Сцена была следующей — Селлек и Гуттенберг по ошибке передают младенца двум людям, которые, как они думали, пришли забрать ребенка. Через несколько секунд они выясняют, что эти двое пришли забрать совершенно другую «посылку» — с наркотиками. И они забрали ребенка, потому что решили, что наркотики спрятаны на ней как «сухое молоко».
Когда Селлек обнаруживает в квартире настоящую посылку, которую они искали, он бежит вниз по лестнице, чтоб вручить ее людям и не дать им забрать младенца. На последней ступеньке он спотыкается и падает, посылка рвется и из нее высыпается спрятанный героин. Селлек шокирован, но выбегает наружу и пытается забрать ребенка обратно. Он и наркоторговец ссорятся — и тут на лошади подъезжает полицейский и начинает задавать ему вопросы.
Звучит просто, да?
Не совсем. Когда мы снимали ту часть, где Селлек падает и обнаруживает наркотики, я хотел, чтоб что-нибудь происходило и на заднем плане, где фойе квартиры выходило прямо на улицу. Пока Том Селлек, выпучив глаза, разглядывает пакетики героина, рассыпанные на полу, на заднем плане, на улице, мы видим, как наркоторговец пытается запихнуть ребенка в багажник своей машины.
Нам потребовалось несколько дюжин трудоемких дублей, чтобы добиться нужного — что не было бы такой уж проблемой, если бы нам не приходилось работать быстро, потому что солнце продолжало двигаться по небу (это ужасно раздражает, если вы пытаетесь снять что-то на пленку!), и нам приходилось поторапливаться, пока оно не ушло за здание и на всем не появились тени.
Вспомните, что это все происходило на реальной нью-йоркской улице. Так что мимо ездили машины, ходили пешеходы, а в небе вдобавок плыли облака. А у нашего наркоторговца была припаркованная вторым рядом машина на настоящей нью-йоркской улице. Мы начали снимать сцену, и тут немедленно набежали какие-то тучи и погрузили все в тень. Нам пришлось ждать, пока они не рассеялись, а к тому времени проезжающие мимо люди заметили Тома Селлека и начали кричать: «Привет, Магнум!».
Нам пришлось ждать, пока они проедут и переснимать дубль. После нескольких попыток, разумеется, мы поняли, что солнце все-таки зашло за здание, и от него стала падать тень. Так что нам пришлось решать, то ли переснимать вообще все, чтобы освещение сходилось — но мы не могли быть уверены, что новые кадры тоже сойдутся, потому что солнце продолжало то выглядывать из облаков, то прятаться опять, а потом мимо снова проезжали люди и приветственно вопили Тому Селлеку, и еще у нас была машина, припаркованная вторым рядом, а младенец начинал капризничать…
Затем, чтоб стало еще веселее, выяснилось, что актер, который должен играть верхового полицейского, никогда в своей жизни не садился верхом на лошадь. А по времени все надо было рассчитать верно, ему нужно было сманеврировать лошадью так, чтоб она выехала на нужное место, произнести свою реплику и удерживать животное под контролем, пока Селлек и наркоторговец не скажут своих.
Актер, игравший полицейского, отважно старался выглядеть естественно, пытаясь одновременно контролировать лошадь, но это было не так-то просто — нам пришлось снимать и переснимать. Я уж думал мы вообще никогда этого не снимем! Каким-то образом после часов и часов, проведенных на нью-йоркском тротуаре, нам все-таки это удалось и мы заполучили кадры, которые довольно хорошо друг другу подходили (хотя, если вы посмотрите эту сцену, все равно увидите, как тени сгущаются).
Но нам пришлось вырезать сцену, где Селлек, у которого спросили документы, поднимается вверх по лестнице, а коп следует за ним. Изначально мы хотели показать, как он с полицейским заходит внутрь. Но тут возник маленький нюанс с лошадью…
Видите ли, наш новообращенный наездник славно потрудился, слезая с лошади и привязывая ее к столбу, прежде, чем пойти за Селлеком. Но — как и солнце, и облака, и прохожие — лошадь была себе на уме. И как будто чтоб проиллюстрировать закон, по которому самые тщательные планы режиссеров обречены пойти кувырком, она, мотнув головой, отвязалась и направилась прямешеньки в квартиру и вверх по лестнице за своим «хозяином».
