мама, ссылаясь на слова отца перед самым его отходом. Рядом, справа от Люды стоит сам профессор, начальник экспедиции Василий Михайлович, выглядит бодрячком, а ему, заметьте, уже под шестьдесят. Далее рядом, тот, что нахмуренный и единственный, кто не улыбается – Николай Губа, тот самый фотограф из Сибири, неизвестно каким образом затесавшийся в команду. Но о нём позже. А вот в ногах у всех, на земле, на переднем плане и подперев голову рукой, прилёг на миг Санёк или Саша, кто как его величал, - душа парень, весельчак и балагур… прям как наш Женька, - Семёнович бросил снисходительный взгляд на встрепенувшегося друга, - правда, чуток умнее.
- Но- но… - попытался было запротестовать Евгений, но получив от Нины шлепок по затылку, сразу притих. Семёнович тем временем продолжил:
- Упряжка с лошадьми – это средство передвижения в первые, начальные дни похода, чтобы несли амуницию, оборудование и провизию, а рядом два брата бурята – это проводники, тоже участники экспедиции, которых нанял Василий Михайлович. Плюс собаки. О проводниках я тоже расскажу позже. Вот и вся команда. Не считая нас с мамой на снимке – всего семь человек. Пятеро и два проводника. Ещё вон тот вертолёт на заднем плане. Он должен сопровождать в воздухе первые дни похода, а потом связь с миром переходила к рациям, и когда группа углубится в непроходимую тайгу Байкала, вертолёт не будет их видеть. Геологи оставят лошадей у последней охотничьей заимки, где их позже подберут охотники или рыбаки, а сами, уже без сопровождения с воздуха попытаются войти на территорию Зоны отчуждения, куда по поверьям никто не забредал (не считая тех бедняг, что бесследно сгинули в аномальном треугольнике).
Семёнович потянулся, бросил взгляд на часы и закончил:
- На сегодня, пожалуй, хватит. Дождёмся Михаила, тогда и продолжим.
С тем и уснули, расположившись на кроватях сообразно своим спальным местам, за исключением Юрия Николаевича, который отправился отдыхать в своё собственное помещение.
********
Беседа продолжилась следующим вечером, когда в расположение базы приехал Михаил. Все снова собрались за ужином, и Семёнович, отдав в руки Михаила фотографию, продолжил, предварительно рассказав ему в двух словах начало вчерашней истории.
- За отца я буду рассказывать на протяжении всего повествования, поскольку мама и я лишь второстепенные персонажи. Поэтому, упомяну, что мы должны были оставаться в Нижнеангарске дожидаться возвращения отца из похода через три месяца. Именно столько, с неким запасом, планировали провести в изысканиях члены экспедиции. Пройти до Зоны отчуждения, войти в неё, обследовать, занести на карту мелкие детали и масштабы открытий, обнаружить новые, неизвестные виды животного и растительного биома, выявить степень радиации и магнитных излучений. А затем вернуться назад с фотографиями, записями показаний приборов, чтобы, наконец, понять и передать людям, что же собой представляет этот пресловутый Баргузинский треугольник. Добавлю лишь, что данная экспедиция была в жизни Василия Михайловича если не двадцатой по счёту, то уж пятнадцатой точно. Где он только не бывал и куда его только не заносило! Им действительно был исхожен весь Советский Союз вдоль и поперёк. На тот момент не было вероятно ни одного археолога или геолога, который смог бы с ним сравниться по количеству проведённых экспедиций со времён Леонида Кулика, - того самого, кто исследовал так называемый Тунгусский феномен. Василия Михайловича знали во всех крупных географических обществах; он был вхож во всевозможные министерства страны, имел кучу степеней и регалий: поговаривали даже, что ему вот-вот присвоят звание академика наряду с Капицей, с которым, по словам отца, они были очень дружны. Василий Михайлович вёл переписку с Жаком Ивом Кусто и американским астрономом Карлом Саганом, а уж с Туром Хейердалом вообще был на короткой ноге, поскольку дружили ещё с юношества, так же, как впрочем, и с Юрием Сенкевичем. Одним словом, отцу очень повезло, что начальником их экспедиции был такой замечательный и знаменитый в учёных кругах человек. Папа восхищался им.
Семёнович обвёл всех взглядом: все глаза были устремлены на него, движений в вагончике не ощущалось.
- Чего не скажешь о последнем участнике экспедиции, - уже не так воодушевлённо молвил их старший товарищ. – О проводниках я упомяну отдельно – они не члены команды. Просто два брата бурята, которых Василий Михайлович нанял в одном из поселений близ Нижнеангарска. С ними мы ещё увидимся в рассказе, и не раз. – А вот Николай Губа… - он вздохнул. – Я до сих пор задаюсь вопросом, как он мог попасть в эту экспедицию? Кто его рекомендовал профессору? Как он мог затесаться в доверие к Василию Михайловичу, и какую преследовал цель, сорвавшись из Сибири и примчавшийся через полстраны, аккурат за несколько дней до их выхода в поход? Папа предполагал, что здесь не обошлось без вездесущих органов КГБ: вероятнее всего этот человек попросту был навязан профессору, был ушами и глазами особистов в нашей описываемой экспедиции, был засекреченным агентом в группе геологов (по всей видимости, КГБ имело какие-то свои, только им известные планы касательно исхода изысканий). Может ТАМ знали нечто такое, что было скрыто от учёных и всего человечества в целом. Уже много позже я узнал, что отец был прав. Но к этому мы ещё вернёмся по ходу повествования. Пока же скажу, что за ту неделю, что отец общался с ним в Нижнеангарске перед походом, он маме говорил на кухне: «Мрачен, нелюдим, не любит общения, не верит ни в сон, ни чох, ни в птичий грай, - в прошлом вероятно судовой радист, теперь якобы аэролог – изучает верхние слои атмосферы, но я в это не верю. Василий Михайлович молчит, и на наши с Сашей вопросы лишь виновато разводит руками, означающее: навязали, придётся терпеть». - Семёнович снова вздохнул: - Эх, знал бы папа, чем обернётся им потом это, с позволения сказать, «терпение»… А мама спрашивала на кухне: - Сколько ему? Отец отвечал, что лет на десять старше его самого, стало быть, где-то 43, может 44 года. Взгляд всегда беспокойный, с подозрением к окружающему миру, глаза тёмные, без зрачков, прищуренные, словно у лисицы в курятнике. В первый же день, увидев Люду, он стал буквально пожирать её глазами: похоть так и пёрла из него наружу. «Чувствует моё сердце, натерпемся мы с ним бед в нашем походе. С таким в разведку ходить – себе дороже» - говорил отец, и как в воду глядел.
Семёнович, по привычке обвёл всех слушателей взглядом и, вздохнув, с расстановкой произнёс:
