Ознакомительная версия.
«Дело, прежде всего, а потом уже наша любовь, правда, Вася?» – говорил Владимир, и Вася соглашалась. Она сама так чувствовала. То и хорошо, что не просто они муж да жена, а товарищи. Вот и сейчас зовет ее, как товарищ, на помощь, неприятности уладить… Какие такие неприятности? Перечитала письмо Василиса. Затуманилась. Если из-за Савельева – нехорошо. Нечистый этот Савельев, спекулянт. Зачем Володя с ним водится? Директору, каким теперь Володя числится, надо как стеклышко быть и темных людей избегать. Володя доверчив. Савельева пожалел, заступился… Таких людей, что народное добро расхищают, жалеть не приходится. Пусть по делам своим наказания несут. Но у Володи сердце доброе… А другие этого не поймут. Они по-иному «дружбу» Володи с Савельевым растолкуют. Врагов у Володи много, горячий он, на язык узды нет. Как бы не вышло опять как три года тому назад! Как бы «дела» какого против Володи не подняли!.. Трудно ли человека оклеветать? К каждому придраться можно. По себе Василиса теперь знает. Не травили ли ее саму всю зиму? Теперь Володькин черед.
Надо ехать к нему на помощь!.. Надо поддержать его, пристыдить товарищей тамошних. Чего раздумывать? Чего ждать? Собралась – да и в дорогу.
А дом?… Эх! Все одно! Теперь уж не спасешь!.. Развал идет. Выходит, что хоть будто победа за ней, за Василисой, а на деле победа-то за супругами Федосеевыми. Не спасешь!..
Вздохнула Василиса. Подошла близко к окошку. Во двор заглянула. Будто с домом прощалась. Постояла. Строгая такая. Печальная.
И вдруг подумала: «Скоро увижу Володю!..» И щеки кровью залило, и от счастья на сердце даже больно стало. Милый! Желанный! Еду, еду к тебе!.. Володька мой!..
Едет Василиса в вагоне. Второй день едет, а еще целые сутки впереди.
Едет необычно, с удобствами, как буржуйка. Владимир деньги на дорогу выслал (теперь все за плату), наказал спальный билет купить. Да еще прислал кусок материи, чтобы костюм себе сшила. Жена директора должна быть «прилично одета». Смеялась Василиса, когда товарищ от Владимира Ивановича, от директора, явился с деньгами да с отрезом материи. Разложил материю. Расхваливает качество, будто иранский приказчик!.. Хохочет Вася, поддразнивает товарища. А он будто обиделся. Не думал он шутить, «товар действительно первосортный». Притихла Вася, не понимает она «новых товарищей», хозяйственников, но шутить перестала.
Ушел товарищ. Вася долго материю в руках вертела. Не привыкла она о нарядах думать. Но раз уж Володя хочет, чтобы жена его в грязь лицом не ударила, пусть так! Сошьет себе «костюм», модный, как все носят.
Пошла к приятельнице, швее. Рассказала дело, так и так: «Сшей, Груша, помоднее, как все носят».
Груша журналы достала, какие ей еще осенью из Москвы товарищ привез. По ним всю зиму мастерила. Нравилось. Хвалили.
– Ну и отлично. Выбери сама, Груша. Я выбирать не умею. Мне лишь бы чисто да не рвано было. А фасонов я не понимаю.
Груша долго листала потрепанный журнал, мусоля страницы. Наконец выбрала.
– Вот!.. Это тебе будет хорошо: ты тощая. Тебе надо, чтобы фигуру погуще сделать. Это тебе как раз… Бока будут пошире, да и на груди сборки, все не такая плоская будешь… Уж я сделаю так, что мужу понравишься.
– Ну вот и отлично.
О цене поторговались. Расцеловались. И ушла Василиса довольная. Хорошо, что на свете швеи есть, сама ни за что платья себе не придумала бы! Володечка, тот насчет «дамских юбок» знаток! Еще бы, в Америке в магазинах дамских мод служил. Ну и насмотрелся. Он в этом деле «спец». Теперь эти знания тоже нужны. «Красным купцам» надо толк знать и в дамских тряпках, тоже «товар»!
Сидит Василиса около окошка в купе спального вагона. Одна. Спутница, нэпманша, шумная, шуршащая шелками, вся надушенная, в серьгах, к соседям ушла. Громко смеется там с кавалерами. А от Василисы сторонится, брезгливо так губы поджимает: «Простите, душенька, вы на мой плед сели… Сомнете весь». Или: «Ушли бы вы, душенька, в коридор, пока я на ночь туалет свой сделаю». Точно она, раздушенная, нэпманша, хозяйка купе, а Василису так, из милости пустили… Василисе неприятно, что нэпманша ее «душенькой» зовет. Но ввязываться в ссору не хочет. Ну ее ко всем!..
Вечереет. На весенних полях стелются серо-синие тени. Красный шар, солнышко низко повисло над лилово-черной полоской далекого леса. Взметнулись грачи, кружатся. Тянутся и рвутся столбами на части телеграфные проволоки…
И вместе с вечерними сумерками вползает в сердце Василисы безотчетная тревога, тоска… Не грусть, а именно тоска. О чем? Откуда? Зачем?
