюру на страницах с районом Монпарнас и пролистала их. Но не обнаружила ничего полезного, одни сплошные музеи да кафе. Если бы не лебединая песня, которая неожиданно умолкла именно там, то я бы посчитала название улицы не более, чем странным совпадением. Но когда я перелистнула следующую страницу, то замерла. На меня таращились десятки черепов, сложенных в форме креста. «Крест» со всех сторон окружали человеческие кости. Подпись под картинкой гласила: «Катакомбы Парижа». Когда я взглянула на адрес, то прочла, что катакомбы находились по адресу улица Анри Роль-Танги.
Оказалось, что к концу восемнадцатого века самое большое кладбище в Париже было закрыто по медицинским соображениям, а кости и разлагающиеся трупы свезли на тележках через весь город в район Монпарнас. На все про все ушло пятнадцать месяцев. Кости свозили туда вплоть до 1860 года. Считается, что в катакомбах погребено около шести миллионов человек. Катакомбы находятся в двадцати метрах под землей, они глубже, чем канализация и метро, и занимают площадь около ста пятидесяти метров. Они открыты для посещений, но только до пяти часов вечера и на ночь их тоже запирают.
Они идеально подходили. Их глубина не позволила бы никому услышать песню, хотя, с другой стороны, как же мне удалось услышать её на кладбище. Но я решила пока не заморачиваться по этому поводу. Лиам мог быть спокоен: катакомбы никто не будет сносить или перемещать, учитывая количество народа, погребенного там. Это был центр Парижа, но настолько глубоко под землей, что катакомбы могли служить прекрасным укрытием. И это объясняло, почему мне являлись кости с черепами и розами в Калифорнии и Германии. Катакомбы были куда лучше моей теории с кладбищами. И в довершении всего, стало понятно, почему Дюймовочка написала копытами «Анри Роль-Танги» на пыльной крышке футляра. Это был адрес, а не имя.
Я застонала, захлопнула книжицу и провела рукой по волосам. Я была уверена, что лебединая песня где-то там внизу, в катакомбах, но отправиться искать её будет означать... что мне придется спуститься с другими посетителями, а потом найти какой-нибудь укромный уголок и спрятаться там, пока все не уйдут, а катакомбы не запрут на ночь. А потом ждать, надеясь, что лебединая песня позовет меня, потому что она может быть где угодно, и без помощи мне не найти её в тех лабиринтах. Кроме того, если я её все же найду, мне придется просидеть там всю ночь, потому что двери будут заперты. Я должна буду дождаться первых туристов, которые появятся только с открытием, в десять часов утра и сделать вид, что я одна из них. Мне предстояло провести ночь глубоко под землей, наедине с кучей скелетов. От этой мысли я совсем пала духом.
Но какой был смысл на этом зацикливаться. Сделать это было необходимо, и я просто постараюсь не думать об этом. А сегодня нужно было хорошенько отдохнуть и выспаться, потому что завтра мне, скорее всего, не представилась бы подобная возможность. Но перед сном мне нужно было расслабиться, поэтому я потянулась к своей скрипке. На какое-то мгновение меня охватила паника, когда я не обнаружила скрипичного футляра. И я завертела головой по сторонам в его поисках, а потом вспомнила причину его отсутствия и сглотнула ком, застрявший в горле. Что же делать? Мне нужен был мой инструмент. Он помогал мне справляться с последствиями тяжелых дней. А в этом чертовом путешествии каждый день был чертовски сложным. Музыка и привычное ощущение скрипки под подбородком успокоили бы меня. Мне пришлось глубоко дышать, чтобы замедлить внезапное тревожное биение сердца, и вытереть холодный пот, выступивший на лбу.
У меня была ломка. Мне не хватало скрипки. Наверное, такие ощущения испытывает алкоголик, когда не может опохмелиться. Правая рука чесалась, ей не хватало смычка, а левой — инструмента. Мне нужна была музыка, и успокаивающее скольжение смычка по струнам, запах канифоли в воздухе...
В отчаянии я просто закрыла глаза, подняла руки и сыграла несуществующим смычком на несуществующей скрипке мелодию, которую знала наизусть. Когда я «доигрывала» пьесу, то уже почти чувствовала, что моя скрипка вновь у меня под подбородком, и я прижимаю пальцами струны. Но стоило мне открыть глаза, как волшебство исчезло. Моя настоящая электроскрипка была разбита Беном на мелкие кусочки в Германии, а её жалкие остатки спрятаны у меня в чемодане.
Я старалась не смотреть на них, пока вынимала из чемодана пижаму и зубную щетку, а когда легла в постель, спустя несколько минут, то натянула на голову одеяло и постаралась отключиться.
Я проспала весь следующий день. Мне хотелось встать отдохнувшей, и потому я оттягивала, насколько это было возможно, спуск в катакомбы. Ведь зайдя внутрь, я собиралась пробыть там до утра, и мне бы не хотелось пробыть там дольше необходимого. Катакомбы был открыты до пяти, но последних посетителей впускали в четыре.
Итак, без пяти минут четыре я вошла в безобидное маленькое здание в конце дороги, откуда ушла прошлой ночью, и купила билет. Утро я провела в магазинах, покупая все, что, как я думала, мне потребуется, и еще помогло бы меня замаскировать. Я в очередной раз прокляла свою внешность, из-за которой не могла смешаться с толпой. Будь он не ладен, этот альбинизм. С такими льняными волосами да бледной кожей, я была у всех на виду. Персонал вполне может меня запомнить, а рисковать мне нельзя. Поэтому я надела бейсболку, натянув её как можно ниже, а волосы заправила в джемпер.
Я надела перчатки, чтобы скрыть руки, и подняла воротник пальто, чтобы практически полностью скрыть лицо. Если бы на улице было тепло, мой вид наверняка вызвал бы подозрения, но зимой большинство людей было одето точно так же, как я.
