ЛЫЖНЫЙ ИНСТРУКТОР С ГОРЫ СОВИНЫЙ РОГ (в многолацканном, многостороннем, разноцветном лосешкурном скирдорюкзаке, с подвешенными бойнами или буанами, как они пральна пишутся, и угрюмыми рубинами во власьях его): По истине и крайней плоти.
БОБИНА ДВА. Чарли Чаплин подмигивает в ранней утренней росе, у садовой стены, прямо когда большой Мясник-Изменщик намерен метнуть ведерко холодной воды через стену.
ПЛЕСНЕВЕЛАЯ МАРИ. Она была капельдинкой в театре «Риальто», Лоуэлл, Масс., обычно мыла шваброй дамскую комнату после того, как мы всю ночь ставили там ее дочку Мэри-Грязнулю на хор, чего, в любой день можно было пойти в театр и перехватить себе суходрочку, лишь спросив у капельдинера в дверях: «Где Грязнуля Мэри?» и он отвечал: «О, на заднем сиденье вон там с Гартсайдом, минетит его или как-то —»
«Ты в смысле дрочит? Ты ж не думаешь, что Грязнуля Мэри станет пробовать минет средь бела дня?»
«Ну да, а чего б, к черту, и нет, что не так с минетом средь бела дня – думаешь, у меня семь челюстей просто так?»
Вот что я от него услышал, и я спустился к первому ряду поглядеть минуточку кино перед тем, как снова проверить, чем там занимается наша единственная и неповторимая, наша совершенная девушка, Грязнуля Мэри; и с первого ряда я, конечно (и вот, когда я был очень маленький мальчик, думаю, моя первая картина, иными словами, первое кино, что я когда-либо видел, думаю, был фильм Тома Микса с ним в белой шляпе, и, фактически, до того снежный в нем, что в общем дожде той киноэкранной калифорнии в жидкой грязи он светился, как червячок-светлячок, и синонимно всему этому видеть, как он скачет весь из себя через дождявые хижины на халате и приземляется на маньяков в темноте… Я боялся высунуть руку во тьму, пока мне двадцать девять лет не стукнуло, о я бы сказал, двадцать девять и типа, не тридцать, если не тридцать, или уйма тридцати, ну это уйма уйм, но я б осмелился угадать, на худой конец, или по крайней мере, двадцать девять лет и десять месяцев и двадцать девять дней, вот сколько лет мне сегодня, или, может, лишь на день-другой позже того, но час настал гавиал, я тут финт кручу, и ты послушай меня, папка, я весь день тебя жду, покуда корячусь над горячею плитою, пока домой с работы не вернешься, зра боты, ебанамат, и не заправишь мне здоровенную поебку, к печке прислонив, а я закину старое свое платьишко тебе куда угодно, папуля, через за сарай, када ни скажешь, папуля, или ты зайдешь за стог сегодня вечерком в одиннадцать или семень часов, и я тебя отличненько отлажу, папуля, я тебя досуха откачаю и выебу так, что жопа отстегнется, что это с тобой такое, я тебя все время ебу, папаня, чёэт ты не приходишь ебать малют’чку мя, я темноты не боюся, я тебя научу как темени бояться, тут в Нью-Орлинзе у нас всяко-разные вуду есть, и худу, и худсудуду тож, но нас этта не парит, птушто папуля мой, скажи папуле майму, что Господь вчера вечером сказал, и дамы собралися все и патвердили, и все мы идем и переходим юный синий свет тонких измерений апро эхекди кхдхке акрик, этно и еты кдхт этккк, там на самом деле нет никаких прерываний или чего-то, но лишь льистые листые чистые механические свойства и страх, естественный, нашуметь, аминь.
«Когда я был во тьме, ту косячную трубку у меня из руки сперли». «Тогда чего ж ты себе вопрос не задал? Ты чего это задумал, Чарли?»
«Я не могу ничего сделать, покуда не прикину, как я умудрился эту штуку потерять в темноте, я отчетливо помню, как с нею в руке оставил этот стул, но теперь при свете лампы вижу, что она не на кушетке, да и вблизи стула ее нет, так где, хде, гдье, гидьиийийеаааа она может быть? (подражая Милтону Бёрлу) На сцене водевиля стояли два маленьких комедианта; в первом ряду сидела блондинка; гля на ё, сказал первый комик; я ё как раз щас мею, я мею, не, я ё ща смею, о как оно, с бритакцентом, имею, да, вот так, валяй и забудь то, что сейчас говорил, если не можешь вспомнить, тресь, валяй, головой, скрип, тресь, треснись головой, башкой; иди башкой треснись в трещине; иди башкой треснись в резкой расселине; иди башкой треснись в стойке свалки костей; иди треснись башкой в сильной синей стойке; ах ха, иди и тресни себе башку; иди, паццан, найди свою башку, тресни ее, она найдена, а теперь послушайте, детишки, иди башку себе тресни, говорю я, в стойке почтодома, о да, вжик, иди треснись башкой в черношторме, мешке водоврата; иди тресни, иди треснись, чужак в покрове мой брат, это он протянул черную руку свою во мраке и украл мою косячную трубку.
Иди треснись башкой в бешеной тьме; иди найди себе другого Монро Старра, с кем можно сидеть у плавбассейнов, через десять лет после того, как помрет; иди треснись башкой о вершину горы, иди найди блондинов с вонючими старыми пёдзами, как Коди всегда говорит, божынька благослови его маленькую старенькую шкурку, что гонит тама дурку, ой, тяфк, щелк, дхключр ой нах мэгги и джиггз бегут третьими и четвертыми, но есть намеки на то, что и другое вскорости солучится посредствием сы дозорного она снова возвращается, где все склонно убиваться тута повсюду и уми слибты не смоешь аще дкгдекек дкакоух но вот уж я снова потерял вот кто чра ахниз каты у драть то что мне опять следовало терять типа счастливого старого Ейца вот я увидел кое-чё одно нащот угу и старого Йейтса и я утверждаю, что он великий человек, потому что выучился писать уафтоматически по приказанью мелковатых (припоэйных?) приведений совсем типа джеймз мейсон этого хочет, а я говорю и единственное тут это тебе нужно объясниться ясно или никак вообще.
