Улыбка Притчера оставалась такой же, разве что самый уголок рта чуть дрогнул.
— Ожидал нас?
— Но как же… — Старшины с удивлением поглядели один на другого. — Уже неделя прошла с тех пор, как он предупредил нас, что вы прилетите.
Их апартаменты были роскошными по меркам этого мира. Притчеру приходилось жить и в худших условиях. А Чанису, похоже, все это было безразлично.
Между ними возникла напряженность, но совсем иного рода, чем раньше. Притчер чувствовал, что приближается время решительных действий, но был не прочь еще немного подождать. Встреча с губернатором была рискованным делом, но и выигрыш в этом случае был бы значительно больше. Он чувствовал раздражение при малейшем движении бровей Чаниса, при той нежной неуверенности, с которой он закусывал губу. Он ненавидел бесполезную игру, и притворство Чаниса бесило его, заставляло торопить развязку.
— Кажется, нас поджидали, — сказал он.
— Да, — просто ответил Чанис.
— И это все, что вы можете сказать? Мы прилетаем сюда и узнаем, что губернатор уже ожидает нас. Может быть, от губернатора мы узнаем, что нас ожидают на самой Тазенде. Какой тоща смысл во всей нашей миссии?
Чанис поднял голову и ответил с усталостью и досадой:
— Ожидать нас — одно, знать, кто мы такие и зачем прилетели — совсем другое.
— А вы что, надеетесь скрыть что-то от людей Второго Основания?
— Возможно. А почему бы и нет? А вы уже сдаетесь? Скорее всего, наш звездолет засекли в космосе. Что необычного во внешних космических постах? Даже если бы мы были самыми обычными чужаками, мы все равно были бы для них интересны.
— Настолько, чтобы именно губернатор явился к нам, а не наоборот?
Чанис пожал плечами.
— Об этом подумаем позже, когда увидим, что представляет собой этот губернатор.
Притчер осклабился в недоброй улыбке. Все это становилось нелепым.
— По крайней мере, одно мы теперь знаем, — с искусственным оживлением продолжал Чанис. — Тазенда — Второе Основание, и сотни мелких фактов подтверждают это. Как иначе объяснить явный страх местных жителей перед Тазендой? Я не ряжу никаких признаков политического управления. Их Старшины, очевидно, распоряжаются здесь вполне свободно, и в их дела никто не вмешивается. Налоги, о которых мне говорили, взимаются неаккуратно или вообще не взимаются. Местные жители громко жалуются на бедность, но на самом деле недурно обеспечены и выглядят сытыми. Дома их примитивны, деревни грубы, но вполне подходят для жилья. Честно говоря, эта планета меня даже восхищает. Никогда еще я не видел менее благоустроенного мира, но я убежден, что население здесь не страдает, и что они счастливы своей простой жизнью вдали от проблем центральных районов.
— Вы что, поклонник простых радостей деревенской жизни?
— Упаси меня Галактика! — возмутился Чанис. — Я просто хочу подчеркнуть всю важность этого момента. По-видимому, Тазенда — способный администратор, но не в том смысле, что Старая Империя или Первое Основание или даже наши Объединенные Миры. Тазенда дает им то, что не могло дать ни одно государство: счастье. Разве вы не видите, что сама природа здешней власти иная? Она не физическая, а психологическая.
— Неужто? — с легкой иронией спросил Притчер. — А как же объяснить ужас, с которым Старшины говорили о карах за предательство? Как это укладывается в вашу теорию?
— А разве кто-нибудь из них был наказан? Они говорят, что наказывали других. Создается впечатление, что возможность наказания настолько глубоко заложена в их мозги, что никакой надобности в самом наказании просто не возникает. Этого вполне достаточно, и я уверен, что на планете нет ни одного солдата с Тазенды. Неужели вы не понимаете всего этого?
— Может, и пойму, когда увижу губернатора. — холодно ответил Притчер.
— А что, между прочим, если и наши умы сейчас контролируются?
— Вам к этому не привыкать. — с жестоким презрением ответил Чанис.
Притчер побледнел, как полотно, и через силу отвернулся. В тот день они больше не разговаривали.
Безмолвной и безветренной холодной ночью, прислушиваясь к сонному похрапыванию компаньона, Притчер бесшумно настроил свой наручный передатчик на волну, которой не было в передатчике Чаниса, и, нажав кнопку ногтем, связался со звездолетом.
Ответ пришел бесшумными, чуть выше сенсорного порога, колебаниями. Дважды Притчер спрашивал:
— Никаких сообщений?
