она вытирала платочком, и нос, который приобрёл розоватый оттенок, отражали скорбь и беспросветную тоску.
Первым порывом стало желание встать и подойти, расспросить, что не так, попытаться помочь, но она смотрела не куда-то, а ровно на меня, не отводя взгляда. И я понял, что подойти придётся по совсем иным причинам.
Тёмные волосы, подобранные в хвост, тёмные глаза и особенно их разрез выглядели так знакомо, и я выругался про себя за то, что не догадался сразу. Я смотрел в эти глаза, когда впервые очутился в чужом теле. Не именно в них, но в почти точно такие же.
Поднявшись и проследовав к женщине, я неловко попытался её обнять. Она не сопротивлялась, но и не тянула рук. Стояла, продолжая вытирать слёзы.
— Здравствуй, мама, — полувопросом поприветствовал я.
— Здравствуй, — наконец вымолвила она, глотая слёзы и пряча платок в нагрудный карман.
Одета она была бедно, почти как бабушка Шена, но с большим вкусом и, как мне показалось, наряднее.
— Может, пройдём, что-нибудь съедим? Тут вкусные кофе и выпечка. Всё за счёт Школы сегодня, — наиграно воодушевлённо проговорил, приглашая женщину пройти вслед за мной.
— Хорошо, — согласилась она.
Неловкая пауза длилась, пока мы шли, и сохранялась какое-то время, когда сели в дальнем уголке одного из шатров. Я пошёл за напитками и булочками, пока женщина приходила в себя. Радовало, что опознал её правильно, иначе вышло б совсем неловко. Но слёзы немного смущали. Никогда не умел обходиться с плачущими женщинами. Всегда говорил что-то не то, не мог угадать, что они хотят слышать, и не понимал истинных причин слёз, ведь озвученные часто оказывались ложными.
А плачущие взрослые женщины вообще повергали ступор. Если плачет подружка, всё просто. Виноват — ты. Даже если нет. А если плачет взрослая дама, годящаяся в матери — причина всегда глубже и поэтому в чём-то даже страшнее. И, возможно, виноват опять же ты. И не потому что ей так захотелось, а на самом деле.
— Принёс, — радостно отрапортовал, будто она сама не видела.
Руки «матери» потянулись к стаканчику. Она не то грелась им, не то отгораживалась.
— Садись, — пригласила она, видя, что я замешкался. — Нечего ноги топтать.
— Хороший сегодня день, солнечный… — начал я, но она оборвала меня, помотав головой.
— Не надо… Не надо этих пустых разговоров. Пожалуйста…
— Ладно…
Я бы не нашёлся, что ещё сказать, но она сама сразу задала тему.
— Вижу, что вы неплохой молодой человек. Но прошу вас, скажите, где на самом деле мой сын?
Отпираться или отнекиваться не имело смысла. Покрасневшие полные тоски глаза матери не давали повода усомниться в том, что она знает, что говорит.
Я не её сын. Она не моя мать. Мы оба знаем это. И даже если я начну врать и смогу убедить её разум, мне никогда не убедить её сердце.
Мне так и не удалось вымолвить ни слова, сидел, сложив руки на коленях, и глядел на пар, летящий от чашки с кофе. Поэтому женщина начала первой.
— Алан был хорошим мальчиком. Всегда. Только замкнутый, не особенно общительный. Но никогда никого не обижал. Так хотелось, чтобы он нашёл друзей, как все. Нашёл подругу. Водила его в кружки и секции в надежде, что там он с кем-то подружится. Но его хватало на пару занятий, и потом он всё бросал. Так и рос, в отчуждении от сверстников. И чем старше — тем замкнутее. Но он был хорошим.
Будто убеждая саму себя, повторяла она. И почему-то упорно говорила «был». В прошедшем времени.
Видя, что я ёрзаю на месте, добавила:
— Я знаю, что с ним что-то произошло. Не знаю что, но надеюсь узнать.
— Я бы рад… — начал я, — но она перебила.
— Позвольте сначала мне сказать, что собиралась. И потом я задам вам несколько вопросов. И буду очень признательна, если ответите честно.
Женщина опять протёрла слёзы и убрала, наконец, платок. Глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы сохранить твёрдость голоса.
— Мой Алан всегда выделялся. И при этом всегда был незаметным. Он не был лучшим в школе, но и не был худшим. Не был самым проблемным или самым примерным. Вечная серединка. Но нигде никогда не вписывался. И если я убеждала себя, что всё это нормально, просто у меня особенный мальчик. Хороший мальчик, — в очередной раз повторила она. — Но было ощущение, что он может попасть в неприятности. И так и случилось.
Взяв паузу, она несколько раз отпила кофе. На булочки даже не смотрела, только грела руки о стаканчик и пыталась подобрать нужные слова. Стоило бы принести её ромашковый успокаивающий чай, а не бодрящий напиток. Но что сделано, то сделано.
— Когда я увидела то видео из магазина, я не поверила, что это он. Он не мог так поступить с теми людьми. Он воспитывался иначе, он просто не мог…
— Простите, но…
— Это был он, я знаю. Когда за полгода до этого он ушёл из дома, было уже всё ясно. Ничем хорошим это не кончится. Он нашёл друзей, как я и мечтала. Но они были ему не друзья. Такие люди не могут ни с кем дружить. Тогда ещё не знала, что у него открылись способности. А они знали. И вышли на него. Или он сам их нашёл. Не знаю. Но из-за их влияния он сделал то, что сделал. И теперь, когда начался проект, я так обрадовалась, что мой мальчик теперь под присмотром. Вдали от этих извергов. Да ещё и такие успехи! И в учёбе, и среди зрителей, несмотря на его ошибку в прошлом.
«Она называет ошибкой тюремное прошлое сына, когда чуть не погибли невинные люди», — подумал я, отмечая, что, наверное, любая мать будет до последнего выгораживать ребёнка, даже если он ступил на кривую дорожку.
— Но очень быстро стало ясно, что моя радость — иллюзия. Мой сын говорил не так, вёл себя не так, смеялся не так…
Она пристально уставилась на меня, изучая черты лица.
— И поначалу ты был больше на него похож, чем сейчас. Не знаю, грим это, косметические процедуры, какие-то фокусы монтажа или способность копировать внешность. Но ты не он. Хоть и очень похож. Не знаю, зачем ты использовал имя моего мальчика, мне всё равно. Меня волнует
