Кушаешь сам, поделись с товарищем.
— Все игрушки абсолютно новые, но вашей малышке, они, конечно, пока что не понадобятся, — она открывает дверь с табличкой «Ясли» и заходит внутрь.
Меня мгновенно оглушает хор младенческих голосов — все ревут, как маленькие ослята. Меня это сразу же начинает нервировать, а Эстелла просыпается и присоединяется хору ослят. Я раскачиваю ее кресло из стороны в сторону и, к моему удивлению, ее плач стихает и она снова замолкает. Здесь чисто. Нужно отдать Дитер должное. Возле стены стоят шесть детских кроваток, над каждой из которых висит вязаная кукла Маппет. (Примеч. Маппет-шоу — англо-американская телевизионная юмористическая программа, главными действующими лицами которой являются вязаные куклы-маппеты)
— Мы недавно попрощались с одним из наших малышей,— говорит мне Дитер. — Так что у нас есть место для вашей малышки ...
— Эстеллы, — улыбаюсь я.
— Это мисс Мисти, — представляет она воспитательницу грудничков. Я улыбаюсь еще одной невзрачной девушке и пожимаю еще одну руку с облупившимся маникюром.
В итоге я решаю оставить здесь Эстеллу, как предлагает Дитер.
— Всего на несколько часов, чтобы проверить, как вы будете себя чувствовать, — предлагает она. Интересно, нормально ли это — оставить своего ребенка с незнакомцами, чтобы проверить, как ты себя при этом будешь чувствовать. Да я могу себя ножом порезать и ничего при этом не почувствую. Поэтому согласно киваю.
— Я еще ни разу ее ни с кем не оставляла, — признаюсь я. И это правда…ну, почти.
Дитер сочувственно кивает.
— Мы будем хорошо о ней заботиться. Я только дам вам кое-какие бумаги, которые нужно заполнить.
Я отдаю автокресло мисс Мисти и разыгрываю целое шоу, целуя Эстеллу в лоб, после чего бегу к машине за сумкой с пеленками, которую любая хорошая мать всегда носит с собой.
Тридцать минут спустя я, наконец, свободна — свободна от несносного живота, от орущего ребенка... свободна, свободна, свободна. Именно тогда у меня звонит телефон. Я беру его с пассажирского сидения, куда бросила ранее, и вижу, что мне звонит Калеб. Вопреки всему я улыбаюсь. Несмотря на то, что мы с Калебом вместе уже довольно долгое время, у меня в животе до сих пор начинают порхать бабочки, когда он звонит.
Я собираюсь ответить, но вдруг понимаю, что он, скорее всего, звонит, чтобы справиться об Эстелле. Закусив губу, я отправляю звонок на голосовую почту. Я никогда не смогу рассказать ему, как только что поступила. Он, вероятно, прилетел бы в Майами ближайшим рейсом, сжимая в руке бумаги о разводе. Возможно, он бы даже попросил ее составить их для него. Я знаю, что несправедлива и, что он не разговаривал с ней с тех пор, как закончился судебный процесс надо мной, что произошло больше полутора лет назад, но мысли об этой черноволосой ведьме преследуют меня каждый день. Я отодвигаю мысли о суде и моем адвокате на задворки своего разума, чтобы переварить их позже.
Я настроена насладиться свободой, пока рядом нет ребенка. Заехав домой, чтобы переодеться во что-нибудь шикарное, я выбираю белые льняные брюки и блузку от «Гуччи», купленные во время моего последнего похода по магазинам. На ноги надеваю лодочки на невысоком тонком каблуке. Затем возвращаюсь к машине и еду в ресторан, но только на середине пути понимаю, что забыла телефон на кухонном столе.
Я договорилась встретиться с Катин и еще несколькими нашими друзьями, чтобы поесть суши и выпить саке. Когда я вхожу в ресторан, они галдят вокруг меня, словно я отсутствовала целый год. Я целую всех, и мы садимся за столик, чтобы сделать заказ. Либо Катин предупредила их не спрашивать меня о ребенке, либо им наплевать, потому что ни один из них не упоминает о девчонке. Я расслабилась, потому что если бы мне пришлось обсуждать мои ощущения молодой мамы, я бы разрыдалась... но, с другой стороны я испытываю небольшое раздражение. Хотя Эстелла и запретная тема, они могли бы, по крайней мере, спросить, как я себя чувствую.
Решаю не развивать эту тему. Выпиваю четыре рюмки саке, а затем заказываю вино.
Катин чокается со мной бокалом:
— За твое возвращение! — рявкает она, и мы все пьем.
Я чувствую себя фантастически. Я официально вернулась, хотя это были довольно трудные десять лет. В алкогольной дымке, вызванной саке, я клянусь, что мой третий десяток станет лучшим временем моей жизни. Через три часа наш обед подходит к концу, мы все пьяны, но не готовы отправиться по домам.
— Итак, — Катин шепчет мне, когда мы, наконец, выходим из ресторана. — Где ребенок?
— В яслях, — хихикаю я, прикрыв рот рукой.
Катин заговорщицки подмигивает мне. Ведь эта идея принадлежала ей.
