слово делал заминку, шумно втягивая воздух сквозь зубы. Понять его было не так просто, тем более Энеклу, чей мидонийский был несовершенен.
– Я велел привезти тебя сюда, это так.
– Благодарный. Долг крови. Мой жизнь тебе, – варвар сделал попытку привстать, но не смог. – Слабый ещё, не могу служить, потом стану, – разочарованно добавил он.
– Не по закону бросать раненого в степи, но если захочешь служить, обсудим, как поправишься. Пока расскажи, кто ты и из какого племени?
– Дэчан, водил десять раз по десятью десять воинов. Из людей керемен.
– Тысячник, значит. «Керемен» это твоё племя?
– Да, керемен.
Энеклу показалось, будто он где-то слышал это название. Рассказ Палана! История, казавшаяся сказкой, ожила прямо на глазах.
– Где это племя живёт? – спросил Нурал.
– У реки Лахцанп, это далеко, где горы.
– Потом покажешь на карте. Раз это далеко, откуда ты знаешь мидонийский?
– Много говорят, в степи, на равнине – чтобы понимать. Надо знать мидон – легко с чужим говорю.
– Да, это так, – ответил Нурал на недоуменный взгляд Энекла. – В Плоской Земле многие говорят на мидонийском, ещё со времён походов Хазраддона и Нахараталата. Я, правда, не знал, что этот обычай так далеко распространился. Как ты попал сюда, кто тебя ранил?
– Ранил?
– Ну, ударил, нанёс вред. С кем ты бился?
– Ах! Ранил, да... – Дэчан пошевелил губами, точно пробуя новое слово на вкус. – Ранил Алгу.
Энекл с Нуралом переглянулись.
– Как Алгу? Сам? – выдохнул Энекл.
– Алгу? Сам? – раненый хохотнул, как будто услышал нечто смешное. – Сам нет. Люди Алгу.
– Люди Алгу? Алгуиты?
– Есть люди богов, есть люди Алгу. Ранил люди Алгу.
– Ты не алгуит? – спросил Нурал и, встретив непонимающий взгляд, пояснил, указывая пальцем на Дэчана. – Ты не человек Алгу?
– Нет! – Дэчан, скривился, точно хотел плюнуть. – Боги отцов, духи предков, мои боги. Нет Алгу.
Нурал довольно кивнул.
– Нам встретился человек, похожий на тебя. Цэчон, человек Алгу. Он тоже керемен? Это он тебя ранил?
– Цэчон? – на лице Дэчана отразились испуг и злость, рука сжалась на поясе, нащупывая меч. – Он идёт за мной? Где он?
– Не волнуйся, за тобой никто не идёт. Я убил его.
Повисло изумлённое молчание, плоскоземелец не отрываясь смотрел на Нурала расширенными от удивления глазами.
– Убил Цэчон?
– Да, мы бились по законам Плоской Земли. Я победил. Цэчон мёртв.
Дэчан вновь замолчал, осмысливая сказанное. Покачав головой, он промолвил:
– Мой жизнь тебе. Служить верно.
– Это Цэчон тебя ранил?
– Нет. Цэчон – пёс, послали, чтоб поймать. Ранил в бою. Большой бой, много воин, десять раз по десять десять раз по десять раз и ещё раз столько же – вот сколько воин.
– Двадцать тысяч, – сосчитал в уме Энекл.
– Вполне возможно, – пожал плечами Нурал. – Кочевников никто никогда не считал, их там может быть сколько угодно. Итак, тебя ранили в битве. Кто с кем бился?
– Люди Алгу и люди предков. Алгу победил – все убиты. Алгу в степи, в пустыне, в горах – нет больше предков.
– Постой. Люди предков, это те, кто верит в старых богов, так? Тамаз, Калуна, Полом, да?
– Тамаз, Полом, да – хорагет. Турхо – турхан. Гэжэ, Дцонгон – керемен. Духи предков, боги предков. Было, больше нет – всё Алгу.
После небольшого допроса, им удалось кое-как восстановить события, что привели раненого керемена к мидонийской границе. Энеклу показалось, будто он услышал продолжение истории, некогда начатой Паланом в доме медника. Показалось потому, что история Дэчана начиналась ровно с того места, где оборвался рассказ хорагета – с разгрома войска кеременов алгуитами и пленения кеременского царевича Цэнэна.
Керемены оказались не кочевниками. Это был оседлый народ, живший у реки Лахцанп далеко на юго-восток от Мидонии, у подножия неких гор Цонцо, про которые Дэчан сказал, будто их вершины почти всегда скрыты облаками и царапают небесный свод, отчего сквозь прорехи просачиваются воды и идёт дождь. Столица кеременов называлась Дэчжэнхэ. У стен этого города и произошла та битва, о которой рассказывал Палан, в ней был пленён кеременский царевич Цэнэн, но отпущен по воле победителя.
Пленённый и освобождённый, Цэнэн принял веру победителей, а с ним и те керемены, кто этого пожелал. Всем прочим было обещано, что они смогут жить как прежде, лишь должны будут платить особый налог. Таков был обычай алгуитов, и он привлёк к ним немало сторонников. Многие племена предпочли не упорствовать, а покориться на умеренных условиях.
Поначалу казалось, что ничего не изменилось. Алгуиты и неалгуиты спокойно жили бок о бок, Цэнэн оставил за своими придворными их должности, неважно, стали они алгуитами или нет. Жить стало получше: утихли племенные распри, почти исчезли степные разбойники и налётчики, закипела торговля. Даже среди самых упорных сторонников старых обычаев стали поговаривать, что порядки Алгу не так уж и плохи.
Со временем, алгуитские проповедники становились настойчивее. Быть неалгуитом становилось зазорно, на них посматривали косо, а кое-где начались и гонения. Эти изменения докатились и до кеременов. Сам царевич Цэнэн оказался достаточно мудр, но фанатики, вроде Цэчона, принялись угнетать неалгуитов, и даже правитель не всегда мог обуздать их.
Восстание разгорелось повсеместно. Некоторые племена совсем отвратились от Алгу, в прочих же начался разброд. Керемены остались верны новой вере, но многие из них примкнули к мятежникам. В числе них был и тысячник Дэчан.
Мятежникам удалось собрать немалое войско, здесь были представители всех народов Плоской Земли, недовольные новыми порядками. Пожалуй, со времён Хазраддона среди плоскоземельцев не было столь дружного единства. Ради ненависти к общему врагу были отброшены вековые обиды и распри. Бывшие кровные враги делили меж собой кусок хлеба и клялись отдать друг за друга жизнь, но вера сплачивала их врагов ничуть не хуже.
После битвы, длившейся от первой зари до самого заката, перевес склонился на сторону мятежников, но, когда уже казалось, что враг вот-вот побежит, на поле появился сам Алгу. Когда рассказ дошёл до этого места, Дэчан содрогнулся и стал весьма немногословен, несмотря на любопытство собеседников. Всё же им удалось вытянуть из него, что появление вождя придало его сторонникам сил и храбрости, они стали сражаться с удвоенной яростью, а всех страшнее был сам Алгу, собственной рукой
