«Западники и националисты: возможен ли диалог?», М., 2003, с. 202.
«Завтра», 25 июня 2003.
дин, — но наступает, видно, время, когда, по слову Писания, последние должны сделаться первыми».178 Политическое разъединение славянства, то прискорбное обстоятельство, что, как писал Тютчев,
Иноверец,иноземец Нас раздвинул, разломил, Тех обезъязычил немец, Этих турок осрамил
рассматривалось как историческое несчастье, а интеграция славянского мира в русской империи как «святое дело» (как «законная добыча», конечно, тоже, но об этом противоречии мы уже говорили).
Так или иначе, и в четвертом пункте — а это уже перестает, согласитесь, казаться простым совпадением — сегодняшние «новые учителя» опять почти буквально повторяют своих предшественников. Несмотря даже на то, что ни одно из сегодняшних славянских государств не «обезъязычил немец» и не «осрамил» турок. Вот пример. Еще одному доктору философских наук А.С. Ципко не дает, оказывается, спать дезинтеграция «славянского ядра России». Удивительно ли, что еще в 2002 году призвал он к созданию в России «партии имперской реставрации»?179 Уже из-за одного такого призыва нетрудно было предсказать его реакцию два года спустя, когда украинская молодежь попытается оспорить результаты подтасованных властью выборов на Украине, отвергая диктат «партии имперской реставрации».
i Со страстью, достойной классиков консервативного национализма, должен будет Ципко — вместе с депутатами российской думы — утверждать, что выборы были не подтасованными, а честными и справедливыми (несмотря даже на то, что Верховный суд Украины объявил их результаты фальсифицированными).
И вместе с вождями своей «партии» должен будет он заклеймить грандиозные демонстрации в Киеве как «шабаш ведьм» (хотя даже самый известный тамошний олигарх и зять президента Виктор Пинчук, которого едва ли можно заподозрить в симпатиях к анти-
М.П. Погодин. Цит. соч., с. 115.
А.С. Ципко. «На гражданской войне диалогов не бывает», www.liberal.ru/sitan.asp?Num=324&print=i
с.5.
русскому «шабашу», признал, побывав на этих демонстрациях, что «здесь всё так полно тепла и красоты, будь $гстудентом, я и сам был бы сейчас на площади вместе сзтими людьми».180
И, наконец, не мог бы Ципко не повторить отчаянный припев своей «партии», что весь этот светлый порыв к свободе, всё это «тепло и красота» организованы на деньги американского империализма.
Естественно, именно это его «партия» и утверждала зимою 2004 года точно так же, как за два года до того обвиняла «воинственных за- падников» втом, что им просто «некомфортно жить в империи» (кому, спрашивается, кроме его «партии», это в XXI веке комфортно?).
И все-таки, по сравнению со свирепыми угрозами классиков, выглядит негодование Ципко и его «партии» как-то вяло, бессильно, провинциально. Вспомним хоть как грозно напоминал когда-то Европе Тютчев, что если Россия не получит «своего законного дополнения путем естественного хода событий», то «будет вынуждена достигнуть его силою оружия, подвергая мир величайшим бедствиям».181
Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса
ное обстоятельство, что и полтора столетия спустя после письма Чаадаева, которое мы так подробно здесь рассмотрели, сегодняшние его идейные наследники, «воинствующие западники», все в том же безнадежном меньшинстве в России, в каком были они в 1850-е? И то еще более странное обстоятельство, что столько уважающих себя людей с учеными степенями опять самозабвенно проповедуют идеи, дважды за полтора столетия принесшие стране национальные
катастрофы? В чем именно хотят они сегодня убедить «высокопо-
*
ставленных сотрудников», возрождая эти идеи? В том, что пришло время реванша, будь то православного, каку Нарочницкой и у Бо-
Quoted in The New York Times» December 2, 2004.
«Русская идея», c. 97.
ханова, или славянского, как у Ципко и у «культурного болгарина», или евразийского, каку Дугина и у генерал-полковника Ивашова, или, наконец, просто «русского», как у Бондаренко и у читателей газеты «Завтра»! Опять «седлайте коней, господа офицеры»?