Это была просто умора — мы на площадке чуть животы не надорвали! — а операторы умудрились заснять все на пленку. У меня было страшное искушение воспользоваться этими кадрами — но они, к сожалению, выбивались из остального фильма, и от затеи пришлось отказаться.
Несмотря на лошадь, облака и солнце, съемки «Трех мужчин и младенца» были для меня радостным и волшебным переживанием. И фильму вполне удалось зачаровать и американских зрителей — фильм собрал больше 165 миллионов долларов в домашнем прокате.
Мы сняли последнюю сцену ночью, рядом с Линкольн Центром в Нью-Йорке, и свернулись в 2 часа ночи. На следующее утро я быстро просмотрел отснятый материал, а потом мя с женой Сьюзан поднялись на борт самолета, который должен был отнести нас в Париж, и, в конце концов, в Россию.
Куда, вы спросите? В Россию??? Собственно, в 1988 году она все еще называлась Советским Союзом. В честь недавнего принятия страной моратория на добычу китов, Всемирный фонд дикой природы организовал специальный показ «Звездного пути-IV: Дорога Домой» И мы с Харви Беннетом были приглашены принять участие. И вот так, прямо на следующий день после окончания работы над «Тремя мужчинами и младенцем», я обнаружил себя на самолете, летящем в Европу.
Мне давно хотелось побывать на родине моих родителей, с самого начала 70-х, когда я режиссировал свой самый первый фильм, эпизод «Смерть на барже» для сериала «Ночная галерея». Пока мы вели съемки, нам нанесла визит пара высокопоставленных гостей: государственный секретарь Генри Киссинджер и Анатолий Добрынин, советский посол. Сынишка Киссинджера, как выяснилось, был поклонником «Звездного пути», пока я подписывал ему автограф, я упомянул послу Добрынину о своих русских корнях и том факте, что мои родители эмигрировали в США в 1920-х.
— О! — сказал он. — А они когда-нибудь возвращались в Советский Союз в гости? И были ли вы там когда-нибудь?
Ответ на оба вопроса был отрицательный.
— Тогда вам непременно нужно приехать и привезти их с собой!
К моему удивлению, родители совершенно не хотели возвращаться на свою русскую родину. «Что нам там делать? Там не осталось никого, кого мы знали. На что нам там смотреть, на старые сараи?» Возможно, они были правы. Их деревня, Заслав, находилась на Украине, и во время Второй мировой войны была оккупирована немцами. Многие из местных жителей, особенно евреи, были убиты нацистскими оккупантами. Вдобавок я начал подозревать, что моим родителям не хотелось возвращаться в СССР, потому что они оба покинули страну незаконно: мать — в телеге с сеном, как я уже рассказывал, а отец — перебежав ночью польскую границу. Но я ничего не мог с собой поделать — Россия вызывала у меня любопытство.
Так что, много лет спустя после «Смерти на барже», когда Роджер Пэйн из Всемирного фонда защиты дикой природы связался со мной, чтоб спросить, не хочу ли я слетать с ним в Москву на показ «Звездного пути-IV», я вцепился в этот шанс. У меня было только одно условие — чтобы я смог посетить деревню Заслав. Он сделал несколько запросов и вернулся с хорошими новостями — визит можно было организовать!
Вскоре после этого мы узнали, что у нас есть родственники, живущие под Заславом, — а точнее, Борис Шрулевич Нимой. (Слово «nimoy» или «nemoy» на русском значит «безмолвный». Мы с родителями предположили, что, возможно, несколько поколений назад у нас в семье был настоящий немой — или, может быть, просто человек, который притворился немым, чтобы избежать вербовки в царскую армию. Срок службы тогда составлял обычно 25 лет, так что можно понять, почему множество людей симулировали болезни, чтоб от нее спастись!) Были произведены приготовления, чтоб мы могли навестить его и его семью.
Несмотря на все мои предвкушения, визит в Россию оказался в некотором роде разочарованием. Во-первых, из-за «Трех мужчин и младенца», я не смог прибыть вовремя на показ в русской версии Академии Киноискусства — Доме Кино («the Domkino», если переводить буквально). Во-вторых, когда мы прибыли на показ в американском посольстве в Москве, была большая проблема со звуком в кинозале. Почему-то мы продолжали слышать идущую откуда-то вторую звуковую дорожку. Все пошло настолько плохо, что Харви Беннет подошел к американскому послу и спросил:
