Конечно, любая аналогия хромает, как учил товарищ Сталин, а эта в особенности. Различия между тогдашней и нынешней ситуацией бьют в глаза. История показала, что потрясавшие тогда мир революции были на самом деле родовыми схватками европейской свободы. А полтора столетия спустя цивилизации приходится отражать натиск нового варварства, ополчившегося на эту самую свободу под знаменем исламского фундаментализма.
Но все это понимаем мы сейчас, шесть поколений спустя. А во времена Николая защитники абсолютной монархии были совершенно так же, как мы сегодня, уверены, что отстаивают единственно возможную христианскую цивилизацию. Отстаивают от безбожных варваров, намеренных её разрушить, как разрушили они ког- да-то Римскую империю. А уж в сознании идеологов тогдашней сверхдержавы ситуация борьбы цивилизованной Империи против всемирного варварства, естественно, претворялась в образы, подобные тем, что клубятся сегодня в головах американских неоконсерваторов. Они тоже видели свою страну в роли великой империи, единственно способной спасти цивилизацию. Особенно в момент, когда, говоря словами того же Тютчева, «Запад исчезает, всё рушится, всё гибнет в этом общем воспламенении»,5 и одна Россия неколебимо высится над этим всемирным пожарищем.
Что дало ей эту несокрушимую силу? Для тогдашнего русского консерватора ответ был очевиден: «Россия прежде всего христианская страна... Революция прежде всего враг христианства... Именно антихристианское настроение доставило ей это грозное господство над вселенной».6 И точно так же, как его сегодняшние американские единомышленники, был он совершенно уверен, что только слепые могут не замечать этого очевидного для него факта: «Тот, кто этого не понимает, не более как слепец, присутствующий при зрелище, которое мир ему представляет».7
У нас, Лак мы уже говорили, есть документальные свидетельства того, что в 1840-е Николай разделял идеи Тютчева так же, как в начале 1850-х он внимательно прислушивался к идеям Погодина. На случай, если читатель не обратил на эти свидетельства внимания, напомню. В 1844 году статья Тютчева «была, — сообщает И.С. Аксаков, — читана государем, который по прочтении ея сказал, что „тут выражены все мои мысли"».8 А Погодин десятилетие спустя рассказывал читателям: «Часто выражал я открыто свои мысли о внешней политике. Государю императору угодно было выслуши-
Ф.И. Тютчев. Цит. соч., с. 50.
Там же, с. 33.
Там же.
Там же, с. 171.
вать их не только с благоволением, но и с благодарностью».9 Правда, Погодин с Тютчевым друг другу противоречили. Но ведь и императору, если помнит читатель, не привыкать было к противоречиям.
Как бы то ни было, в 1840-е Тютчев и представить себе не мог, что произошло бы с цивилизацией, с христианством, с миром в минуту всеобщего «воспламенения», если бы президент, виноват, «законный монарх, православный император Востока, еще замедлил своим появлением». Он был уверен, однако, что «Россия не устрашится своего призвания и не отступит перед своим назначением». И что мы непременно увидим «над этим громадным крушением... всплывающей святым ковчегом эту империю».10 Попробуйте теперь заменить в его пылких тирадах христианство на демократию, революцию на терроризм и «православную империю Востока» на Соединенные Штаты Америки — и посмотрите, что у вас получится.
Глава пятая
Воаочиыйвопрос (^ТеГИИ
Николая? Историки, как мы еще увидим,
горячо спорили — и спорят — о внешнеполитической стратегии Николая. Причем, поскольку кончилось его правление общеевропейской войной, в которой, кроме России и Турции, приняли участие Англия, Франция и королевство Пьемонт, спор этот оказался без преувеличения международным. На тему происхождения Крымской войны написаны сотни томов на многих языках. И мнения спорящих непримиримы. Одни, например, уверены, что смысл стратегии Николая сводился с самого начала к захвату Константинополя и расчленению Турецкой империи. Другие, напротив, считают, что направлена была его стратегия на сохранение целостности этой самой Турции. Одни говорят, что стремилась Россия при Николае к господству над Европой, другие, наоборот, что единственным её стремлением было обеспечить безопасность русского зернового экспорта через проливы. Одни убеждены, что стратегия
9 М.П. Погодин. Цит. соч., с. 271. 10 Ф.И. Тютчев. Цит. соч., с. 54.
