направлении до маленького темного переулка, где она жила.
Катерина шла медленно — быстрее не позволяли взрослые туфли, которые она надела, чтобы купить обручальное кольцо. Сторонясь темных подворотен, она без приключений добралась до парадной и, спотыкаясь в темноте, поднялась по грязным, скрипучим ступеням. Тихо повернув ключ в замке, быстро прошла по темной квартире к своей кровати, где на тумбочке лежала пухлая папка. Катерина взяла ее и, не задерживаясь, вышла обратно в ночь, на улицу.
Она летела по темным улицам к своему Чиано, к участи, которая была гораздо страшнее, чем все ужасы подворотен, мимо которых она проходила.
* * *
Катерина бежала по Кристобаль-аллее мимо винных ларьков, мастерских по ремонту мотоциклов и бесконечных шумных пивнушек, туда, где жил ее Чиано. Там, рядом с дорогими ресторанами, где посетители сидели за стеклянными столиками на открытых террасах, рядом с банками и торговыми центрами, можно было вечером заглянуть в окно старинного здания, увидеть лепной потолок и представить себе, как из комнат, смешиваясь с шумом машин, льются звуки рояля. Именно там сеньор Вальдес наглухо заперся у себя в квартире, делая вид, что не прячется.
Пока она шла, пробираясь через толпу полуночных гуляк, держа пухлую серую папку у груди, как щит, смелая, неукротимая, следующая за своей любовью, как морской прилив следует за движением луны, он прятался у себя в норе, придумывая оправдания, почему не может пойти к ней.
А потом, около его дома, она свернула по рампе вниз, на подземную парковку и, пройдя мимо спящих машин, открыла тугую дверь на лестницу, минуя ночного портье, дежурящего у центрального входа, взбежала по лестнице, подгоняемая тенями, подстерегавшими почти на каждой площадке, и постучала в его дверь, сначала тихо, а затем громко, как могла. Все это время сеньор Вальдес лежал в постели, сжимая саблю.
Так, сжимая саблю, он подошел к двери, медленно, робко, выглянув сначала из-за угла, будто ждал, что дверь вот-вот разнесет в щепки ураганом выстрелов. Конец сабли, волочившийся по полу, издавал мелодичный звон.
Он спросил сердитым шепотом:
— Кто там?
— Чиано, это я.
Сеньор Вальдес подошел к двери вплотную и взглянул в глазок.
— Ты одна?
— Конечно. А что случилось?
И все же он медлил. Она стояла в коридоре, залитая ярким светом, и, хотя она была небольшого роста, он точно знал, что это она, потому что видел ее. И все же он никак не мог решиться отпереть дверь и сначала осмотрел коридор, прищуривая то один глаз, то другой, переводя взгляд со стен на бледно-зеленый ковер у ее ног, ища краем глаза тень спрятавшегося за углом соглядатая.
— Чиано, ты что, не впустишь меня?
— Минуту.
Сабля выглядела глупо и смешно, он понимал это. Он открыл дверь стенного шкафа в прихожей и засунул саблю глубоко внутрь. Но на это потребовалось время.
— Чиано! — раздался испуганный шепот с другой стороны двери.
— Минуту, я сказал.
Он сбросил цепочку и повернул ключ в замке. Она услышала царапанье ключа и надавила на дверь еще до того, как он распахнул ее, но он не дал ей открыть дверь полностью, оставив лишь узкую щель, в которую она с трудом протиснулась, а затем снова быстро запер дверь на все замки и накинул цепочку.
— Что случилось?
— Ничего.
— Я думала, ты меня не впустишь.
— Почему?
— Не знаю. Мы же поссорились, ты разве забыл?
— О, у тебя были все основания сердиться.
— Я была груба, неблагодарна и обвинила тебя бог знает в чем.
— Ничего-ничего. Я понимаю, тебе было неприятно. Ты ведь так молода…
Катерину удовлетворил такой ответ. Пока все шло по плану, предложенному доктором Кохрейном: «Пусть винит во всем твою молодость, не возражай!»
— Поцелуй меня, — сказала она.
Он поцеловал.
— Ты все еще любишь меня?
— Конечно.
Но он не сказал этого. Только «Конечно», а не «Конечно люблю!».
— Что с тобой?
— Со мной? Ничего.
— Нет, что-то не так.
— Просто дурной сон. Вот и все. Дурной сон, кошмар. Я напугался. — Это было наполовину правдой. Он действительно был напуган и действительно пережил кошмар. Только он не спал.
— Расскажи мне, тогда он уйдет.
— Нет, он никогда далеко не уходит, — сказал он. — Он все время бродит неподалеку. Всю жизнь он преследует меня.
Катерина нежно провела рукой по его лицу, но он почувствовал, что ее пальцы задержались на его верхней губе чуть дольше, чем требовалось.
— Лучше я поцелую тебя, — сказала она решительно, — тогда все кошмары точно уйдут.
Она прошла впереди него в гостиную, где на диване все еще лежали пустые ножны от сабли. Он испугался, что она начнет задавать вопросы, но Катерина, казалось, не заметила их.
Она подошла к окну и взглянула на бегущую внизу цепочку огней.
— Еще несколько минут назад я была там. Отсюда мир видится совсем по-другому. Может, здесь он и на самом деле другой?
— Просто ты сейчас находишься дальше от него. Это тот же самый мир, уверяю тебя, дело лишь в количестве этажей.
— Нет, Чиано, дорогой мой, дело не в этом. Когда я жила в горах, мне не приходило в голову делить мир на верхний и нижний. Не высота отделяет тебя от улицы, а деньги.
— Опять за старое? Пойдем лучше спать, сегодня я не в состоянии говорить о деньгах.
— Мы не будем говорить о деньгах, обещаю тебе, и не будем спорить. Ни сейчас, ни потом! Если бы у меня были все богатства мира, я отдала бы их тебе, чтобы сделать тебя счастливым. Я готова отдать тебе все, что у меня есть, но у меня нет ничего, кроме этого.
Он стоял за ее спиной в измятом костюме, в котором лежал на кровати, измученный бессонницей, страхом, стыдом за то, что испытывает такой страх, и тут она повернулась к нему лицом, оторвав от груди папку, и протянула ему, как волхвы когда-то протягивали Иосифу свои дары.
— Что это?
— Все. Ты же этого хочешь, правда? Здесь все, что у меня есть в этом мире, кроме пары джинсов и уродливой куртки, да еще тапок, которые тебе так не нравятся. Это мой роман.
— Твой роман? — спросил он тупо.
— Да. Я написала роман, и у меня нет ничего более ценного, что я могла бы тебе подарить. Он написан для тебя. Я надпишу твое имя на первой странице — посвящение. «С любовью и глубоким уважением». Нет — «С глубокой любовью».
— Твой роман? — он спросил опять с такой болью в голосе, будто она не имела права писать роман, будто никто,
