Ознакомительная версия.
Однажды я не выдерживаю и со злостью, раздраженно крича, кидаю книгу, за которой я просидела около получаса, в стену. В комнату вбегает Фелис.
– Что случилось, дорогая? – обеспокоенно спрашивает она.
– Ничего не получается, Фелис. Ничего не получается! – кричу я и вновь бросаю в стену теперь уже тетрадь.
– Ну ты что, Джина? Ты просто переутомилась, тебе нужно отдохнуть, – осторожно приближаясь ко мне, говорит Фелис.
– Я не могу ничего запомнить, и самое страшное – я забываю то, что знала раньше. Слова словно в вакуум засасываются и исчезают бесследно. Иногда мне кажется, что у меня вместо мозга шар для боулинга, потому что я чувствую что-то тяжелое в голове и вместе с тем бесполезное.
– Ты давно консультировалась с неврологом?
– Я боюсь к нему идти, как преступник страшится судебного заседания, зная, что там ему вынесут смертельный приговор.
– Так, моя дорогая, ты правильно сделала, что отбросила все книги в сторону, потому что тебе действительно стоит немного вздремнуть. Сон никогда не бывает лишним, а потом, как пробудишься, я принесу тебе чай, и мы пойдем на прогулку.
Я слушаюсь Фелис и лениво качу кресло к кровати.
– Возможно, в этом нет ничего страшного, но я тебе не советую долго с этим тянуть, лишняя консультация врача не помешает. У тебя была серьезная травма мозга, поэтому ты обязана следить за его состоянием в течение всей жизни.
Я ложусь в кровать, чувствуя, как давление в моей черепной коробке нарастает с каждой секундой. Боль начинает отражаться даже в зубах и глазных яблоках. К счастью, у Фелис всегда с собой есть нужные лекарства. Скоро должно полегчать, надеюсь.
– Фелис, только не говори об этом никому, ладно? Особенно Эдриану и Роуз.
– Как скажешь.
В ее глазах столько беспокойства и сожаления, что мне становится вдвойне хуже.
В медицинском блоке с годами сложилась одна грустная примета: если у палаты пациента долгое время дежурит внушительное количество медперсонала, значит, вместе с медсестрами и озадаченными врачами дежурит смерть, которая вот-вот перешагнет порог и настигнет несчастного.
Однажды, как обычно решив навестить Карли, я прихожу в медблок и обнаруживаю толпу беспокойных медсестер.
Карли стало хуже.
С каждым днем она, как цветок, извлеченный из земли, увядает и увядает. Первые несколько дней она еще могла передвигаться по палате и даже успевать ворчать на медсестер, но потом ее кровать стала для нее капканом. Вместе с медсестрами около нее ежедневно дежурят капельница и аппарат диализа – без последнего Карли уже никак не может обойтись, ее почки окончательно бездействуют. Всем организмом завладели токсины, которые безжалостно его отравляют. С каждым днем у Карли начинают проявляться отклонения в работе других органов: печени, желудка, легких, сердца. И все сопровождается дикой болью.
Она теперь не может полноценно есть и пить, в ее несчастное, измученное тело, покрытое множественными синяками, натыкано огромное количество трубок: одни что-то высасывают из нее, другие что-то вливают.
Я не в силах смотреть на нее без отчаяния. Я сижу у ее кровати сутками напролет. Случалось, что медперсонал буквально выталкивал меня из палаты, а я так боялась выйти хотя бы на минуту, а потом вернуться и обнаружить ее… мертвой. Мне казалось, что когда я рядом с ней, то ей ничего не грозит, смерть будет продолжать стоять за порогом палаты и терпеливо ждать.
Вместе со мной в палату наведывались ребята. Настроение Карли сразу взлетало вверх, стоило ей нас увидеть. Как же у нас болезненно сковывало все внутри, когда мы видели ее, такую бледную, худую, обессиленную. Мы старались спрятать слезы, которые так и норовили политься из глаз.
Ночь я проводила в тревожном ожидании утра. Я пропускала завтрак и час приветствия, бежала в палату к Карли, и, лишь только убедившись в том, что она еще там, дышит, я могла вздохнуть полной грудью.
Я всегда храбрилась, старалась казаться мужественной, разбавляла тишину в палате своими бесконечными разговорами: о том, что вчера подали на ужин, что в саду расцвели астры и о том, как сегодня на рассвете я увидела стайку кружащих в небе ласточек. Но однажды мой мнимый оптимизм дает трещину, я просто не выдерживаю, хватаюсь за руки Карли, аккуратно кладу свою голову ей на живот и начинаю реветь в голос. У меня случается настоящая истерика, и остановиться я не могу.
– Как же я буду без тебя? – говорю я всхлипывая и чувствуя, как постепенно ее одеяло становится мокрым из-за моих слез. – Как же я буду без тебя, Карли?