эта была наступательной, агрессивной, другие, в первую очередь, конечно, «восстановители баланса», описывают её как сугубо оборонительную.
Объединяет эти непримиримые мнения лишь одно: все они исходят из того, что у Николая с самого начала был некий стратегический сценарий, которому он всю жизнь следовал. И не допускают мысли, что сценариев таких могло быть много, что они могли сменять друг друга, сосуществовать друг с другом и даже друг другу противоречить. Между тем в действительности, как мы еще увидим, даже сама генеральная цель внешней политики Николая, цель, которой он, можно сказать, жил на протяжении первой четверти века своего правления, разгром международной революции, заменилась в начале 1850-х другой, откровенно ей противоречившей. Так что уж говорить тогда о стратегиях достижения этих целей?Если верить нашему анализу его внутренней политики, в сознании императора уживались самые разные, порою взаимоисключающие убеждения. Он мог, например, вполне искренне «вести процесс против рабства» и столь же искренне противиться освобождению рабов. Мог безусловно верить главному догмату Официальной Народности, что Россия не Европа (и европейская революция ей, стало быть, не грозит), и тем не менее всю жизнь бороться против этой невозможной революции — с помощью III отделения и 12 цензур. Он ни минуты не сомневался, что приручил Пушкина, но не сомневался и в том, что Пушкин не перестал быть «ненавистником *
всякой власти».11 Так есть ли у нас основания полагать, что во внешней политике дело обстояло иначе? Ведь говорим-то мы об одном и том же человеке.
Мне трудно поэтому понять, почему историки, исследовавшие внешнюю политику Николая, так неколебимо уверены в существовании какого-то одного непротиворечивого её сценария, будь то агрессивного или оборонительного. Может быть, дело в том, что писали о его внешней политике преимущественно специалисты по международным отношениям, не особенно озабоченные противоречиями его политики внутренней? Как бы то ни было, самое полезное, кажется, что мы могли бы в такой ситуации сделать, это попытаться со-
11 «Отечественная история», 2002, № 6, с. 12.
) ставить своего рода свод внешнеполитических сценариев, которы- j ми руководствовался на протяжении своего тридцатилетнего правления Николай. Каталогизировать их, если угодно, а потом проследить их совпадения, противоречия и мутации в конкретных политических обстоятельствах. Вот такой эксперимент и попробуем мы сейчас провести.
Глава пятая
ВОСТОЧНЫЙ вопрос Pl^yk
сценариев Первый сценарий предусматривал безусловное сохранение целостности Турецкой империи (назовем его поэтому для простоты «турецким»). На протяжении десятилетия 1829-1839 годов этот сценарий, как мы еще увидим, был для Николая приоритетным. Но и до самого начала 1850-х, когда вся его внешнеполитическая стратегия пережила своего рода великий перелом, оставался «турецкий» сценарий, хотя и наряду с другими, основным фоном его политики. Это понятно, поскольку именно этот сценарий полностью отвечал как убеждениям Николая, так и его элементарным геополитическим расчетам. Николай, как мы знаем, был строгим легитимистом и всякое покушение на установленную власть рассматривал как революцию. Даже в феврале 1853 года, т.е. за несколько месяцев до войны, в беседе с британским послом сэром Гамильтоном Сеймуром, император твердо заявил, что не потерпит распада Турции на мелкие республики, которые «послужили бы готовым убежищем для революционеров».12
Эту принципиальную позицию Николая подкрепляли и геополитические соображения. Как инструктировал послов вице-канцлер Нессельроде в 1833 г., когда египетский паша Мегмет Али угрожал Стамбулу, «с водворением Мегмета Али в Константинополе Россия обменяла бы слабого и терпящего поражение соседа на сильного и победоносного».13 Потому и выступила тогда с оружием в руках Россия на защиту целостности Порты. Брюс Линкольн вообще стро-
История России 8 XIX веке (далее «История»), M., 1938,^5, с. 208.
Bruce Lincoln. Op. cit, p. 202.
ит на этом всю свою концепцию внешней политики Николая. По его мнению, еще в сентябре 1829 года император «пришел к выводу, что коллапс Оттоманской империи противоречит интересам России». Более того, именно это решение Николая, уверен Линкольн, предопределило «генеральную линию русской политики на Ближнем Востоке до конца имперского периода русской истории».14
