казалось подозрительным и звучанием напоминало сандалии, в которых ходили поголовно торговцы и грузчики в южных портах, но пах одеколон приятно, и есаул побрызгался, стараясь тоже не переборщить. А то ведь женщины — они непредсказуемые. Матушка, царствие ей небесное, резкие запахи не любила, говорила: голова от них болит.
Из ванны вышел, обмотанный полотенцем — уже половина шестого, за окном почти совсем уж рассвело, пичуги пищат. Стоит ли спать ложиться?
Нашёл в шкафу чистое бельё, обрядился, чтоб телесами не сверкать. Вспомнил, что надо грязное в короб свалить да за дверь выставить — выставил, шинель тоже сверху положил, пусть уж почистят, раз услужливые такие. Забрал отполированные до зеркального блеска сапоги. Допил лимонад. Толку маяться, коли сна нет? Надо, значит, привести себя в полнейший порядок. Приняв решение, есаул открыл шкаф.
Мундир тяжело звякнул наградами. Вот, кстати! Последний орден надо бы прикрепить.
«За заслуги перед отечеством» занял достойное место в ряду прочих. А мысли всё тревожно крутились вокруг вопроса: зачем? Зачем самый обычный есаул, которых в русской армии сотни, понадобился государыне? Неужели… Неужели из-за Аннушки? Устного отказа не хватило? Зачем тогда личный приём? Многовато чести для казака, прямо скажем. Гораздо быстрее есаул поверил бы в то, что вызовет его полковой атаман да велит: подписывай, мол, бумагу, что претензий к девице не имеешь…
Заскребло на душе как гадостно… Он подошёл к окну и постарался утешить себя тем, что неизвестно вообще — здесь ли Анна Алексеевна, душа-девица, или вовсе в другом месте обретается.
В восемь часов двери негромко скрипнули, также негромко хлопнули, и немолодой женский голос возвестил:
— Господин есаул, пора вставать!
Горничная прошла в комнату и слегка вздрогнула, увидев силуэт напротив окна:
— Ах ты, Господи! Напугали вы меня. Не спалось?
— Не спалось, — согласился Савелий.
— Так я тогда завтрак живенько накрою?
— Не беспокойтесь, аппетита тоже нет.
— Положено, — строго сказала горничная. — Я вот вам накрою, а вы, глядишь и разохотитесь. Хоть чайку с булочкой…
С этими словами она вкатила маленькую тележку на колёсиках и начала сервировать завтрак на небольшом столике, покрытом вощёной скатертью.
Есаул следил за её привычными экономными движениями и вдруг подумал, что женщина из обслуги как раз может знать все дворцовые новости и сплетни.
— А не подскажете ли, уважаемая, не привозили ли во дворец девушку по имени Анна Алексеевна? Недавно в графини произведена. Поёт…
— Как не знать! Сама государыня императрица о судьбе этой барышни печётся. Что ни день — молодые господа то из графских, то из княжеских родов представляться приезжают. Анну-то Алексеевну в специальных гостевых апартаментах поселили… — горничная вдруг осеклась и спросила Савелия: — А она вам как — родственница?
Ком в горле встал. Есаул разозлился на накатившую горечь и дёрнул головой:
— Нет. Просто… знакомая.
— М-м. Понятно. Ну, кушайте, приятного аппетита.
Горничная ушла, а он так и просидел за накрытым столом, тупо таращась на чашку с чаем. Ездят, значит. Представители. Набежали толпой, куда ни плюнь — не в князя попадёшь, так в графа! Что же. Счастья тебе, Аннушка. Одно непонятно — он тут зачем?
В девять явился очередной строгий и торжественный слуга, повёл его коридорами да лестницами. Обстановка становилась всё пышнее и наряднее. Дворец, одним словом. В светлой зале перед большими закрытыми дверьми слуга остановился и указал на банкетку:
— Обождите здесь, вас вызовут.
— Понял.
Мимо периодически пробегали слуги. Пару раз прошли важные генералы, на вскакивающего есаула не обращавшие ровным счётом никакого внимания. Орденами они были обвешаны такими, что в свете дворцовой иллюминации отбрасывали вокруг себя отблески, как новогодние ёлки.
Савелий загляделся вслед одному такому почтенному старцу, размышляя, не тяжело ли ему под грузом наград передвигаться, и не заметил неслышно подошедшего мужчину в мундире без знаков различия.
— Савелий Погребенько? — спрашивающий был худ, невысок и на лице его топорщились бакенбарды, «под старину». Отдельным штрихом шло абсолютное отсутствие орденов и медалей, что сразу выделяло его на фоне остальных царедворцев.
— Так точно! — Почему-то хотелось вытянуться во фрунт и щёлкнуть каблуками…
— Вот передо мной не нужно тянуться, — он улыбнулся спокойной акульей улыбкой. — Мы тут запросто, без чиноф-ф! — а мундир-то, пусть и без знаков различия, пошит с шиком. И сукно отменное.
Придворный ловко всунул в руки есаула несколько листов бумаги:
— А напиши-ка мне, милейший, вот про это, — он совершенно невежливо ткнул в некоторые медали на груди Савелия. — Вот тебе планшеточка, листик с ручкой. Садись, пиши!
— Так я же…
— Да не беспокойся, пока чай, пока пирожные… минут десять у тебя есть. Это же дамы, понимать надо.
Почему-то это было абсолютно необидно. В отличие от придворных шаркунов, этот царедворец был деловит и… Как бы правильно сказать? Наверное, спокоен. Он как будто действительно имел право невежливо тыкать в боевые награды, и просить «пояснить за». Есаул сел на банкетку и принялся писать.
— Ты главное, без обид, хорошо?
— Да мы с пониманием. — неуверенно откликнулся Савелий. И чего «этому» нужно? Вот, быть того не может, чтоб его личного дела в Имперской канцелярии не было… Ну да наше дело маленькое, просят написать — мы напишем. Про боевые награды писать просто. Этот вам не в дворцовых коридорах, где и затеряться запросто можно, и себя потерять, и сходу не разберёшь, где враг, где наши…
Лист был исписан полностью, и даже на обратной стороне ещё немного.
— Благодарю! — неизвестный подхватил листок, и, словно по его невидимой команде, двери распахнулись и голос изнутри малой гостиной возвестил:
— Есаул седьмого специального казачьего полка, Савелий Погребенько!
ПЕРСТЕНЁК
Есаул вошёл — при полном параде, в орденах-медалях. Прищёлкнул шпорами:
— Ваше Императорское Величество, есаул Погребенько по вашему приказанию прибыл! — тут он увидел Аню и словно окаменел.
— Что ж вы, Савелий, так официозно, — бабушкинским голосом пожурила его Анна Павловна. — У нас тут милое чаепитие. Проходите вот, присаживайтесь. Чаю? Кофе? Какао, может быть?
Сел деревянно, словно аршин проглотил.
— Благодарствую, государыня, и накормили, и напоили меня с дороги.
— Ну, это они молодцы, конечно. За такое усердие и похвалить можно, правда? — Анна Павловна потянулась к самовару: — А я всё же чаю вам налью, а то что ж мы сидим как