— Калеб знает? — спрашивает она.
Я смотрю на нее, как на тупую блондинку, каковой она собственно и является.
— Серьезно, Катин? Было бы у меня на пальце вот это, если бы Калеб знал, что его маленькое сокровище на попечении у незнакомцев? — я покрутила перед ней обручальным кольцом.
Она округлила глаза и выпятила губы, словно не поверила мне.
— Перестань. Калеб никогда тебя не бросит. Я хочу сказать, что у него же был шанс закрутить с этой Оливией, но ..., — она шлепает себя по губам и смотрит на меня так, словно сказала лишнее.
Я замираю, как вкопанная, мне хочется ударить ее. Сучка. Как она посмела вспомнить о ней!
Я едва дышу от алкоголя в крови и гнева, когда мне удается сказать:
— Калеб никогда и не собирался бросать меня. Она была для него пустым местом. Не стоит распространять эту ложь, Катин.
Я знаю, что мое лицо покраснело. Чувствую, как киплю от гнева. Катин выглядит так, словно искренне сожалеет.
— Мне... мне жаль, — заикается она. — Я не имела в виду ничего плохого.
Но я слишком хороша знакома с этим красивым белокурым дьяволом, чтобы купиться на ее извинения, достойные премии «Эмми». (Примеч. Эмми — американская телевизионная премия) Я бросаю на нее презрительный взгляд а она сладко мне улыбается.
— Я просто имела в виду, что он любит тебя. Даже эта горячая маленькая задница не сможет увести его у тебя.
Теперь я киплю. Одно дело упомянуть имя этой швали, но чтобы отдать должное ее внешности — это уже переходит всякие границы дружбы.
— Лия, подожди, — кричит она мне вслед, пока я быстро ухожу прочь, но я не хочу ждать и выслушивать ее извинения. Особенно ее любимое оправдание, что она родом из России и не всегда понимает, как нужно общаться с людьми, так как английский не ее родной язык. Я все это слышала уже не раз и прекрасно знаю, что моя лучшая подруга та еще подлиза. Она любит преподнести обидные оскорбления или клевету, как комплимент. «Ты такая смелая, раз надела эту юбку, я бы побоялась, что будет виден мой целлюлит».
Катин страдает булимией, и у нее нет и намека на целлюлит. Поэтому, очевидно, она имела в виду меня.
Катин Рейнласкез забавная, словно обезьянка в зоопарке, но разорвет в клочья любого, кто перейдет ей дорогу. Мы подружились еще в средней школе, но наша дружба скорее напоминала схватку, так как каждая из нас стремилась обладать тем, чего нет у другой. Моя первая машина стоила шестьдесят тысяч, ее — восемьдесят. На свою вечеринку в честь шестнадцатилетия я пригласила триста гостей, она — четыреста.
Впрочем, в случае с Калебом я победила. Катин уже дважды в разводе. Первый раз она вышла замуж в Вегасе и брак длился максимум сутки, после чего был аннулирован. Во второй раз она вышла замуж за пятидесятилетнего нефтяного магната, но как только они расписались, выяснилось, что магнат жуткий скряга. Катин сходит с ума от зависти, когда речь заходит о Калебе — красивом, богатом, вежливом, сексуальном Калебе. Мечта каждой девушки, которая в итоге досталась мне. Я пользуюсь любой возможностью, чтобы выставить напоказ свой самый главный триумф в жизни, но с тех пор, как случились эти проблемы с Оливией, зависть Катин сменилась самодовольством. Она даже имела наглость сказать мне однажды, что восхищается находчивостью этой сучки.
Маленькими, нетвердыми шагами я иду к своей машине, стараясь не рухнуть на своих каблуках, и сажусь на водительское сиденье. Часы на приборной панели показывают шесть часов. Я не в состоянии вести машину, но у меня даже нет мобильника, чтобы позвонить кому-нибудь и попросить забрать меня. Да и в любом случае кому я буду звонить? Мои друзья так же пьяны, а те, кого с нами не было, если увидят меня в таком состоянии, удивленно поднимут брови, а потом будут распространять сплетни.
Внезапно я вспоминаю про Эстеллу.
— Вот дерьмо! — я хлопаю рукой по рулю. Я должна была заехать за ней в пять, а сейчас у меня даже нет возможности позвонить в детский сад. Завожу машину и, не глядя, сдаю назад. Раздается автомобильный гудок, а затем дребезжащий скрежет металла. Мне даже не нужно смотреть на бампер, чтобы понять, что все плохо. Я выпрыгиваю из машины и нетвердой походкой иду к ее задней части. Бампер моего «Рэндж Ровера» впечатался в старенький «Форд». Это выглядит комично. Я подавляю желание рассмеяться, а затем и желание расплакаться потому, что замечаю мигающие синие и красные огоньки полицейской машины, приближающейся к нам. Водитель «Форда» — пожилой мужчина. На пассажирском сиденье сидит его жена, держась рукой за шею. Я закатываю глаза и скрещиваю руки на груди, ожидая неизбежный вой сирен скорой помощи, которая подчеркнет сомнительность этого приключения.
