Но тут встал на дыбы султан Махмуд. И куда только девался весь его европейский лоск, едва на карте оказалась судьба империи? Заключив союз со своим духовенством, Махмуд объявил джихад против неверных. В особенности негодовал он против России, которую обвинил в том, что она его обманула, не поставив в известность при заключении Аккерманского соглашения о союзе трех держав против Турции. Это, конечно, была чистая правда, но все равно обидная. Еще более чувствительным, однако, был удар по экономике России, когда Турция закрыла проливы для русских коммерческих судов. Короче говоря,*2 апреля 1828 года опубликован был в Петербурге манифест о войне с Турцией. И хотя в нём Греция опять-таки даже не упоминалась, русское общество все равно было уверено, что Россия намерена, наконец, заступиться за греков — и откликнулось на царский манифест с громадным воодушевлением.
Пушкин и Вяземский даже попытались записаться добровольцами в действующую армию. Им, впрочем, отказали. В письме великого князя Константина Павловича Бенкендорфу объяснялось, почему: «Поверьте мне, любезный генерал, что ввиду прежнего их поведения, как бы они ни старались выказать свою преданность службе е.в., они не принадлежат к числутех, на кого можно было бы в чем-либо положиться».28 Как
28 «Русский архив», 1884, № 6, с. 319.
видим, «декабристы без декабря» оставались для власти чужими даже в момент общего патриотического подъема. Но ведь важен здесь порыв. А.В. Никитенко записывал в дневнике 8 апреля: «Итак, роковой час ударил и для Турции. Спросите в Петербурге всех, начиная от поденщика и до первого государственного человека, что думают они о предстоящей войне. Ато, ответят они вам, что Турция погибла! Столь уверены ныне русские в своем могуществе... Доверие к твердости государя очень сильно в народе».29
Две недели спустя в записях Никитенко звучат уже торжествующие ноты в духе Погодина:
«Государь уехал в армию. Если война начнется, то для того, чтобы усилить могущество России и озарить славою царствование Николая... Будет борьба, борьба кровавая за первое место в ряду царств вселенной — борьба между новым Римом и новым Карфагеном... На чью сторону склонятся весы?Англия могущественна, Россия могущественна и юна»?0 Трудно, право, поверить, что восторженные эти заметки принадлежат тому же человеку, который писал, как мы помним, четверть века спустя: «главный недостаток этого царствования в том, что всё оно было ошибкой». Что же, подумайте, должен был натворить Николай в эти злосчастные четверть века, чтобы так жестоко оттолкнуть даже самых преданных ему поклонников? Речь у нас, впрочем, о другом.
7 мая русская армия начала переправляться через Прут. Несмотря на присутствие государя, однако, кампания 1828 года прошла на редкость плохо. «Турки по обыкновению отсиживались в крепостях и не шли в поле, — комментировал русский историк, — русские войска тоже по обыкновению оказались плохо подготовленными к крепостной войне — и кроме того, плохо снабженными и плохо приспособленными к климатическим условиям, в которых им приходилось действовать; была масса больных. Осаду Силистрии пришлось снять, Шумлу, прикрывавшую доступ к балканским перевалам, даже не решились осаждать. Была взята лишь при помощи черноморского флота одна Варна — чтоб хоть чем-нибудь почтить личное присутствие Николая Павловича».31
А.В. Никитенко. Дневник в трех томах, М., 1955, т. 1, с. 76-77- Там же, с. 77. (выделено мной. ~А.Я.) ИР, вып.8, с. 594.
Турция не погибла, как ожидали, и фанфары затихли. Более того, русская армия отступила и император отбыл в Петербург. Меттерних злорадно сравнивал это отступление и отъезд бросившего армию императора с бегством Наполеона. Разочарование было таким глубоким, что Николай даже попытался через датского посланника в Стамбуле начать переговоры о мире. Но вчерашний европейский реформатор Махмуд, преисполнившийся вдруг исламского пыла, гяурам отказал..
Более того, повелел своим войскам выйти в следующем году в поле и прогнать неверных из дунайских княжеств. И сделал это, между прочим, напрасно. Во-первых, в тыл туркам ударили греки, а во-вторых, новый командующий русскими войсками И.И.Дибич наголову разгромил турецкую армию, едва она показалась в поле, перешел Балканы и 29 августа 1829 года стремительно ворвался в Адрианополь. Казачьи разъезды появились в окрестностях Константинополя. И как в 1828-м началось головокружение от успехов у султана, так в 1829-м началось оно у императора. Тут и сложился, надо полагать, в его сознании «турецкий» сценарий.