– А кто сказал, что ты будешь без меня? – почти шепотом спрашивает меня Карли. – Я всегда буду рядом с тобой. Даже после смерти. Я буду солнышком, которое будит тебя по утрам, буду ветром, что беспокоит твои волосы. Я никогда тебя не покину.
Я продолжаю плакать и понимаю, какую страшную ошибку сейчас допускаю – в место, где и так много серости и слез, я выплескиваю еще одну порцию глубокой печали. Плачу настолько горько, настолько интенсивно, что чувствую, как невольно сокращается моя диафрагма.
– Я так люблю тебя, Карли.
– Я тоже тебя люблю, моя девочка.
Карли медленно тянется к моей голове, я ощущаю ее легкое, ласковое прикосновение.
– Сегодня ко мне приходил Джон.
Я приподнимаю голову.
– Джон? – в замешательстве спрашиваю я.
– Да. Он пришел, чтобы успокоить меня. Сказал, чтобы я ничего не боялась, меня там уже ждут.
Я смотрю в глаза Карли, не прекращая плакать.
– Не уходи пока к нему. Я хочу еще побыть с тобой. Пожалуйста, дай мне еще побыть с тобой.
Я в одиночестве сижу в парке, пока Карли спит в своей палате. Я слышу шаги позади себя, оборачиваюсь и вижу Роуз.
– Можно мне присесть возле тебя?
– Конечно.
Роуз садится на лавочку. Утром прошел дождь, оставив после себя запах сырости и тоскливое, серое небо.
– Каждый раз, когда я смотрю на ворота, вспоминаю тебя в твой первый день пребывания здесь. Ты была такой недовольной, огорченной. Ты выросла с тех пор, хотя прошло так мало времени.
Я пытаюсь натянуть на лицо улыбку.
– Роуз, могу я вас спросить?
– Я слушаю?
– Вы специально назначили мне «наказание» в виде Карли?
Роуз смеется, а затем говорит:
– Я знала, что два таких сложных характера должны найти друг друга. И я отчаянно верила в то, что вы подружитесь, вы ведь так похожи.
– Если бы не было этой дружбы, она прожила бы намного дольше. Если бы не я, она не отказалась бы от операции, – с горечью признаю я.
– Джина, даже если бы она согласилась, ни один врач не проявил бы инициативу, чтобы провести пересадку донорской почки, потому что у Скарлетт довольно внушительный возраст. Она либо не перенесла бы наркоз, либо почка бы не прижилась, потому что процесс этот очень тяжелый и порой с ним даже молодой организм не может справиться, что уж говорить о Скарлетт. Эта операция не стала бы для нее спасением, ты для нее спасение, Джина. Ты и твои друзья. Вы смогли вернуть ее к жизни. Я не преувеличу, если скажу: это настоящее чудо, что она продержалась так много времени.
Немного помолчав, Роуз встает, подходит ко мне, берет за руку и проникновенным взглядом смотрит мне в глаза.
– Джина, ты должна быть готова к тому, что ее рано или поздно не станет. Это может произойти сегодня или завтра, а может, даже через месяц. Но это все равно случится. Я прошу тебя, не падай духом. Найди в себе заранее силы, чтобы пережить это.
– Порой просыпаешься… и удивляешься, почему ты еще жива. Ведь кажется, что внутри уже давно все умерло, – говорит Карли.
Я держу ее холодную руку. Кожа цвета снега, шершавая, с темными ниточками вен, просвечивающими сквозь нее. Я не могу сказать ни слова. Кажется, что вместе с ее силами уходят и мои. Ох, если бы я могла принять хотя бы частичку ее боли на себя, если бы я могла хоть чем-то облегчить ее страдания, ее каждодневные муки…
И мне в голову неожиданно приходит идея. Она чувствовала себя гораздо лучше, когда была за пределами центра, потому что она думала о Джоне Хилле, человеке, который даже после своей смерти продолжал дарить ей силы, энергию и любовь.
Сегодня у нас с ребятами очень важная миссия. Я прошу Эдриана взять гитару и принести в центр, чтобы исполнить любимую песню Карли, ту самую песню, которую ей пел Джон.
Мы заходим в палату Карли. Эдриан начинает играть, а затем мы хором начинаем петь:
Я увидел тебя,
И земля вдруг остановилась,
Я влюбился в тебя,
Хотя, может, ты мне вовсе приснилась.
Ты стоишь в стороне,
Мое сердце так и рвется к тебе,
Ты лишь взгляни в мои глаза
И услышь мои слова:
«Детка, подойди ко мне,
Детка, не грусти в тишине.
Подойди ко мне и дай мне руку свою.
Детка, я так тебя люблю».
Мы поем, а Карли улыбается и плачет. Вскоре нам и самим становится трудно сдерживать слезы.
Ознакомительная версия.
