Такая, штучная, приватизация будет нацелена не на латание бюджетных дыр, но на поиск стратегического инвестора. Возьмем, например, “Связьинвест”. Когда мы первый раз продавали пакет акций этой компании, решали прежде всего бюджетные проблемы. Жизнь понуждала нас к этому. В результате базовая задача — формирование стратегического инвестора, который станет заниматься предприятием не ради будущей перепродажи, а ради самого бизнеса, — так и осталась нерешенной. Именно эта задача станет в повестку дня очередного этапа приватизации.
Привлечение инвестиций, преобразование самого предприятия, формирование эффективного собственника — на эти сугубо экономические проблемы и будет нацелена приватизация в ближайшие годы. Сегодня, когда основы частной собственности в стране уже заложены, процесс разгосударствления в России может стать наконец делом абсолютно прагматическим.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Анатолий ЧУБАЙС
Приватизация состоялась. Мы ее сделали.
Теперь нам часто говорят: “Плохо сделали. Не то. И не так”. К нам и к нашей приватизации предъявляют длинный список претензий. И самая болезненная для нас: приватизация привела к жесточайшему расслоению, к обнищанию большей части населения; приватизация оказалась несправедливой.
Это очень неоднозначная, зыбкая тема: “справедливость — несправедливость”, “расслоение — равенство”. Не будем утверждать, что по итогам приватизации собственность досталась всем поровну. Не будем говорить также о том, что стартовые шансы были у всех равны. Конечно, заранее было понятно, что возможность получить хороший кусок собственности у работников промышленных предприятий была больше, чем у учителей и врачей, а у директоров — больше, чем у рабочих.
Но такая несправедливость была обусловлена (и мы уже не раз говорили об этом в книге) объективным раскладом сил накануне приватизации: слабое государство — сильные группы влияния. В той ситуации мы делали все от нас зависящее, чтобы максимально возможно выровнять стартовые шансы. Жесткие правила игры, конкурсное начало, контроль, контроль и еще раз контроль — эти позиции мы отстаивали вопреки многочисленным желающим закрепить за собой иные приоритеты.
Но усилия кучки приватизаторов не могли компенсировать слабость и, извиняюсь, недалекость всей государственной власти. В то время как наша команда (тоже часть государственной власти) отстаивала принцип равного доступа к собственности всех социальных групп населения, другая часть государственной власти (Верховный Совет, высокопоставленные, и не очень, чиновники из аппарата правительства) упорно протаскивали всевозможные льготы для избранных, а то и вообще откровенно боролись с приватизацией.
Сложившуюся в итоге ситуацию можно охарактеризовать так: мы получили приватизацию справедливую ровно настолько, насколько состоятельной и вменяемой была сама государственная система.
Беремся утверждать, что в той ситуации у России не было альтернативы: приватизация справедливая — несправедливая. Альтернатива была: приватизация справедливая по возможности — отсутствие приватизации вообще. Последнее автоматически означало полный крах экономического механизма, возврат к “красной диктатуре”.
Но у проблемы “один получил мало, другой — много” есть и еще одна грань. Подозреваем, что наши соображения на этот счет будут мало популярны у читателей, но тем не менее беремся утверждать: для значительной части населения (80—90 процентов) функции активного собственника противопоказаны вообще. Ну, не готовы люди к тому, чтобы мыслить категориями “рост курсовой стоимости”, “рыночная конъюнктура”, “прибыль”, “стратегический инвестор” и т. д., и т.п. Не готовы или не хотят. Далеко не каждому по душе вся эта сложная арифметика фондового рынка, далеко не каждый внутренне готов взвалить на себя ответственность за бизнес, за судьбы людей, связанные с ним, за эффективность крупных вложений. Даже от собственников совсем мелких пакетов требуются определенные знания, квалификация, умение разбираться в сферах, которые далеко на всем интересны.
Мировой опыт показывает: активными собственниками могут быть 10, от силы 15 процентов населения. Это уж кому что Бог на душу положил: один брат удачно играет на фондовой бирже и конъюнктуре мировых рынков, другой вдохновенно торгует овощами, а третий — футболист. И все это нужно обществу.
