— Ну, что ж, — задумчиво сказал Федя, — я думаю, стоит пойти на Ловозеро. Егор повернулся ко мне:
— Нина, пойдем со мной в партячейку, раз вы не специализируетесь по лопарям. Или вас современность не интересует? — добавил он насмешливо.
— Пойдем. Все интересует.
— Ну, а мы домой — работать. До свидания, — сказала Лиза.
— Сядут за лопарский словарь, а я — ленюсь! — вздохнула я. Мы с Егором шли по улице, хрустя галькой. Егорс любопытством озирался...
— Каковы в ячейке ребята? Убедились, что туда идет самая активная и толковая публика? Лучшие — группируются вокруг партии. Это — закон.
— Не знаю, — ответила я, — я еще не установила его.
Трудно вообще судить о закономерностях, сидя в одной маленькой дыре. Я вам завидую, Егор! Вы столько изъездите! Неудержимо тянет двигаться, дух бродяжничества охватил.
— Так поедем со мной! Кто мешает? Черта вам дались эти лопари, когда вся страна растет и кипит! Вас тянет видеть новое? Стройку? Правильно тянет! Едем, посмотрите все становища, увидите настоящих людей, привезете свежий материал...
Я усмехнулась:
— Просто решаете! А наше задание?
— Разве вы обязались именно по лопарям работать?
Вам выдали красный фрак, один червонец и послали: поди туда, не знай куда, принеси то, не знай что. Вам дали твердый план, который пострадает, если выпадет одно звено? — Нет, — призналась я, — нам важно за это лето научиться быть этнографами: собирать материал, улавливать самое характерное, научиться подходить к людям.
— Это важно не только этнографу. Партработники это делают лучше вашего, — задиристо сказал Егор. — Проедете по ряду ячеек со мной — сами увидите! Что вас здесь привязывает?
— По существу, ничего.
— Ну так вот что: осталось два часа до отхода парохода. Решайте: если хотите осмотреть все побережье, увидеть, как входит в жизнь революция, собрать новый материал,— поедем со мной.
— А на каких основаниях? Кто даст командировку?
— Я имею право взять себе помощника: шамовка и литер обеспечены. Ведь вы сами говорите — поморы интереснее лопарей!
— Я хочу побольше посмотреть, это правда, — призналась я. Егор засмеялся:
— Думаю, это интереснее, чем хлюпать по болотам вслед за Барченко.
— Древние дороги мне, правда, менее интересны, чем современные.
— Тогда идите, предупредите товарищей, соберите вещи и приходите к пароходу. А я — в партячейку! Буду ждать вас на берегу.
Он кивнул и быстро пошел вдоль улицы. Я стояла, раздумывая: знала, что Лиза и Федя резко осудят меня за легкомыслие. Но белый пароход заманчиво покачивался. И сама неожиданная возможность вдруг взять и все переменить — манила. Как они пойдут по Лапландии, было уже почти ясно. Конечно, очень интересно дойти до Ловозера, описывать лопарей, ночевать в вежах. Но это все я уже представляю себе. А что будет, если вдруг возьмешь и сядешь на пароход? Совершенно неизвестно! Куда я приеду? Куда приведет путешествие? Борис Иванович говорил, что в Архангельске у Ивана Лукича есть старинные рукописи. Может, объехать Кольский полуостров и добраться в Архангельск? Неизвестность — заманивала. И я не стала себя удерживать, прибежала к Бушуевым, ошеломила Лизу и Федю: сейчас еду со Спиридоновым по всем рыбацким становищам! Быстро стала укладывать рюкзак.
Странички из дневника
25 июня 1923 г. Начинаю новую тетрадь. Выехала из Гаврилова с Егором Спиридоновым в качестве его помощника, он получил задание от облисполкома обследовать поморские становища — на мурманском берегу Ледовитого океана. Совершенно неизвестно, что впереди, и это очень заманчиво.
Штурман уступил мне каюту, а сам перешел к капитану, потому что пароход не пассажирский и кают нет. Егор устроился в кубрике с матросами. Слегка покачивало. Зеленая вода шипела за иллюминатором. Завтра прибудем на очередное стойбище, где будут сгружать с нашего парохода бочки для засолки трески. Пароход уйдет дальше, а мы будем заниматься обследованием: типы рыбацкой «посуды», количество рыбаков, количество и состояние снастей.
Егор будет еще вести работу по партийной линии, а я собирать этнографические материалы.
б июля. Опять на пароходе. 4 дня пробыли на становище. Егор «беседовал с ребятами», «вправлял мозги». А я обследовала снабжение становищ — рыбаки жалуются, что не хватает ярусов для лова, обещали и не завезли, плохо снабжают продуктами. Егор на собрании сказал, что в этом замешаны бывшие скупщики, которые нарочно тормозят государственное снабжение и вредительствуют. Так ли? Трудно с налету разобраться в происходящем, а мы не можем тратить на каждый поселок больше 3 — 4 дней.
