Ознакомительная версия.
Взгляды у женщин были неприветливые, и Лиса решила, что помешала какому-то колдовскому обряду. Надо же, сколько свечей зажгли! И варёное крашеное яйцо на зеркале…
Ужас, одним словом.
Женщины же, обнаружив рядом с собой девицу с беспокойным младенцем, явно удивились, — чего это она шатается среди ночи, а теперь и вовсе замерла перед ними соляным истуканом? Очевидного ответа на этот вопрос не нашлось, и они вскоре потеряли к ней всякий интерес и, спустя какое-то время, по кивку своей предводительницы, тихо запели. Это повергло Лису в ещё больший ужас. Она осторожно, на цыпочках, попятилась и, после того, как оказалась за поворотом, метнулась к дверям своей палаты. Нащупав её дверную ручку, облегченно выдохнула. Спасена!
Сердце прыгало, гулко колотясь о рёбра, руки и тело дрожали.
— Они там… колдуют!.. — только и смогла выдохнуть она, переступив порог.
— Тихо! — шикнули на неё.
В палате горел свет. Его, похоже, так и не выключили с вечера. Несмотря на позднее время, никто не спал. И у них женщины-азербайджанки сидели таким же кружком возле зажжённой свечи, не сводя глаз с зеркала, на котором вдруг качнулось такое же варёное яйцо, как и там, в коридоре… Как только это произошло, они загомонили, принялись обниматься и что-то эмоционально друг другу желать.
— Праздник у нас! Новруз! [9] Разве не знаешь? Пахлаву, шекер-бура, вкусный плов кушать будем! — с этими словами соседка по палате протянула пребывавшей в ступоре молодой соседке на ложке немного мёда. — На, съешь! Надо прямо сейчас что-то сладкое съесть. Чтобы удача была!
— А у меня — День рождения… — вдруг вспомнила Лиса.
Как всё-таки приятно, когда у непонятных событий находится простое и понятное объяснение! Местный весенний праздник и сопутствующие ему вкусности она любила, но за последними событиями и хлопотами совсем о нём забыла. Да и откуда ей было знать про сопровождающие его обряды?..
Напугали до полусмерти!
Утром Лису подозвала наблюдающий врач и, глядя куда-то в пол, сказала, что у неё ребёнок слабый, недоношенный, а теперь ещё и не ест, и сильно похудел. Если так и дальше пойдёт, то она должна быть готова ко всему.
«Это она мне? Это она про кого?..»
— Неправду говорите! Не будет такого!.. Не будет!!! — эх, разве так она думала встретить свой День рождения?..
Лиса стояла в торце коридора, у выходящего на пустырь окна, и глухо плакала, отвернувшись, отгородившись слезами от всего мира. Вдруг захотелось треснуться своей невезучей головой об огромное, толстое, давно не мытое стекло. Или что-нибудь разрушить. Или самой покалечиться, чтобы физической болью заглушить боль душевную, разрывающую её изнутри. Она даже, было, занесла кулак, но вдруг там, за стеклом, увидела хмурую пожилую медсестру, бредущую с распирающейся от продуктов авоськой. «Наверное, в магазин во время дежурства бегала…» — подумала Лиса. Это она, эта старушка, ругала её за вынесенного напоказ мужу малыша. И предупреждала о последствиях. Предупреждала…
Медсестра вдруг остановилась на бугорке, обернулась и строго посмотрела на зарёванную девушку, словно знала, где та стоит и о чём думает. Потом погрозила ей пальцем и пошла себе дальше. Неужели это на самом деле?.. Неужели не привиделось?.. Лиса сморгнула, протёрла глаза и с удивлением обнаружила, что привидевшаяся ей строгая тётушка пропала. Словно её и не было.
Чудеса…
От задуманного погрома Лиса отказалась. Её отпустило…
Откуда пришли слова, сказать трудно. Всю свою прошлую «правильную» жизнь она раздражалась, если слышала оброненное кем-то «Прости, Господи», «Слава Богу», «Помоги, Боже…», «Не дай Бог!»… А тут сама, по своей воле, шептала и шептала, повторяя как заклинание: «Господи, забери у меня что хочешь… Всё, что я люблю… Только ребёночка, ребёночка оставь! Прошу тебя, Господи…»
И надо же, её услышали…
Плеча выпавшей из реальности Лисы осторожно коснулась взрослая роженица из соседней палаты.
— Ты чего тут стоишь? Случилось что?
— Они сказали, что… — и не смогла продолжить, лишь всхлипнула судорожно, с подвыванием.
— Глупости это! Не слушай никого! Ты молодая, и ребёночка хорошего родила. Ну, не ест пока… Ничего. Потом, когда как следует проголодается, доберёт! У меня, вон, девочка с врождённой грыжей родилась. И то не плачу! Это нам уже ничем не поможешь, а ты успокойся и иди к себе. Холодно тут. Да и детей в вашу палату уже повезли. Всё будет хорошо, — женщина кивнула каким-то своим мыслям и отошла.