По Адрианопольскому договору, заключенному 14 сентября, Турция уступила России не только устье Дуная и северное Причерноморье, но и фактический контроль над дунайскими княжествами. На всём пространстве Оттоманской империи русская торговля была изъята из ведения турецкой администрации. Ведать ею отныне должны были но- воучрежденные русские консулы. Турция обязалась уплатить 11,5 миллиона дукатов военной контрибуции. Но главным достижением России в Адрианбполе оказалось то, чего она даже и не требовала.
Статью об автономии Греции турки внесли в проект договора по собственной инициативе. Ясное дело, Дибич неожиданного подарка не отверг. Так Николай вдруг нечаянно оказался «освободителем Греции».
Глава пятая
Восточный вопрос ОДИН
«восстановитель баланса»
Зачем сделали это турки, понятно. После Наварин- ского разгрома Ибрагим увел из Греции египетские войска и сохранить после этого власть над нею у султана надежды все равно не было. Единственное, что оставалось Порте, это вбить клин между союзниками. Тем более, что Европу ничего, кроме автономии Греции, в этом конфликте, собственно, не интересовало. Таким образом Порта и разоружала филэллинское движение, и привлекала на свою сторону всю европейскую дипломатию, посеяв тем самым семена грозного конфликта между Россией и Европой.
Но обнаружится это еще не скоро. В Петербурге таких нюансов даже и не заметили. Там беззаветно праздновали начало реализации первого сценария. Как заметил французский историк, «русский царь господствовал над Турцией с меньшими издержками и меньшим риском, чем если бы он овладел Константинополем... Он на деле стал властителем Востока».32
На этом, пожалуй, можно было бы и закончить сагу о том, как Николай вопреки собственному желанию оказался освободителем Греции, когда бы В.В. Кожинов не предложил в книге, опубликованной в Москве почти одновременно с первым изданием монографии Линкольна, совсем иную версию событий. Прежде всего заметил он, что «как хорошо известно, Россия, исходя из многовековых связей с православной Грецией, сыграла громадную роль в её национальном освобождении».33 Уже на следующей странице читатель узнает, что Россия «гораздо больше, чем кто-либо, сделала для освобождения Греции».34
Разумеется, ни о европейском филэллинском движении, ни о сотнях добровольцев, включая Байрона, погибших в борьбе за греческую свободу, Кожинов даже не упомянул. Тем более не упомянул он, что в самые трагические минуты восстания, когда судьба его висела на волоске, пальцем о палец не ударила российская дипломатия, чтобы его спасти. Напротив, она, как мы помним, то уговаривала греков «служить под скипетром султана», то рассуждала о победе восставших как о «наиболее вредной для нас комбинации».
Зато много страниц посвятил Кожинов рассуждениям о неком заговоре против интересов России, возглавленном ни больше ни меньше как её собственным вице-канцлером Нессельроде. Участни-
«История», Т-З, с. 201.
В.В. Кожинов. Тютчев, М., 1988, с. 204.
ками заговора оказались под пером Кожинова все российские дипломаты с нерусскими фамилиями. В греческих делах заговор достиг кульминации, когда «в результате закончившейся победой России русско-турецкой войны 1828-1829 гг. сложилась ситуация, при которой положение Греции как бы целиком должна была определять именно Россия: статья о Греции, включенная в Адрианопольский договор с турками, предполагала теснейшую связь нового государства с Россией».35
И в этот драматический момент «ставленник Нессельроде, посол в Англии Ливен, совершил», оказывается, «прямо противоположную акцию». Какую же? «Ливен дал согласие на то, чтобы вопрос о Греции решался в Лондоне на международной конференции».36 Непонятно здесь лишь в чем, собственно, состояла предательская суть «акции Ливена». Греческая проблема с самого начала была всеевропейской. Это провозглашалось еще в Лондонском трактате 6 июля 1827 года. После своего поражения Турция лишь присоединилась к этому трактату, внеся в него статью о греческой автономии в Адрианопольский договор по собственной, как мы видели, инициативе. И даже намека не содержалось в этом турецком предложении на «теснейшую связь нового государства с Россией». Да и просто не было еще тогда никакого нового государства. Только Лондонская конференция великих держав, выйдя далеко за рамки русско-турецкого договора, «пришла к заключению о необходимости сделать Грецию совершенно самостоятельным государством»37 И потому на поверку ни Ливен, ни Нессельроде, несмотря на свои подозрительные фамилии, здесь попросту ни при чем.
