Многие достойные левые интеллектуалы считают эту тенденцию освободительной, но, по-моему, они ошибаются. Мой близкий друг Марк Раскин, которого я бесконечно ценю, поместил нашу с ним переписку на подобные темы в свою книгу. Схожая полемика отражена в «Зет пейперс» (1992—1993) — это обмен мнениями между мной и Марком, а также другими людьми, которым я симпатизирую, но с которыми совершенно не согласен по данному вопросу.
Отлученный иллюминатами
Корр.: Вас давно отлучили, если можно употребить это слово, не только от массмедиа, но и от «просвещенных» кругов манхэттенского Верхнего Вест-Сайда и от их изданий, таких как «Нью-Йорк ревю оф букс».
Ко мне это не имело никакого отношения.
Корр.: А как все было?
«Нью-Йорк ревю оф букс» издается с 1964 года. Примерно с 1967 по 1971 год, по мере роста политической ангажированности молодых интеллектуалов, там могли помещать свои критические суждения и комментарии такие люди, как Питер Дейл Скотт, Франц Шурман, Пол Лоутер, Флоренс Хоу и я.
Потом за считаные годы наши имена исчезли со страниц журнала. Причиной было, видимо, желание издателей не отставать от бега времени. Они знали своего читателя и не могли не видеть, что молодые интеллектуалы — их основная аудитория — меняются.
Лично для меня все закончилось в конце января 1973 года. Тогда как раз объявили о «мирном договоре» Никсона и Киссинджера с Ханоем. «Нью-Йорк таймс» вышла с большим приложением — текстом договора и длинным интервью с Киссинджером, где он разбирал договор параграф за параграфом. «Войне конец, — заявлял он, — все чудесно!»
У меня возникли подозрения. Ведь нечто очень похожее произошло тремя месяцами раньше, в октябре 1972 года, когда ханойское радио сообщило о мирном договоре с США, раньше державшемся в тайне. Это была последняя неделя кампании Никсона за переизбрание. Киссинджер выступил по телевидению и заявил: «Вот-вот наступит мир». А потом разобрал мирный договор, весь его отверг и не оставил сомнений, что США продолжат бомбардировки.
Пресса раструбила только первые слова Киссинджера: «Совсем скоро наступит мир». Отлично, все позади, голосуйте за Никсона! На самом же деле он говорил: мы не собираемся обращать на это внимание, потому что не хотим этого соглашения и намерены бомбить до тех пор, пока не добьемся кое-чего получше».
Потом были ничего не давшие рождественские бомбежки. США потеряли много Б-52 и столкнулись с протестами по всему миру. Поэтому они прекратили бомбардировки и приняли октябрьские предложения, которые раньше отвергали. (Пресса представляла дело совсем иначе, но все происходило именно так.)
Такой же фарс разыграли в январе. Киссинджер и Белый дом давали понять, что они отвергают все базовые положения договора, который им предстояло подписать, поэтому могут продолжать войну, пытаясь достигнуть в ней чего-то еще.
Я страшно разозлился. На тот вечер у меня была назначена беседа с группой сторонников мира в Колумбийском университете. Я позвонил Роберту Сильверсу, издателю «Нью-Йорк ревю», и предложил вместе поужинать. Мы провели два часа, работая с текстами из приложения к «Нью-Йорк таймс». Понять их смысл было нетрудно.
«Хочу об этом написать, — сказал я. — Думаю, это будет важнее всего, что я писал раньше, ты ведь не хуже меня знаешь, что пресса все переврет. Разрушения и убийства продолжатся, а потом, когда из-за инициатив США все рухнет, виноватыми объявят вьетнамцев». (Именно так и вышло.)
«Не волнуйся, — ответил мне Роберт, — тебе не обязательно писать статью. Я позабочусь, чтобы твоя точка зрения была отражена». Статью собиралась написать Фрэнсис Фицджеральд, но что-то пошло не так: то ли она не поняла, то ли не согласилась с моей позицией.
Тогда я поспешил написать об этом в «Рампартс» и в «Соушл полней». Таким образом, моему сотрудничеству с «Нью-Йорк ревю» был положен конец. Мы друг друга поняли.
Корр.: Почему вы так редко пишете в «Нейшн»?
Это сложно. Не помню, чтобы у меня были с ними контакты до конца 1970-х годов. Потом я стал писать для них обзоры книг. Иногда они приглашали меня на симпозиумы, но в общем-то мы не были близки, наши позиции не совпадали.
