вопрос международности. Многоличие наций, собранных через искусственный путь экономических интересов как повода к смешению отосланных детей всех народов, – прочная основа под одно знамя международного социализма. Но, прежде чем многоличие наций соберется, необходимо социализму претерпеть войны среди своего многоличия благодаря национальному и экономическому недомыслу последних, то есть наций. И когда социализм победит свое многоличие, наступит первое единство – экономическое, за ним второе – многоличие наций, рас, классов, воплотится в единство, слитность, образует новый вид.
Во всех учениях есть одно стремление привести многоличие к единоличию. Этому учат все, и все учения изыскивают пути приведения к единому лику. Все учения добиваются освободить народ от наложенных на него государственных штанов или клеток, возвратить ему его неделимую первобытность как мир, разрушенный на различия сознанием, то есть воплотиться в мировую подлинность.
Социализм должен снять граничность, но это только будет дверью, через которую пройдет многоличие и станет единым предметом. Как целостный лик во имя своего животного практического плана будет социалистический лик, лик завершения культуры научно-харчевого предметного практического реализма как равенства. Это будет только животное равенство харчевое, он станет перед «Во имя „я есть хочу“».
Через эту толщу обжорной культуры харчевоживучести социализма пробьется человек к свободе, что и должно его разделить или, по крайней мере, заставить строго различить в себе два начала, животное и человеческое. Предметная харчевая культура не является его идеалом, в ней он не видит свободы, т. е. беспредметного начета, но через нее думает выйти к ней.
Говоря о свободе, говорю условно о творчестве, существующем вне предметных практических преодолений; в нем их нет, а потому оно беспредметно, не зависимо ни от цели, ни практичности, ни времени, ни пространства. От всего этого зависит вся предметная практическая культура, которая ищет освобождения в беспредметном. В творчестве человеку предстоит освобождение от труда, ремесла, нужды, от предрассудков чего-либо культивировать, преодолевать, любить. Нет границ в свободе творчества, а также и вопросов, хотя само творчество растяжимое тоже понятие. Свобода его может быть только в чистых условиях соединять и разъединять, не предрешая практических нужд; творчество – практическое свободное чистое действие.
Супрематизм будет только первенствующим началом, указующим человеку освобожденное его «ничто» в этом чистом действии соединения, разъединения. И так действительно должно быть, поскольку человек хочет быть человеком, поскольку он хочет освободиться от «что?». В «что?» он видит всю культуру, и из «что?» возникает вся культура; и, конечно, иначе быть не может. Перед ним бытие, ему никогда не понятное в своем существе, и потому только возникает «что?» и вся культура заострения ума, постигающего «что». Таковая культура средств для вечно непознаваемого и неразрешимого «что?» была бы не-культурой, – то, что познано, не относится к ней. К культуре относятся только действия в заострении ума как простого постигающего средства, свободного от культурных воздействий явления. Познанное не принадлежит культуре, подлежат ей только средства, разбивающиеся прежде, чем преодолеть вечное «что». Итак, «что?» остается незыблемо нераспыляемым только как средство культуры.
Если мир как вечное «что?» и суть его – наше представление, то не лежит ли победа его в самом нашем представлении? Нельзя ли мир представить так, чтобы суть его была не в «что», а в «ничто»?
Ничто существует в сознании как бездействие, как пустошь и потому отрицается и даже становится опасным для жизни. В действительности «ничто» не есть пустошь, как только то действие, во что проникнуть не может человеческое «что», что действует, не получая ответа. Сознание его <человека> не может взаимодействоеать с неизвестным, тогда он прибегает к условным именам и под именем разумеет то или иное состояние. Маска остается не снята, и подлинное остается скрытым в «ничто». Всякая попытка познать дает одни и те же результаты, и таковое действие, если оно не дало подлинного, может быть отнесено к «ничто», подлинного нет, оно заменяется представлением, возникает мир как представление, а мир как представление только маска, только бутафория.
Действительность как «что», как «вещь», как «единица», как вещество остается непознаваемым «что?», потому что его никогда не было. Не верим этому обстоятельству и продолжаем развивать и заострять ум, авось его жало расколет это «что?», и глазу нашему представится подлинность мира. На будущее вся надежда, оно заточит наш ум поострее. И, увы, уже не одно будущее было и прошло, и не разбило «что», и не заострило ума. Только больше и больше обогащаемся средствами, только больше и больше хлама, и их считаем культурой нашей. Мир ума или разумного постижения, мир из папье-маше, имитация представляемого. Всякая действительность, вынесенная из природы, – бутафория; яды химические [не] в состоянии разложить «что», [ибо] каждое разложение не что иное, как тоже «что», как будто подлинность мира состоит из одних неделимых «что».
Человек хочет увидеть в «ничто» «что», и так как нельзя в «ничто» увидеть «что», то ответом и является представление.
Не достигая желанного успеха, цель нашего научного любознания остается беспредметной. И, может быть, вся научно-познавательная культура и состоит в том, чтобы через лишнюю попытку разложить неразложимое и доказать лишний раз, что «что» не существует, как только беспредметное «ничто».
Мы жили на беспредметном фундаменте и ничего об этом не знали, не подозревали, что крыша нашей жизни вовсе не опирается на фундамент, не знали того, что склады культурных средств науки не что иное, как трупы непознанного «что», и что сама культура – учреждение, дающее имена по календарю неизвестному. Однако действие культуры считаем жизнью, считаем разумными достижениями человеческого ума, крепко обоснованными, наглядно доказанными и существующими реально во многих случаях.
Живописец строит культуру живописной площади холста, будучи уверен, что ценности предметные им в действительности переносятся на холст и что действие жизни передал; он совсем позабывал, что холст его лишь условие условий, поглощающихся беспредметностью как подлинностью, что в нем исчезло и пространство времени со всем организмом, а стала новая действительность живописная, которая общежитию не видна.
Общежитие обогащается всеми научными, и практическими, и художественными данными, рассматривая их как действительность (подобно живописцу), строит музеи и склады, собирая «негодные средства» на достижение поставленной цели. Собраны огромные библиотеки разных суждений, и в этом его собрании гордость, богатство и культура общежития. Поэтому оно всегда снова и снова переоценивает ценности, потому что ценность их не подлинна, как подлинна природа беспредметная.