У Лисы сложилось впечатление, что недавняя собеседница подходила к ней специально. Именно за тем, чтобы воодушевить и утешить… Она сравнила их ситуации и, устыдившись своей слабости, решительно зашагала следом.
В палате шло кормление. Там, у окна, Лиса потеряла чувство времени и задержалась сверх положенного. Возившиеся со своими малышами женщины встретили её укоризненными взглядами. Её ребёнок лежал на подушке. Маленький, беззащитный, одинокий. От этой картинки у Лисы защемило сердце. Разбухшие груди налились, словно первомайские шары и нещадно болели. Спасти её, избавить от распоясавшейся боли мог только этот кроха. Только бы захотел. Но малыш опять отказался от груди, не услышал её просьб. А ведь она уже почти поверила, что у них всё наладится!
Отчаявшись, Лиса взяла чайную ложечку и выдавила в неё несколько густых клейких капель, а затем поднесла её к приоткрытым губкам сына. Молоко попало в рот. Малыш поначалу зачмокал, но затем скривил жутко недовольную гримасу. Похоже, вкус материнского молока ему не понравился. В завершение сцены он опять зашёлся в обидном плаче.
Что можно сделать в этой ситуации, Лиса не представляла. Абсолютно.
Ей оставалось только одно — плакать и молиться.
Если Бог есть, он непременно услышит её молитву, её просьбу. Не имеет права не услышать! Если он есть…
На стоящей возле дверей кровати сидела совершенно не говорившая по-русски женщина. Слишком смуглая даже для азербайджанки, с чёрными, глубокими словно колодец, глазами. Похоже, она приехала в Баку после недавних событий из какого-то совершенно глухого аула. Незнакомка некоторое время следила за мытарствами Лисы, затем, что-то там для себя решив, сокрушённо покачала головой, поцокала языком и, отложив собственного младенца в сторону, жестом показала, чтобы Лиса передала продолжавшего плакать ребёнка. Та немного поколебалась, но потом осторожно подала ей своё орущее чадо. Удивительно, но у объяснявшейся жестами женщины малыш сразу успокоился. Он сам разыскал сосок и с жадностью принялся сосать, громко причмокивая. На случившееся на их глазах чудо в изумлении уставилась вся палата. Женщины облегчённо выдохнули и заключили, что раз грудь взял, теперь и есть будет, и жить будет тоже. Счастливая Лиса держала палец у губ, умоляя не тревожить их, — не дай Бог, ребёнок передумает! А нерусская молочная мама спокойно похлопывала мальчишку по попке, приговаривая что-то и вовсе непонятное. Не по-русски. На каком-то диковинном местном диалекте. Потом она что-то несколько раз сказала Лисе. Та, не поняв из сказанного ни словечка, лишь согласно кивала. Словно китайский болванчик с фарфоровой головой.
— Она говорит, чтобы ты сына Михаем назвала, — в конце концов перевела одна из соседок.
— Да, конечно… — завороженная происходящим, Лиса опять кивнула, соглашаясь с озвученным условием, прекрасно осознавая, что имя у мальчика будет совсем другое, и что сейчас она бессовестно врёт…
— А ещё говорит, чтобы ты уезжала отсюда! Быстро уезжала. Вместе с ребёнком и мужем. Если не уедешь — много горя переживёшь, и мужа потеряешь, и родителей…Совсем одна останешься… — добавила соседка-переводчица.
«Врёт! — решила Лиса по поводу пророчеств странной женщины. — Значимость на себя напускает. Родители уже полгода как уехали. Что с ними может случиться, если их здесь уже нет? Тоже мне предсказательница!»
Глава 17
Армянская девочка
По несчастью или счастью, истина проста —
Никогда не возвращайтесь в старые места.
Даже если пепелище выглядит вполне,
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…
— Она говорит, чтобы ты сына Михаем назвала, — перевела одна из соседок.
— Да, конечно… — заворожённая происходящим, Лиса была готова согласиться с чем угодно, даже с этим непонятным условием, прекрасно осознавая, что имя у её сына будет совсем другое, и что сейчас она бессовестно врёт…
Она, конечно же, беспокоилась по этому поводу, но основной причиной испытываемого ею душевного дискомфорта были два куда более серьёзных чувства — ревности и обиды. Лису задело, что давшийся так трудно, с такими волнениями и переживаниями сын принял не её, родную мать, а купился на чужие смуглые соски. Впрочем, пускай! Лишь бы сосал! Остальное — ерунда, даже то, что по этому поводу будут говорить соседки по палате, ставшие невольными свидетельницами произошедшего на их глазах чуда. Потом, когда случившееся немного улеглось в их головах, они, с лёгкой руки странной молочной мамаши, так и прозвали беспокойного и упрямого Сашку — Михайчиком. У него, единственного из всех малышей, теперь было имя. Даже два. И сразу две мамы — молочная и настоящая, — та, которая родила. Остальных младенцев называли по фамилиям их матерей.
Ознакомительная версия.
