а в то, что уволится.
- Вы к Игнатьевой? – уточнила она. – Вас пущу, а молодые люди… вот пусть цветами и займутся.
- Мы? – удивился Мир.
- Предлагаете мне самой эти корзины растаскивать? Мужчины… вам бы только жест красивый, чтоб все видели, а что уж потом женщине делать с проявлением ваших романтических чувств… давайте, берите. У нас тут конкурс? Вот как раз и украсите город… сцену… а то право слово… а вы, Яна, идите. Второй этаж, а там сами отыщете.
И рукой махнула.
- Что стоим? Взяли… Мирослав, аккуратней, цветы не помните… все же розы… давайте. Я в вас верю!
И я тихонько сбежала.
На второй этаж.
Нет, цветы цветами, но Цисковская ведь права. Тут по-за этих цветов ходить сложно. Вон, и на лестнице корзины в два ряда. А если пожар? Или какое другое ЧП?
Цветы…
На втором этаже корзин было поменьше. Явно ими уже занялись, поскольку большей частью переместили к подоконнику. И к дверям палат.
Нужную я увидела сразу, возле нее, опершись на стену, стояла Ульяна Цисковская и что-то старательно записывала в блокнотик. И меня она почувствовала. Обернулась и махнула рукой:
- Привет!
- Привет.
- Ты неплохо выглядишь для человека, который едва-едва не умер, - сказала Ульяна, сунув карандаш за ухо. – Но я рада.
- И я рада.
Она чихнула и нос потерла.
- Извини… розы эти. Не люблю розы. А их с утра тащат…
- Это просто твоя бабушка…
- Знаю, - отмахнулась Ульяна и прищурилась. – А ей действительно князь предложил руку и сердце?
- Сама не присутствовала, - я решила быть честной. – Но Свята сказала, что да.
- То-то она такая злющая вернулась!
- Она же хотела за него замуж, - удивилась я, понимая, что действительно не понимаю женщин. Вот… ну странно же. Стремилась. Интриговала. И все такое. А как предложили, то взяла и разозлилась.
- Хотела. Раньше. И планировала. Надеялась, что князь её оценит, поймет, что нужна, и все такое…
- Вот и оценил.
Ульяна вздохнула.
- Не сразу. И не так, как надо было.
Да уж, сложно с нами. Но в чем-то я Цисковскую понимаю. Живешь тут, изворачиваешься, из шкуры вон лезешь, стараясь стать незаменимым специалистом. А замуж зовут после того, как нервы сдали. Где логика-то?
- Разберутся, - сказала Ульяна.
- Она уволиться грозилась.
- Ага. Только цветы велела по всему госпиталю поставить и пару корзин домой… но ты про это никому, ладно?
Никому. И без меня, думаю, найдется, кому рассказать.
- Да и куда она уволится, когда тут пациент такой… неоднозначный. Ты же к ним? – Ульяна указала на дверь.
А я кивнула.
- Машка спит. Если хочешь…
- Нет, - я покачала головой. – Не надо будить. Я… я вообще просто зашла. Проверить. Узнать, как у нее дела…
- Плохо, - Ульяна разом помрачнела. – Идем, тут кабинет… рядом.
И розы в нем.
Не в корзине, но в пухлой фарфоровой вазе, очень антикварного вида.
- Садись куда-нибудь… бабушка мне выделила. Сказала, что раз уж я влезла, куда не просят, то должна довести дело до логического завершения. Это она меня наказать хочет.
- В смысле?
Кабинет небольшой, но чистый и светлый. Мебель добротная. Особенно стол внушает, массивный, на двух тумбах, да еще и с вензелями золотыми. Кресло же компьютерное, чуть потертое, с этой внушительностью дисгармонирует. Как и ноут, затерявшийся среди бумаг.
- Она считает, что если бы не мое вмешательство, она бы уговорила Машку рожать. И у той появился бы шанс. А теперь она доносит ребенка, но сама умрет. И я должна видеть, как… что…
Губы Ульяны дернулись.
- Это жестоко, - я осторожно опустилась в кресло. Вот ведь, а Цисковская мне нравиться начала. Где-то в глубине души. Очень в глубине.
- Да нет, это как раз нормально. Целитель несет ответственность за пациента. И за те решения, которые пациенту навязываются. Легко дать совет и уйти, но… надо знать, чем все может обернуться. Понимаешь?
Не совсем. Но я не целитель.
- И как… оно все?
- Опухоль развивается. Не знаю, то ли препараты тому виной, то ли она сама по себе настолько агрессивная, но она растет буквально по дням. И… нет у нас двух недель.
Вот и что я надеялась услышать?
- А ребенок?
- На терапию реагирует, но… легкие еще не раскрылись. И сколько времени понадобится, чтобы заработали, я не знаю. А она отказывается… наотрез… говорит, что знает, что умрет, что смирилась, но тогда хотя бы пусть ребенок живет.
Кулачки Ульяны сжались.
- Мы с бабушкой хотим кое-что попробовать, правда… пока не понятно, выйдет ли. И не будет ли во вред. Поэтому она и медлит… главное, в такой ситуации, хуже не сделать. Она сильная целительница, но я говорила, что сила – это не всегда хорошо. Особенно с опухолями… часто так, что выжигается не только больная ткань, а вообще все, что в локусе. Это вообще опасно… непредсказуемо. Раковые клетки – это ведь тоже клетки организма, и сила порой не различает. То есть можно выжечь опухоль, но вместе с органом. Или подпитать… вливаешь в пациента силу, чтобы поддержать организм, а поддерживаешь и питаешь по сути опухоль.
- Я не знала.
Решайся, Яна.
Ты же взяла с собой тот флакон. Ты же собиралась его отдать. Решайся уже…
- Бабушка опухоль видит, но смутно. Я – куда более четко. Я слабее, но поэтому дар мой, он как бы…
- Чувствительней.
- Именно. И вот… есть мысль, что я попробую отметить очаги опухоли, а бабушка уже потом их выжжет, по моим меткам. Такое пытались сделать, но…
- Не совсем удачно?
- Именно. Тут тоже сложно. Когда клетки сгорают, все равно получаются повреждения. Особенно, если кровеносные сосуды… а в матке кровеносных сосудов множество. Она сама по себе один сплошной кровеносный сосуд. Так что… это если вообще вариантов не останется. Но я думаю, что не останется. Матку по-любому придется удалять, но опухоль к тому времени наверняка даст метастазы. А уже с ними можно и пробовать так вот, с метками. Главное, чтобы не в мозгу. Тут еще проблема в самой энергии
Ульяна посмотрела на свои руки.
- Какая?
- Говорю же, целительская, она… она как бы жизнь дает. И поддерживает. И уничтожить что-то… ну не