8 июля. До чего красивы здесь ночи! У нас уже кончились белые, вернее, голубые питерские ночи, а здесь все еще висит ночью над морем желтый шар солнца и от него идет золотая дорога. Так и хочется петь, когда видишь это. Пел бы да пел и любовался. Но любоваться и петь некогда: надо записывать данные.
Егор в неистовстве энтузиазма. Он налетает на становище, созывает партийное собрание, открытое, «чтобы поговорить по душам». Часто мне кажется, этот «душевный разговор» смущает рыбаков: они робеют перед Егоровыми темпами. Вынь да положь все сразу: и социальный состав, и количество неграмотных, и как идет политучеба. Каково снабжение, уловы и т.д. Те, что побойчее, — отвечают, Егор записывает, требует цифровых данных. Более медлительные теряются. В глазах — тоска и недоумение.
Но я даже выражение глаз не успеваю толком рассмотреть потому, что веду протокол. Это если собрание открытое. А что на закрытом партийном собрании — не знаю.
Егор сказал: «Раз ты не считаешь нужным подать заявление о приеме в партию, не буду тебе рассказывать о партийных делах».
«Ну и не надо», — отвечала я. Он почему-то очень огорчился, что так ответила.
14 июля. Обследовали еще два становища. Егор становится вроде ревизора: принимает и разбирает жалобы. Если видит недостатки — шлет телеграммы в Мурманск, собирает цифровой материал во всем вопросам жизни. А я как-то за цифрами теряю людей, не могу завести с ними настоящий разговор и понять их. Егор говорит, что видит их насквозь, а я — не умею. Вероятно, это моя расхлябанность мешает.
16 июля. Во время переездов на борту я читаю и делаю заметки по Канту. Егор не протестует. Он соглашается, что Канта надо преодолеть, чтобы понять Гегеля, а Гегеля необходимо изучить, чтобы знать, как Маркс повернул его с головы на ноги, т.е. откуда вырос теоретический марксизм. Но вот сегодня я сидела на палубе и читала Блока, вытащила из рюкзака «Седое утро». Подошел Егор: — Что читаешь? Я показала.
— Блок... Слышал я про него. Охота тебе заниматься этой мистической тарабарщиной!
— Это не тарабарщина, а великолепные стихи, если ты их не понимаешь, Егор, тем хуже для тебя, — рассердилась я. — Это не позор, но несчастье.
Он обиделся:
— Сколько в тебе гнилой интеллигентщины еще не изжито.
— А я и не собираюсь что-то изживать. Что гнилая — не чувствую, а что интеллигентщина — как же ей не быть? Я потомственная интеллигентка многих поколений и вовсе этого не стыжусь. Не вижу в этом ничего плохого.
Он покраснел от злости:
— А я — крестьянский сын, карел к тому же. Считаешь ниже своего достоинства иметь со мною дело?
— Не говори чушь! Не давала оснований к подобным заявлениям, — сказала я, правда, очень холодно, потому что обозлилась на его дурацкую вспышку.
Он повернулся и ушел. Была бы дверь — хлопнул бы дверью. Но двери не было, была палуба. Я осталась на ней читать Блока, а он спустился в кубрик.
26 июля. Наконец обскакали или, вернее, обплавали все намеченные стойбища и вошли из океана в горло Белого моря. Там нас малость потрепало. Потом пришвартовались у большого поморского посада на летнем берегу. Настоящее жилое место, а не мужские летние стойбища. Стоят высокие кондовые дома, на взгорке — церквушка крестами помаргивает. Ходят по погосту женки: статные, дородные, в сарафанах и душегрейках. Только что кокошники не надевают, а платками повязаны и называют его «плат». Говорят певучими голосами, пересмеиваются. В домах полы «нашорканы» — блестят, окна светлые, в узорных наличниках, пахнет теплом и хлебом. Словом — женский дом, настоящий, а не берлога. Сразу мне стало уютнее.
И посмеяться есть с кем, настороженность не уронить себя в мужских глазах пропала.
Останемся здесь довольно долго — будет рыбацкое совещание. Выступят какие-то ихтиологи из научно-промысловой экспедиции, и Егор будет делать доклад о своем обследовании.
27 июля. Ихтиологи-то оказались студентки из Пермского университета. Они на практике здесь. Ох и славные девчонки! Дина и Зина, обе на 3-м курсе биофака. Мы познакомились и сразу пошли трещать про свои дела.
Они расспрашивали про Петроград и про театры. Я им изобразила оперу в лицах и пела на разные голоса. Хохотали мы — ужасно!
Потом пришел Егор, глянул колючими глазами, и стало нудно.