Корр.: В конце 1980-х годов я брал интервью у Виктора Наваски (бывший редактор, издатель, директор журнала «Нейшн»). Он сказал, что его не устраивает ваша позиция по Ближнему Востоку.
Виктор мне симпатичен. Однажды он позвонил мне и сказал, что многие спрашивают, почему я не пишу для его журнала. Он объяснял, что просто я предлагаю слишком объемные статьи. На самом деле единственная моя статья в «Нейшн» была на две страницы.
Я написал ее сразу после прекращения бомбардировок Бейрута в середине августа 1982 года. Всем хотелось обсудить наступивший мир и блестящие перспективы на будущее.
В моей статье, основанной преимущественно на израильской прессе, говорилось, что все это ерунда, что США и Израиль намерены продолжать драться, так что впереди новые убийства. (Я не знал тогда, конечно, что через считаные недели произойдут трагедии в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила, но чего-то такого ждал.)
Я отправил статью в «Нейшн», но они мне не ответили. Больше я им ничего не предлагал. Собственно, потому я и написал книгу «Роковой треугольник». Меня так возмутила невозможность написать хотя бы словечко о Сабре и Шатиле даже в левой прессе, что я предпочел посвятить этому целую книгу. Писал в основном по ночам, так как не имел другого свободного времени.
Корр.: Меня попросили задать вам вопрос о критиках вашей работы. Поэтому обсудим статью Ричарда Уолина в «Диссент», очень серьезном научном журнале. Вашу книгу «Мировой порядок: раньше и теперь» он назвал «неуклюжей, перегруженной фактами и цитатами жалобой», вас самого — «идеологизированным», ваши взгляды — совпадающими со взглядами крайне правых, а вас лично обвинил в «давнем презрении к Израилю».
Если это самая убедительная критика, которую вы сумели раскопать, то тут и говорить не о чем. Я не собирался отвечать на эту статью, но знакомые, сотрудничающие с «Диссент», уговорили меня, и я ответил, проигнорировав оскорбления и придерживаясь немногой конкретики.
Главное обвинение Уолина — что я все время называю США «тоталитарной» и «фашистской» страной. Как раз тогда же в Лондоне и в Греции появились любопытные статьи, вопрошавшие, почему я все время называю США самой свободной страной в мире. Об этом же меня постоянно спрашивают в других странах. Так меня там слышат. А Уолин слышит другое: что я обзываю США тоталитарным, фашистским государством.
Он также пишет, что я употребляю оруэллизмы. Это потому, что я дал несколько цитат из неопубликованной статьи Оруэлла, которая должна была послужить предисловием к его «Скотному двору». Оруэлл говорил, что даже в очень свободном обществе (речь об Англии) существуют способы не позволять высказывать непопулярные идеи.
Один из факторов — частная собственность на органы печати, богатые владельцы которых имеют все основания зажимать некоторые идеи. Еще одним фактором Оруэлл считал образование. Пройдя через Оксфорд или Кембридж, усваиваешь, что некоторые вещи «не подобает говорить». Не усвоишь этого — не будешь принадлежать к системе.
Корр.: А как быть с обвинением, что ваша книга перегружена фактами и цитатами? Здорово они вас прихватили! Если не приводить фактов, то...
Не одного меня: в этом уличают любого критика слева. Не обвешиваешь сносками каждое слово, не приводишь источники — значит, лжешь. Обвешиваешь — ты несносный педант. В относительно свободном обществе есть множество способов достичь описанных Оруэллом целей
Что в наших силах
Признаки прогресса (и наоборот)
Корр.: В последние двадцать — тридцать лет стал обычным новый подход к правам секс-меньшинств, курению, пьянству, оружию, правам животных, вегетарианству и т.д. В других сферах все осталось по-прежнему.
Теперь общество гораздо цивилизованнее, чем тридцать лет назад. Творится много безумств, но в целом в стране происходит явное улучшение в смысле уровня толерантности и понимания, гораздо шире признаются права других людей, разнообразие, необходимость не давать спуску проявлениям угнетения, жертвой, свидетелем или участником которых вы становитесь.
Нет более драматической иллюстрации к этому, чем отношение к первородному греху американского общества — истреблению коренного населения. Отцы-основатели, бывало, осуждали его по прошествии длительного времени после собственного участия в нем, но потом об этом почти не говорили, и так до 1960-х годов.
Когда я был ребенком, мы играли в ковбоев и индейцев (я и в детстве слыл радикалом). Мои дети без этого уже обходились, не говоря о внуках.