Стало быть, они торгуют кукурузой в пыльных переулках; пейзане тонут в пурпурной почве, солнце цвета вина, козы ноют, пуза жиреют, ядро и отара, и остров в тростниках, и рисовые чеки дня, все клонится, сторицей; и вечерняя пора снизошла на старую Мексику. Вдали за долиной они взрывают последний из вулканов преисподней через дырку в земле, такую большую, что мне никогда смелости не хватало даже пойти и заглянуть, но скоро я пойду, как только закруглюсь с возвратным сафари; но я говорю (шаг назад, тут под навесом дождя нет, черт, на зимой Кёртис-стрит холодно и серо!) бум О хрясть, (внутренние мусли, стало быть, в смысле мысли, бум О и все такое, то были, но ей-богу у меня тогда был голос, я не стану с тобой первым вешать трубку, давай дальше, ну, сказал он, я просто подумал, как маленький зареванный ворвенный парнишка в кино со слюнявой губой и лысой головой, и глазами на мокром месте, знаешь такого? теперь подумайте крепче, американцы моего поколения! кхем, иик! Дэнни Кей заводится в – к бую все это, я буйно ринулся, мне хотелось врасплох – буупи, гупим нья ткшейе этут глазд но я к этому никакого отношенья не имал, стало быть, они торгуют кукурузой в пыльных переулках, ну точно ж это законный оттяг, чё ж вы, ребята, не дали мне дальше грить, тогда б нам не пришлось всем зависать вот так вот низашто нипрошто, езусе, вы, ребзя, думаете, тут неча деять, а тока пздой крыться налево и направо от умников всяких. Слушайте, я вам тюльку не вешаю – я знаю, о чем вы думаете, фактически, думали о чем кучу разных раз, но я знаю, что вам от этого только скучно – прежде чем мы внемлем вновь – что вы, ребята, это можете, либо внять по законам Макбета, он с линялой бестелесной гнойной формой нашел дам, визжащих взносным образом, палаты, в опурпуренных одеяньях они смыкали темные сгустки нощи своими музыкальными… грудями. Но он корчится, О как же его корчит, корчится змей. Лучше, чем Эдди Аркано, любители спорта. Тед Уильямз в прошлом году выбил.345, где-то так, не слишком плохо ему все удалось, с Уильямзом беда в том, что он не бьет больше.400, как бывало, и мне кажется, по-прежнему б мог, если б не тот сдвиг Уильямза, что навсегда загубил в натуре великий день великого, великого хиттера, вот что срубило Уильямза, он разочаровался из-за этого сдвига Бордо, что навсегда с тех пор и впредь отняло у него возможность лупасить по старой пилюле с тем же экстраособым смаком, что он, бывало, раньше, столь умело являл в старину фасоли-с-треской, когда Майор Хенри Дж. Фундерхакс, эск., но не подписчик, кхем, (хотя надежно сказать, то есть, надежно принесено нам и, следовательно, осуществимо (существимость) сказать, что, поистине и par force[50], в английском – по необходимости, кхем, что, э, нам и впрямь следовало бы счесть целесообразно для себя в сей счастливый миг стыков и правильных правописаний, но также понравилось бы другим нашим сенсерам дня повеличее, когда хорошо известным фактом был тот, что шумишеские старики, живущие в синих сараедверях со жвачками черного воска в спутанных хмурях своих и сиськах вперде, по некой истине стали б, хоть тут и без преувеличений, как с красным носом мужланской стервозы, в день отказа сразу, когда сужденье всё на деле в Ниле спустило смертельный капкан для фескезе и цувкрыле дня, Вуззи, Ужасающий и обширнейший из последнего рабства его царства. На, и, э, но, постой, это поыстене, и в опчем, ибо что останавливаться, и впрямь это было б большейшим и нарушительно обнарезанным темпом для поддержки, поскольку вот они побежали! – моторкарки сорвались с места поперек озера, рыча в палисаде, в садике долины, растаявшее мороженое чада, адово, лежит, хлестоманя вот влажной жаркой мостовой дня, по которой домохозяйки угловато крадутся коленками вовнутрь в дочаяньи; и, значит, у песков Могыщегрита, который был голландским до того, как стать очистителем, нет ничего легче образованности, все что надо тебе, это чертовски хорошевский должен тупой ты бутылский, ты мог бы и в голландский влезть с передом ролика и легче? полегче? ты сказал полегче? Я тебя вижу, я тебя распилить могу распялить, Бенвенуто Челлини (я правильно произнес твое имя?) посреди поистине великолепного представленья среди публики там в Макаронтауне, где все итальяшки сби-ра-ют-ся, райские врата, и пакуют там наши волыны и чайники, с какими заставлять почву расти, и так вот, и значит, и значит, роза это роза это роза, (меня подмывало добавить ток’щё’одну’но’ не стал, ей-багу.) Я прошел разок по щиколку в морских трясинах и почувствовал, как пальцы на ногах у меня тычутся во всяких крабиков, погребшихся в илу в натуре глубоко, чем глубже нога моя тонула, тем больше я чувствовал всевозможных меленьких остреньких крабиков, что были все меньше и меньше, а грязь все глубже, и драться им вовсе не нужно.