Но разве позорный мир 1856 года (и еще более позорный мир 1918-го в Брест-Литовске, развязавший в стране гражданскую войну), так же, как и позорно рухнувшая сталинская попытка создать в России «альтернативный центр мировой политики», все еще недостаточное свидетельство, чем все эти попытки кончаются? Конечно, «высокопоставленные сотрудники», которых пытаются просветить сегодняшние наследники Погодина, не имеют об этой исторической ловушке ни малейшего представления. Но ведь нынешние претенденты на роль «новых учителей» должны его иметь, обязывают ведь их к чему-то ученые степени. Так зачем же накликивают они на свою страну новое несчастье?Едва ли сможем мы ответить на эти новые, без преувеличения роковые вопросы, не вернувшись на минуту к основным чертам наполеоновского комплекса, как сложился он в новое время, и не вспомнив, что до сих пор переносила Россия эту сверхдержавную болезнь очень похоже на то, как переносили её европейские соседи. При Николае I пережила она её первичную наступательную фазу, по сути, так же, как Франция при Наполеоне I и Германия при Вильгельме II. Стой, впрочем, разницей, что, в отличие от них, при «неумном и опьяненном лестью» императоре не сразу, как мы видели, нашла адекватною ей форму внешней политики (т.е. передел Европы). Но уж в том, как трагически фаза эта для всех них закончилась, ровно никакого отличия не было. И так же, как европейские соседи, вступила после этого Россия в фантомную фазу «наполеоновской» болезни. И также, несмотря на катастрофические результаты первого опыта, не устояла перед соблазном нового передела Европы.
Вторичную наступательную фазу комплекса, которую Франция пережила при Наполеоне III и Германия при Гитлере, Российская империя переживала при Сталине. С той опять-таки разницей, что поскольку вторую мировую она выиграла, осложнения этой болезни преследовали её еще полвека. Впрочем, грандиозного крушения избежать ей, как и соседям, все равно не удалось. Так же, как в свое время Франция и Германия, была она снова свергнута со
сверхдержавного Олимпа. И чем дольше тянулись в ней эти цепкие осложнения, тем ужаснее оказалось падение, обернувшись демографической и социальной катастрофой. «
Самое интересное, однако, начинается дальше. Потому что после этого пути России и Европы разошлись. И Франция и Германия оказались способны учиться на своих мучительных ошибках. И после еще одной мировой войны они, вопреки предсказанию Тютчева, помирились, положив начало новой Европе. (Если министр обороны новейшей сверхдержавы и назвал их «старой Европой», то лишь по причине обычного, можно сказать, николаевского, сверхдержавного невежества). Как бы то ни было, ни та ни другая не перестали от этого быть великими европейскими державами. Только от наполеоновского комплекса излечились. Выздоровели. Германия полностью, Франция с некоторыми остаточными психологическими осложнениями, но выздоровели.А что же Россия? Горбачевские установки конца 1980-х на «новое мышление» и «общеевропейский дом» открывали ей, казалось, все возможности для выздоровления. Достаточно, однако, даже мимолетного взгляда на истолкование этих установок во вполне благопристойной сегодняшней литературе, чтобы увидеть, что этого не произошло. Вот как, например, толкует их тот же В.В. Ильин: «Проигрыш холодной войны, бездарная, безответственная, некомпенсированная сдача преступным руководством СССР, а затем России оплаченной кровью миллионов патронируемой территории».182 Не получилось, иначе говоря. И судя по многочисленности кандидатов в «новые учителя», а также потому, что их проповедь религиозного сектантства и имперского реванша опять «идет нарасхват во всех ведомствах, вплоть до самых высоких», в ближайшем, по крайней мере, будущем не получится. Не состоялось выздоровление.
Означает ли это, что — несмотря на всю яркую «европейскую» риторику, которую слышали мы от Путина, — Россия вступила в XXI веке в неслыханную в Европе фазу вторичного фантомного комплекса? Может быть, анализ того, как сложилась в ней его первичная фантомная фаза, поможет нам ответить на этот вопрос. Но это уже другая история. О ней в следующей главе.
182 В.В. Ильин. Цит. соч., с. 193.
Глава седьмая Национальная идея
и интересы Я не знаю, почему Александр
Блок назвал девятнадцатый век «железным».2 Может быть потому, что гимназические преподаватели истории неизменно ставили ему неуд, когда он пытался объяснить какой-нибудь поступок исторического деятеля сердечным порывом или идейным убеждением. Так или иначе, в конце «железного века» уже как-то само собою разумелось, что исторические события объясняются не эфемерными идеями, но жесткими материальными интересами — будь то классов или государств. Одним из тех, кто нес ответственность за эту безусловную победу «материалистического объяснения истории» был Г.В. Плеханов. Он жестоко высмеял бесконечно наивный, как ему казалось, взгляд философов Просвещения, что c'est opinion qui gouverne le mond, то бишь что миром управляют мнения.