Поэтому считаем не всегда обоснованными претензии типа: “Вот Гусинский — богатый, а я — бедный”. Русинский тоже в свое время был рядовым работником культуры — театральным режиссером. И стартовые шансы его на заре реформ были не намного больше, чем у учителей, врачей и работников библиотек. Кстати сказать, сам Гусинский любит подчеркивать, что он сделал свое состояние вовсе не наприватизации и что лично ему она ничего не дала. Естественно, его бизнес поднимался на операциях с бюджетными деньгами, и этот пример лишний раз демонстрирует, насколько реальная жизнь сложнее и многообразнее, нежели расхожие штампы о нажившихся на приватизации.
Безусловно, многие из самых богатых в России людей стали таковыми именно благодаря приватизации. Но были и другие источники формирования первоначальных капиталов, о чем мы не раз говорили.
Конечно, приватизация привела к расслоению. Но если бы ее не было, растаскивание страны происходило бы в неуправляемом режиме и расслоение было бы еще более сильным.
Вообще реальная проблема, требующая внимания и активных действий, заключается не в том, что кто-то богаче, а кто-то беднее. Страшно другое: когда в результате чудовищного расслоения часть населения нищает и оказывается за гранью достойного человеческого существования. И в этом смысле мы категорически не согласны с тезисом о том, что приватизация породила нищету.
Проблема беднейших в России — это вовсе не приватизационная проблема. Многолетняя накачка экономики пустыми деньгами и связанная с этим инфляция; отсутствие сбалансированной бюджетной политики; оголтелое лоббирование интересов самых различных групп влияния и возникающие в результате бесконечные льготы для избранных и приближенных; наконец, слабость государственных программ по защите беднейших — вот далеко не полный перечень причин, вызвавших в конечном счете обнищание значительной части российского населения.
О том, почему проблемы эти не решались годами, в нескольких словах не объяснишь. Для нас самым актуальным способом защитить беднейших была борьба с инфляцией. Потому что нет более эффективного средства вытаскивания из кармана у бедных, чем обесценивание денег. Сегодня, когда инфляционная | проблема перестала быть проблемой номер один для российской экономики, на повестку дня становятся другие, наиболее актуальные меры по защите беднейприватизированные предприятия выглядят лучше государственных. Это касается долгов самих предприятий и задолженности им, рентабельности, обеспеченности собственными средствами, уровня зарплаты, а также объемов производства. Закономерность просматривается совершенно отчетливо: чем больше степень приватизации (чем меньше собственности остается за государством), тем меньше спад производства на предприятиях.
Вместе с тем падение объемов производства с приватизацией очень даже связано, если речь вести о сокращении производства, не пользующегося спросом. В эпоху командной экономики значительная часть производимой в стране продукции была попросту не нужна. Эту ненужную продукцию можно было обнаружить как бы в нескольких измерениях.
Измерение первое: большой уровень материальных и энергетических затрат. То есть если взять аналогичную продукцию, произведенную в советской экономике и экономике рыночной (башмак, к примеру, станок, жилой дом, турбина и т.д.), то неизменно окажется: командной экономике требовалось больше электроэнергии, больше кожи, дерева, металла (доля отходов сырья была значительно выше), больше рабочих рук, чтобы произвести на свет точно такую же вещь, что и в экономике рыночной.
А следующая проблема заключалась в том, что “точно такую же” очень часто, при всех вышеперечисленных затратах, производить как раз не получалось. И это второе измерение ненужной продукции: вещи низкокачественные, с невысокими потребительскими характеристиками. Вспомните, как обстояло дело со значительной частью продукции советской легкой промышленности, например. В Москве не продали — в регионы перебросили, из регионов — в село. По ходу дела несколько раз уценили. А если и это не помогало, неходовой товар просто уничтожали сотнями тысяч штук.
А оборонная продукция? Ее доля была гигантской, намного превышающей реальные потребности страны. Говорят, 20—40 процентов. Какое там! Подавляющее большинство советских предприятиях во всех отрасших. Но пересмотр итогов приватизации, отказ от приватизационных процессов к числу этих мер никак не относятся. Как всякие разрушительные действия, подобные меры только усугубят положение беднейших.