Василиса сама не знает. Так светло было все эти дни на сердце, празднично. Собиралась в дорогу.
Спешно сдавала дела. И всем вдруг стало жалко, что она уезжает. Может, и не вернется.
Пришла Федосеиха. Обняла Василису да и расплакалась. Виниться стала. Неловко Василисе. В душе нет у Василисы злобы к Федосеихе, только не уважает она ни ее, ни всех таких, как она… На вокзал пришли товарищи провожать Василису; заседание в жилотделе отменили (вечером поезд отходил). Из совета, из парткома… Детишки из дома-коммуны ей цветы поднесли, сами из бумаги сделали…
И поняла Василиса, что не напрасно силы свои, здоровье растратила. Семя посеяно… Кое-что да взойдет…
Слезы подступили, как поезд тронулся. Шапками машут… Милыми такими все кажутся. Расставаться жалко…
Но едва скрылся город, и навстречу весело, будто вперегонки убегая от поезда, замелькали перелески и дачные поселки, забыла Василиса дом-коммуну, забыла радости и горе, чем жила всю зиму, и побежала мысль вперед, обгоняя поезд. К нему, к желанному, милому, к мужу-товарищу… Скорее, поезд, скорее!.. Не жалей пара!.. Ведь везешь ты горячее, истосковавшееся женское сердце! Везешь в подарок любимому Васины карие глаза, Васину крепко любящую, чуткую душу…
Что же сейчас пригорюнилась Василиса? Откуда тоска к сердцу подкатила? Будто клещами холодными сердце сжато, и в горле склубились безотчетные слезы. О чем тоска? О чем?
Может, о том, что вот ушла полоса жизни вместе с домом-коммуной, ушла в прошлое, невозвратное, вот как уходят эти полосы, что весенней нежной янтарью подернуты… Уходят полосы одна за другой, и не увидит их больше Василиса никогда, никогда…
Всплакнула. Незаметно. Тихо. Слезы утерла, и сразу легче стало. Будто холодный ком тоски, что к сердцу подступил, со слезами на новую юбку костюма вылился…
Зажгли в вагоне огонь. Завесили окна. И стало вдруг уютно и не одиноко.
Ясно так, не умом, сердцем поняла Василиса: две ночи еще, а там и Володю увидит. Увидит, обнимет… Ожил голос его в памяти. Жаркие губы, крепкие руки.
Сладкой дрожью пробежала истома по телу, и уже смеются глаза… Кабы не нэпманша, что перед зеркалом вертится, запела бы Василиса от радости. Звонко. Так птицы поют по весне.
Ушла нэпманша, громко дверью хлопнула. Глупая!.. Закрыла Василиса глаза и думает о Владимире, о милом своем.
Думает, будто страница за страницей вся любовь их вспоминается. Пятый год любятся. Шутка ли! Пятый год!.. А будто вчера встретились… А то наоборот кажется: разве было время, когда не было в сердце Володи? Близкого, нежного?
Удобнее уселась в угол дивана. Ноги под себя подобрала. И глаза закрыла. Мягко качает вагон. Убаюкивает. А мысли бегут, бегут…
Вспоминается. Как это было? Как встретились в первый раз?
На митинге. Незадолго до октябрьских дней. Жаркое время было! Большевиков горсточка. А зато как работали!.. Меньшевики царили, крикуны-эсеры… Гнали, почти что били большевиков, «немецких шпионов», «продавцов родины», а что ни день больше, больше становится группа. Сами хорошенько не знали, что дальше будет, а понимали одно: надо добиться мира и из Советов выгнать всех «патриотов-предателей». Это было ясно. И боролись. Напористо. Горячо. С верой. Без уступок. В глазах у всех решимость, без слов: хоть погибнуть, а не уступить!.. О себе никто не думал. Да и был ли тогда человек?
Вспоминает Василиса и все видит не себя, а группу. О ней тогда и в газетах писали, эсеровских, меньшевистских. Небылицы клепали, врали, шипели… Пускай, на здоровье, шипят! Будто так и следует.
И читать-то не читали всего, что писали. Верили: правда за группой, за большевиками.
– Ты бы хоть мать свою пожалела!.. Всю семью срамишь… С большевиками связалась… Родину продаете! – плакалась старуха.
Чтобы дома упреков не слышать, переехала Василиса к подруге. Не жаль ей слез матери. Чужие ей стали родные. Одно только и есть на уме: добиться победы большевиков. Будто сила какая толкала. Не остановишься! Хоть в пропасть толкнет, все равно пойдешь, все равно будешь спорить, добиваться, бороться…
Все жарче схватки. Все накаленнее воздух… Гроза неизбежна. Из Питера вести решение съездов, речи Троцкого, воззвания Петроградского совета…
Вот тогда-то они и встретились. Многолюдный был митинг. Зал набит доверху. Стоят на подоконниках, в проходах сидят на полу. Дышать трудно… О чем был митинг? Не помнит Василиса… А вот президиум ясно видит и сейчас: председателем в первый раз избран большевик, членами тоже все большевики, левые эсеры… Среди них один анархист, известный в городе под кличкой Американец, из кооператива. Владимир.
Ознакомительная версия.