И дважды приходил ответ:
— Никаких. Мы все время настроены на его волну.
Он встал с постели. В комнате было холодно, он завернулся в меховое одеяло, уселся в кресло и уставился на звездное небо, такое непохожее на небо его родины, где Галактика слабо и туманно освещала Периферию.
Где-то среди этих звезд лежал ответ на все вопросы, что мучили его, и он почувствовал горячее желание как можно скорее развязаться с этим делом, чем бы оно ни кончилось.
На мгновение пришла мысль: прав ли Мул, отняло ли у него Обращение ту предприимчивость, которой он всегда гордился. Или здесь играли свою роль возраст и усталость от постоянных скитаний последних лет.
В конце концов — какая разница?
Он устал.
Губернатор Россема прибыл без свиты. Его сопровождал только водитель в форме.
Сама машина была новейшей модели, по стандартам Россема, но для Притчера она выглядела устарелой. Она неуклюже разворачивалась, подскакивала на ухабах. Сразу было ясно видно, что ходила она на химическом горючем, а не на атомных батареях.
Губернатор Россема ступил на тонкий наст и пошел вперед к дому между Старшин, выстроившихся в две шеренги. Он не посмотрел в их сторону и быстро вошел в двери. Все последовали за ним.
Два человека Мула наблюдали за этим из окна своего помещения. Губернатор был плотным невысоким человеком и ничего особенного в нем не было.
Ну и что с того?
Притчер почувствовал, что нервничает. Он выругался про себя. Лицо его при этом сохраняло ледяное спокойствие. Он не собирался обнаруживать свои чувства перед Чанясом, но он ясно ощутил, что давление у него подскочило, а в горле пересохло.
Это был не физический страх. Он всегда был выше тех бравых служак, пушечного мяса, которые были слишком глупы даже для того, чтобы бояться, и физический страх мог подавлять.
Это было нечто другое, иной страх.
Он быстро взглянул на Чаниса. Молодой человек лениво разглядывал ногти на руке и даже поковырял какой-то едва заметный заусенец.
Притчер почувствовал, как волной поднимается в нем сильное негодование. Какого черта Чанис не боится ментального контроля?
Притчер вздохнул про себя и попытался подумать о прошлом. Каким он был, прежде чем Мул обратил его из прежнего твердолобого демократа?
Трудно было вспомнить. Он никак не мог представить себе свои ощущения в то время, никак не мог обрубить нити, которые эмоционально привязывали его к Мулу. Умом он помнил, что некогда пытался убить Мула, но как ни напрягался, не мог вспомнить и тени своих прежних эмоций.
Может быть, это была самозащита его собственного мозга, потому что даже мысль об этих эмоциях вызвала холодную испарину. А что было бы, если бы он вспомнил все в деталях?
Что, если губернатор тоже вмешается в его мозг?
Что, если невидимые ментальные щупальца человека Второго Основания заберутся в его мозг, разорвут его на части и снова соберут по своей прихоти?
Когда это произошло в первый раз, он ничего не почувствовал. Не было ни боли, ни особенных ощущений… ни даже неудобства. Он всегда любил Мула. Если давным-давно и было время, когда он думал, что не любит его, что ненавидит его — это было ужасным обманом. Мысль эта смущала его.
Но боли не было.
Неужели встреча с губернатором повторит ту же сцену? Неужели все, чем он живет — его служба Мулу, вся его жизнь — уйдет как сон. И Мул станет сном и только Тазенде он будет предан…
Он резко отвернулся от окна. Захотелось выйти на воздух.
— Я думаю, пора, генерал, — резанул слух голос Чаниса.
Притчер снова повернулся к окну.
Старейшина беззвучно открыл дверь и почтительно поклонился с порога.
— Его Превосходительство губернатор Россема, — сказал он, — именем Лордов Тазенды разрешает вам аудиенцию и просят, чтобы вы появились перед ним.
— Ну, конечно. — Чанис одним рывком затянул потуже пояс и накинул на голову россемитский капюшон.
Притчер непроизвольно стиснул зубы. Начиналась настоящая игра.
Губернатор Россема не поражал своим внешним видом. Во-первых, он был без головного убора, и его редеющие светлые волосы, наполовину седые, придавали ему добродушный вид. Его глаза, окруженные сеткой морщин, казалось пытливо смотрели на них, но его свежевыбритый подбородок был мягким и маленьким и по универсальной концепции последователей псевдонауки «физиогномистики» должен был считаться «слабым».