Маркс считал историю человеческого общества частью естественной истории. И это, помимо всего прочего, означает, что общественный инстинкт органически присущ тому виду животных, представителями которого мы являемся. Общественная кооперация необходима для нашего физического выживания, но в то же время она является частью нашей самореализации как вида. Так что если природа в некотором смысле представляет собой общественную категорию, то общество, со своей стороны, есть в чем-то природное образование.
Постмодернисты находят возможным настаивать на первом, но замалчивают второе. Для Маркса отношения между природой и человечеством не являются симметричными. В конечном счете, как указывает он в «Немецкой идеологии», природа берет верх. Для индивида это выглядит как смерть. Фаустовская мечта о прогрессе без границ в материальном мире удивительно созвучна с нашей ощутимой недооценкой «приоритетности внешней природы». В наши дни это становится характерной особенностью не только фаустовской, но и американской мечты. Этому воззрению присуща тайная ненависть к материальному, поскольку последнее преграждает ему путь в безграничную бесконечность. Именно поэтому материальный мир либо покоряется силой, либо растворяется в культуре. Постмодернизм и дух первопроходцев суть разные стороны одной медали. Ни один из них не может согласиться с тем, что как раз наши ограничения делают нас тем, кто мы есть, и точно так же их постоянное преодоление в масштабах вида создает то, что мы знаем как человеческую историю.
Для Маркса человеческие существа есть часть природы, способная вместе с тем выступать против нее; и такое частичное обособление от природы само по себе есть часть их природы [21 ]. Сами орудия - от каменного топора до сложных технических устройств, - с которыми люди берутся преобразовывать природу, изготовлены из нее. Но хотя Маркс и рассматривал природу и культуру как образующие сложное единство, он отвергал идею о растворении одной в другой. В его откровенно незрелых ранних работах он мечтал о конечном единстве при-
роды и человечества; в более же зрелые годы он признавал, что между ними всегда будет иметь место напряжение или нетож-дественность и что для этого противостояния есть одно имя -труд. Скорее всего, с определенным сожалением, но тем не менее он отвергал красивую фантазию, почти столь же старую, как и само человечество, в которой изобильная донельзя природа с учтивостью и предупредительностью встречает любые наши пожелания:
Что за дивная жизнь мне досталась, друзья! Рядом со мной спелые яблоки падают в круг, Ароматные виноградные гроздья У самого рта выжимают свой сок,
Нектарин и невиданный персик Сами тянутся в руку мою,
Споткнувшись о дыню, гуляя по саду, Плененный цветами я пал на траву.
(Эндрю Марвелл. Сад)
Маркс верил в то, что он называл «гуманизацией природы»; но природа, по его мнению, для человечества всегда будет оставаться не совсем покорной, даже если ее противодействие нашим потребностям может быть уменьшено. И в этом есть свой позитивный аспект, поскольку препятствия и необходимость их преодолевать - это неотъемлемые части нашего творчества. Волшебный мир может оказаться еще и весьма скучным. Э. Марвеллу одного дня в волшебном саду скорее всего хватило бы, чтобы захотеть назад в Лондон.
Верил ли Маркс в безграничный рост человеческого могущества, в той или иной мере противоречащий нашим современным экологическим принципам? Дело в том, что он порой преуменьшал значение естественных природных ограничителей человеческого развития, отчасти потому, что его оппоненты, в частности Томас Мальтус, их преувеличивали. Он признавал наличие рамок, которые природа ставит истории, но считал, что мы тем не менее способны намного раздвинуть их. Здесь отчетливо проявляется мотив, который можно назвать технологическим оптимизмом - подчас даже переходящим в самонадеянность - в его работах: ожидание того, что уже в обозримом будущем человеческий род на плечах освобожденных от оков производительных сил перенесется в прекрасный новый мир. Некоторые позднейшие марксисты (Троцкий был одним из них) относили это к утопическим крайностям, предсказывая вместо этого, как они обеспечат будущее героями и гениями [22]. Но, как мы уже видели, есть и другой Маркс, который настаивает, что такое развитие не должно ставить под угрозу человеческое достоинство и благополучие. Это капитализм рассматривает производство как потенциально безграничное, тогда как социализм обуславливает его моральными и эстетическими ценностями. Или, как определяет сам Маркс в первом томе «Капитала», придает ему форму, «соответствующую полному развитию человека».
