пила, от лезвия Сакнота. Но на самом Газнаке не было ни единой раны, и он по-прежнему улыбался.
Наконец прицелился Леотрик в глотку и занёс Сакнот для удара. Вновь поднял Газнак голову за волосы, но не в шею поразил его Сакнот, ибо Леотрик рубанул по поднятой руке, и Сакнот прошёл через запястье с такой лёгкостью, как коса срезает стебель цветка.
Когда окровавленная отрезанная кисть упала на пол, фонтаном брызнула кровь из шеи Газнака и из головы его, лежавшей на земле, и высокие остроконечные башни упали на землю, и широкие белоснежные террасы повалились в бездну, и двор исчез, словно роса, и поднялся ветер, и колоннады рухнули, и все огромные залы крепости обратились в прах. А обе бездны закрылись так внезапно, как смыкаются уста человека, который поведал историю свою и не намерен более говорить вовеки.
Тогда Леотрик огляделся вокруг и увидел в предрассветной мгле одни лишь болота. И не было здесь больше никакой крепости, и не слышалось ни единого звука, и ничто не шевелилось, будь то дракон или смертный: только лежал перед ним старик — высохший, мёртвый, злой старик, чьи отрубленные рука и голова валялись рядом.
Постепенно над широкими полями занималась заря, и всё вокруг на глазах становилось краше, подобно органу под рукой мастера, начинающего с низких тихих звуков, которые звучат всё мощнее и мощнее по мере того, как согревается душа, а потом вдруг сливаются в могучую слаженную хвалу.
Тогда запели птицы, и Леотрик, оставив эти болота, пошёл домой через тёмный лес, и свет поднимающейся зари неотступно следовал за ним. В полдень вернулся он в Аллатурион и принёс с собой злую высохшую голову, и люди возликовали, а ночные кошмары их прекратились.
Так была побеждена и исчезла с лица земли неприступная для всех, кроме Сакнота, крепость — и свято верят в эту историю те, кому дороги тайны старины.
Другие же говорят, не имея на то никаких доказательств, что Аллатурион поразила лихорадка, которая затем сама собой прошла. И якобы именно эта болезнь погнала Леотрика ночью в болота, и там приснился ему кошмар, отчего и стал он впустую размахивать мечом.
Есть и такие, что утверждают, будто не было вовсе такого Аллатуриона, а Леотрик никогда не жил на земле.
Не будем мешать им. Вот уже сгрёб садовник в кучу опавшие осенние листья. Кто увидит их вновь и кто узнает о них? И кто может сказать, что случилось давным-давно, много лет тому назад?
Там, где словно вторгающееся в устье реки море, начинают подниматься сжатые Сирезийскими горами великие равнины Тарпета, стоял когда-то — почти в тени могучих утесов — город Меримна. В целом мире я не видел города столь же прекрасного, какой была Меримна в ту пору, когда она впервые привиделась мне во сне. То было настоящее чудо с высокими шпилями, бронзовыми статуями, мраморными фонтанами и собраниями трофеев легендарных войн. Прямо через центр этого удивительного города, широкие улицы которого целиком были отданы Прекрасному, пролёг проспект пятидесяти шагов в ширину, по обеим сторонам которого выстроились бронзовые статуи — точные подобия королей и властителей всех стран, которые некогда покорились солдатам Меримны. В конце этого проспекта воздвигнута была огромная колесница из бронзы, влекомая тремя бронзовыми конями; правила ими крылатая статуя Славы, а за её спиной высилась стоящая в колеснице колоссальная фигура с поднятым мечом — то было изваяние Веллерана, древнего героя Меримны. И таким сосредоточенным казалось лицо Славы, такой напряжённой её спина, и такими летящими — кони, что чудилось, будто колесница только что была рядом с вами, и поднятая ею пыль едва успела осесть на бронзовые лица королей. И ещё был в городе огромный дворец, где хранились все сокровища, добытые героями Меримны во многих сражениях. Украшали его искусно высеченные статуи и лёгкий изящный купол, сложенный в незапамятные времена руками давно умерших каменщиков, а венчала купол скульптура Роллори, обращенная лицом к Сирезийским горам и к лежащим за ними землям, которые знали его меч. Рядом с Роллори сидела, словно старушка-кормилица, сама Победа, вплетающая в предназначенный для его головы золотой лавровый венок короны поверженных владык.
Вот какой была Меримна — город воплощённых в камне побед и бронзовых героев. Но в то время, о котором я пишу, искусство войны давно было позабыто в Меримне, и все её жители будто спали на ходу. Они бесцельно бродили взад-вперёд по широким улицам и глазели на богатства, добытые в чужих краях мечами тех, кто когда-то любил Меримну — любил больше всего на свете. И во сне они грезили о Веллеране, Суренарде, Моммолеке, Роллори, Аканаксе и юном Ираине. О землях, что лежали за окружившими Меримну со всех сторон горами, они не знали почти ничего, кроме разве того, что когда-то все они были ареной внушающих ужас дел, которые Веллеран вершил своим мечом. Много лет назад эти земли снова отошли к народам, некогда побеждённым армиями Меримны, и жителям её не осталось больше ничего, кроме их мирного города да воспоминаний о давно минувшей славе. Правда, по ночам в пустыню отправлялись часовые, но они всегда спали на своих постах и видели сны о Роллори, да ещё трижды за ночь обходили городские стены одетые в пурпурные плащи стражники с фонарями, которые громко пели песни о Веллеране. Никогда не носили дозорные оружия, но стоило словам их песни разнестись над равниной и достичь неясных далёких гор, и разбойники в пустыне тут же прятались в свои норы, едва заслышав имя Веллерана. Часто бывало и так, что рассвет, гасящий звёзды и зажигающий волшебный огонь на шпилях Меримны, заставал стражников всё ещё поющими о Веллеране, и тогда их плащи меняли свой цвет, а огонь в фонарях бледнел. И всё же крепостной вал всегда оставался в неприкосновенности, и стража уходила, а потом и часовые с равнин один за другим пробуждались от грёз о Роллори и, ёжась от утренней прохлады, не торопясь возвращались в город. Чуть позже с ликов Сирезийских гор, которые окружали Меримну и с севера, и с запада, и с юга, исчезала грозная тень, и в прозрачном утреннем свете становились видны над мирным, безмятежным городом высокие колонны и статуи героев.
Вам, должно быть, любопытно, как могли невооруженная стража и часовые, которые всё время спали, сберечь город, в котором было так много произведений искусства и драгоценных изделий из бронзы
