Да, конечно, фары сильные, спору, нет, но такая тьма — вещь коварная. Какие-то тени прикидываются реальными предметами, а реальные предметы возникают там, где только что ничего не было...
Свет фар на мгновение выхватывает из мрака дорожный знак.
— Осторожнее, Перси, ради бога, сейчас будет поворот, крутой поворот... — Больше я ничего не успеваю сказать, зажмуриваюсь, стискиваю зубы и готовлюсь к страшному удару, когда высокая каменная стена вырастает прямо передо мной в луче фары. Перси круто поворачивает баранку, и меня отбрасывает в сторону. Я слышу скрежет металла о камень где-то сбоку, и машина останавливается.
Несколько секунд сижу не двигаясь, опустив голову. Сердце у меня тарахтит как электрический движок, а руки дрожат, словно былинки на ветру. Мы никоим образом не должны были уцелеть, и мне все еще не верится.
Перси выскочил из машины, как только она остановилась, и обежал ее кругом. Теперь он возвращается, садится за баранку.
— Всего бы на фут, — говорит он. — На какой-то паршивый фут правее, и все было бы в порядке.
Я молчу. Он запускает мотор, включает заднюю скорость и отводит машину от стены. Затем снова выскакивает из машины, снова обходит ее, наклоняется к моему окну, и я опускаю стекло.
— Левое крыло в лепешку, — сообщает он.
Его крыло мало меня беспокоит, я думаю о собственной целости.
— Но, конечно, могло бы быть и хуже. Колеса вертятся, и то ладно. — Он залезает в машину. — Надо поскорей смываться, пока дорожная инспекция не наделала нам хлопот.
Я хватаю его за руку, прежде чем он успевает включить зажигание.
— Постой! С меня на сегодня хватит. — Я пытаюсь засмеяться, получается довольно фальшиво. — Когда здесь может быть автобус?
Перси негромко деликатно фыркает и начинает барабанить пальцами по баранке.
— Какой-то паршивый, несчастный фут, — говорит он, помолчав. — На фут бы правее, и мы бы проскочили. Надо же, чтоб так не повезло!
— А по-моему, нам зверски повезло, — говорю. — На фут левее, и тебе утром пришлось бы соскребать меня со стены.
Перси поворачивается, смотрит на меня.
— Ты в самом деле крепко напугался?
— Я думал, что всему конец, Перси. Надеюсь, мне не скоро доведется еще раз испытать нечто подобное.
Перси шарит рукой в карманчике чехла на правой дверце.
— Обожди-ка. У меня, кажется, есть то, что тебе нужно... Где же это? Ага! — Он достает металлическую фляжку, отвинчивает пробку и протягивает фляжку мне.— На-ка, глотни.
— Что это?
— Коньяк.
— Пожалуй, с меня уже довольно...
— Давай, давай. Сейчас это тебе полезно.
Отхлебываю немного из фляжки, и в эту минуту Перси подталкивает дно фляжки вверх, и коньяк льется мне прямо в глотку. Я, поперхнувшись, кашляю.
— Ну как?
— Жжет, как огнем.
— Сейчас это пройдет, и почувствуешь приятную теплоту в животе. И море будет по колено.
Он обтирает горлышко фляжки ладонью, отхлебывает и произносит: «У-ух!» Завинчивает фляжку и сует ее обратно в карман чехла. Рука его снова тянется к зажиганию...
— Ну как, поехали?
— Обожди секунду. — Я отворяю дверцу.
— Ну, что еще?
— Помочиться надо.
— Валяй. А я подам назад и погляжу на этот знак. Правильно, — говорит он, когда я снова залезаю в машину. — Теперь я знаю, где мы находимся. В два счета будем дома.
— Можешь не торопиться, Перси, старина, — говорю я ему. — По мне, будем кататься хоть до утра.
Перси смеется.
Он все еще продолжает смеяться, когда высаживает меня из машины перед домом Росуэллов, и, крикнув что-то на прощание, уносится прочь, словно огромная летучая мышь, вырвавшаяся из преисподней.
IV
Я не очень-то твердо стою на ногах. Коньяк снова привел в действие весь проглоченный ранее алкоголь, и я опять пьян, пьян основательно. Только теперь на другой манер: меня больше не разбирает пьяный смех, я гадко, злобно, зловредно пьян и готов лезть в драку — было б только с кем. Сквозь шторы в гостиной пробивается свет — значит, меня ждут. Кто-то должен ждать, так как у меня нет ключа. У меня никогда не было ключа от этого дома. Ну, мамаша-то Росуэлл в такой чай, должно быть, благополучно почивает и не будет путаться под ногами, а если Ингрид вздумает читать мне мораль по поводу того, что я являюсь домой в полночь и под мухой, что пусть только попробует, посмотрим, что получится. Да, сегодня мы досмотрим.
Но когда я останавливаюсь на пороге, щурясь от яркого света, — передо мной эта, старая сука собственной персоной.