Признание природных ограничений, как отмечает Тед Бентон, несовместимо не с политическим освобождением, а всего лишь с его утопической версией [23]. Мир не располагает ресурсами, позволяющими всем нам жить все лучше и лучше, но достаточными для того, чтобы все мы жили хорошо. «Обещание достатка, - пишет Дж. А. Коэн, - означает не нескончаемый поток продукции, но ее достаточный объем, производимый с минимумом неблагоприятных последствий» [24]. И вовсе не природа, а политика препятствует реализации такого подхода. Для Маркса, как мы видели, социализм требует роста производительных сил; но задача их необходимого приращения выпадает на долю не собственно социализма, а капитализма. Социализм не столько создает соответствующие материальные средства, сколько просто вступает в распоряжение ими. Это Сталин, а не Маркс, рассматривал социализм как основу для развития производительных сил. Капитализм выступает в роли ученика чародея: он вызвал к жизни силы, которые бесцеремонно вырвались из-под контроля и теперь грозят уничтожить нас. Задача социализма состоит не в том, чтобы пришпоривать эти силы, а в том, чтобы вернуть их под разумный человеческий контроль.
В настоящее время из тех проблем, с которыми сталкивается человечество, главную угрозу для его выживания представляют две - военная и состояние окружающей среды. И в будущем они, скорее всего, будут становиться все более и более критическими, поскольку, как показывает опыт, борьба за истощающиеся ресурсы склонна перерастать в вооруженные конфликты. В течение многих лет коммунисты находились в рядах наиболее ревностных защитников мира, а причина этого исчерпывающе резюмирована Эллен Меиксинс Вуд. «На мой взгляд, является аксиомой, - пишет она, - что экспансионистская, жестко конкурентная и эксплуататорская логика капиталистического накопления в рамках национально-государственной системы должна в более или менее долгосрочной перспективе стать дестабилизирующим фактором и что капитализм... есть и на обозримую перспективу будет оставаться наиболее значительной угрозой всеобщему миру» [25]. Если движение за мир действительно разбирается в коренных причинах глобальной агрессии, то оно не может позволить себе игнорировать природу зверя, порождающего ее. И это означает, что оно не может позволить себе игнорировать выводы марксизма.
Это же относится и к сохранению окружающей среды. Вуд разъясняет, что сам по себе антисоциальный характер стремления капитализма присваивать и накапливать делает его неспособным избежать разрушения экологии. Система может воспитать в себе терпимость к расовому и половому равенству, но она не может в силу своего характера достичь всеобщего мира или уважительного обращения с материальным миром. Капитализм, отмечает Вуд, «может найти в себе силы, чтобы до некоторой степени позаботиться об экологии, особенно когда технологии, защищающие окружающую среду, сами по себе оказываются прибыльными и способствующими расширению сбыта. Однако исходная иррациональность стремления к накоплению капитала, которая подчиняет все и вся требованиям самовозрастания капитала и так называемой маржинальности, неизбежно становится врагом экологического баланса» [26]. В старом коммунистическом лозунге «Социализм или варварство» всегда усматривали некий налет чрезмерной апокалиптичности. Однако когда история определенно дает крен в сторону ядерной войны и тотальной экологической катастрофы, этот лозунг становит
ся трудно воспринимать иначе, как суровую, но неопровержимую истину. Если мы не будем действовать сейчас, то, похоже, капитализм станет смертью для нас гораздо раньше, чем кто-то надеется.
Заключение
Итак, вот к чему мы пришли: Маркс горячо верил в личность и с глубоким презрением относился к абстрактным догмам. Он не тратил время на составление планов идеального общества, с осторожностью подходил к идее равенства и не мечтал о будущем, в котором мы все были бы одеты в комбинезоны с проштампованными на спинах нашими государственными страховыми номерами. Не единообразный ранжир, а именно разнообразие было тем, что он надеялся видеть в будущем. И он никогда не учил, будто люди являются беспомощными игрушками истории. Для государства он был даже большим врагом, чем правые консерваторы, и видел в социализме как раз углубление демократии, а вовсе не ее отрицание. Его модель хорошей жизни основывалась на идее творческого самовыражения. Он считал, что некоторые революции могут быть совершены мирно и никоим образом не выступал против социальных реформ. Он не зацикливался лишь на занятом физическим трудом рабочем классе и не смотрел на общество, как состоящее лишь из двух абсолютно противоположных классов.