— А Ингрид уже легла? — несколько опешив, спрашиваю я.
— Она легла час назад. И я бы давно легла тоже, если бы не была вынуждена дожидаться вас. Вам известно, сколько сейчас времени?
Мне это известно, но я бросаю взгляд на небольшие часы из поддельного мрамора, стоящие на каминной полке.
— Без десяти двенадцать.
— Вот именно, без десяти двенадцать, а люди не могут лечь спать — вынуждены ждать, когда вы соизволите вернуться домой.
По некоторым признакам — как она опустила глаза и поджала свои пухлые губки — я вижу, что эта тирада была подготовлена заранее. Ну что ж, ладно, думаю, видно, тебе этого хочется. Я ведь тысячу раз мысленно повторял про себя все, что выскажу ей когда-нибудь напрямик, и могу произнести это даже во сне. Я же давно мечтай о том, чтобы сцепиться с ней как следует и свести счеты. И если ей сейчас этого хочется, она свое получит.
Пуская снежный ком катиться под гору, я чувствую странное облегчение, словно огромная тяжесть спала с моих плеч.
— Домой? — говорю я. — Вы это всерьез? Неужто вы воображаете, что для меня здесь дом? Да у меня даже нет от этого дома ключа. Будь у меня ключ, вам бы не пригнулось меня ждать. Но я здесь просто нахлебник, и уж вы никогда не дадите мне об этом забыть.
Я наблюдаю, как она вскидывает голову. Это делается столь величественно, что на нее просто неловко смотреть. Интересно, как далеко придется мне зайти, прежде чей она бросит выламываться и покажет, какая она обыкновенная вульгарная мещанка.
— Обзаведитесь сначала собственным домом и вы получите возможность поступать, как вам заблагорассудится, — говорит она. — А тот, кто живет в моем доме, доложен, я надеюсь, считаться с моим укладом. Даже если он был воспитан в иных условиях. — И она поднимается, вбирает вязанье и оправляет юбку на своих жирных ягодицах.
— Обзаведешься тут собственным домом, как же! Ни купить, ни снять дом я не могу. По моим подсчетам, году этак в шестьдесят восьмом мы, может, и выберемся отсюда.
— Вы, по-видимому, не испытываете ни малейшего чувства признательности за то, что я позволила вам поселиться здесь, — говорит она.
— У вас все шиворот-навыворот, — говорю я ей. — Это мы сделали вам одолжение, поселившись здесь, потому что вы никак не хотели расстаться со своей драгоценной дочуркой. Ладно, успокойтесь. Мне все это осточертело не меньше, чем вам. Постараюсь освободить вас от своего присутствия при первой же возможности.
— А эта возможность, как я поняла из ваших слов, представится еще очень не скоро?
Я в это время пытаюсь отделаться от своего плаща — у меня что-то не ладится с пуговицами. Замечаю, что она весьма пристально наблюдает за мной исподтишка.
— Как только Ингрид оправится и вернется на работу, мы сможем откладывать больше. Тогда и подыщем себе что-нибудь.
— Не думаю, чтобы Ингрид захотела вернуться на работу. Она, так же как и я, считает, что муж должен содержать жену, если он хоть на что-нибудь годен.
Для меня это новость. В том-то и беда, что я никогда не знаю, где правда: то, что Ингрид говорит мне, или то, что она, по словам матери, говорит ей. И это меня бесит.
— Ну, так ей придется отказаться от таких фантазий. Если она хочет иметь собственный дом, должна помочь оплатить его. У меня нет папаши-миллионера. Может, вам такого хотелось для нее заполучить, а? С туго набитым карманом, чтобы она всю жизнь купалась в роскоши?
— Вы, во всяком случае, отнюдь не то, о чем я для нее мечтала.
— А женился на ней я. И будь я трижды проклят, если она не была до черта рада заполучить меня.
— А вы не можете обойтись без подобных выражений?
Я начинаю замечать, что мне как-то не удается одержать над ней верх, и это бесит меня еще больше. Вот я наконец выложил ей все напрямик, а она почему-то не реагирует. Ей и тут удается меня принизить и как-то обернуть все в свою пользу.
— Без каких это «подобных»? — спрашиваю.
— Без бранных выражений.
— А если мне это нравится? Если мне еще с сегодняшнего чаепития хочется браниться на чем свет стоит?
— Бранитесь где-нибудь в другом месте. Приберегите весь этот запас для ваших приятелей. Мне почему-то сдается, что они как раз того сорта, кому эта брань может прийтись по вкусу.
— Для моих приятелей? — повторяю я и слышу, как мой голос срывается на фальцет. — Можно подумать, что ваши приятели больно хороши! Шайка вонючих пижонов, карьеристов! А я вот, если хотите знать, только что был с парнем, у которого столько денег, что ни вам, ни вашим приятелям и во сне не снилось.
