«Отчасти осознавал или отчасти провоцировали?» — Алексей неловко поворачивается на бок, потом грузно переваливается назад на спину.
— Эрденэ!
Жена почти подбегает к нему. Нагибается. Приклоняет ухо к губам.
— Эрдэ, в современном мире муж не является единоличным держателем блага и истины. Помнишь, как и когда ты это сказала?
— Не помню.
— Ну, когда я требовал, чтобы Зорикто отправили к родне хотя бы до вуза. Или устроили в общежитие для абитуры.
Там за умеренную плату можно было получить место в комнате или даже свободный номер, была своя столовая — получалось вроде интерната для иногородних.
— А. Ну, добился ты своего. Тактическая победа…
— Стратегическое поражение.
Шутка смешит обоих. Во всяком случае, самого Алека.
Он заново переживает, оборачивает в закоснелом мозгу прочитанное тем диким вечером, и в глубине текстов проявляются иные грани.
Великолепное безразличие пасынка, когда ему было объявлено о разводе с семьёй и о причине этого, немного удивило, но больше того раздразнило Алексея. Увидел в этом показную браваду? Или обиделся на сыновнюю непробиваемость? Кажется, если бы отправили не на другой конец Москвы, а на край света, — и мускулом на лице бы шевельнул.
— Я совершеннолетний и, значит, уже взрослый, вы правы, — ответил. — Бакалавриат длится четыре года — в самый нам раз.
Эрденэ кивнула, соглашаясь, Алексей готов был вспылить уж от одного этого:
— Конечно, ты прав. Ты уже мужчина, а настоящий муж должен управлять собой. Знать и ощущать свои пределы.
— Бог поставил непреложные границы всякой вещи, чтобы человек непременно их нарушал, — ответил Зорикто.
Непонятный, ложно многозначительный обмен репликами.
Договорились о комнате быстро: Алексей почти не вмешивался. Мальчик собрал кое-какие вещи, учебники — и уехал.
Куклы остались — Гаянэ перенесла обеих к себе и усадила рядом с кроватью. Иногда она сидела в обнимку с одной из «персон» и читала книгу или ридер. В такие моменты отцу казалось, что она подзаряжается, напитывается флюидами в равной мере от того и другого. Проникается алгоритмом, вбирает в себя программу.
Она тоже в скором времени протоптала себе дорожку от дома. К колледжу тоже надо было усердно готовиться — собеседования с детьми, интимные разговоры с родителями и снова задушевные разговоры с претендентами.
Директор, моложавый, практически лысый субъект, худой и с острыми, как шпильки, глазами, говорил Алексею:
— Из этого клуба к нам приходят незаурядные личности, но ваша дочка — это нечто особенное. Я не о телесном развитии: в конце концов, дать такое — не самое сложное. И не о духовном: методика развития способностей такова, что без такого практически невозможно добиться сколько-либо значимых результатов. Но ваша Гаянка не боится высказывать свои мысли, истинно свои. Не совпадающие с традиционными и нередко даже идущие вразрез с главенствующими у нас религиозными постулатами.
— Это плохо?
Сам Алек именно так и подумал.
— Это опасно для окружающих. Для неё — не так. Не ведающий боязни уже самим этим фактом защищён.
— Вы любите парадоксы, Аркадий Игнатьевич.
— Советую вам присоединиться, Алексей Игоревич.
В результате этих разговоров дочка стала дома только ночевать. Ранним утром, сполоснувшись под душем, перехватив кусок и закинув за плечо бокэн в специальном матерчатом чехле, бежала на подготовительные уроки. Овладевать собой.
Семья — тихая гавань. Семья — болото. Алек удивлялся, до чего всё запустело и остановилось, стоило всему исполниться по слову её главы.
Как раз в это время из сознания Алекса выплыла та сказочка, которую дочь механически соединила с «Гадкими лебедями». Под названием «Юродка» О резонёрке и провокаторше, с раздражением подумал тогдашний Алек. Но как я ухитрялся не замечать стержня, на какой нанизаны эти новеллы? Ловил крошечное зерно поверхностного смысла, но ни одна из аллюзий передо мной не открывалась, сокрушался Алек теперешний. Поистине, Бог, желая наказать, в первую очередь лишает…
Нет, в самом деле. Как я тогда ухитрился не заметить эпиграфа, взятого из самих «Лебедей»? Хотя это и тогда ощущалось далеко не простым озорством…
«Каждый раз, когда покушаются на мою свободу, я начинаю хулиганить.
Виктор Банев, писатель
…Они втроём сбежали по лестнице в вестибюль, совсем уже пустой: бармен Тэдди, потрясающий обрезом, внешне хладнокровная Диана и Виктор с плащом, который обмотал вокруг руки по образцу старых шпажных дуэлянтов. И тотчас услышали слегка тягучий голос, доносящийся из ресторана:
— Душа моя Сумман, не сморкайтесь в мою чечевичную похлёбку, она от того калорийней не станет.
В полумраке высвечивались две здешних ключевых фигуры. Одной был Павор, скалой нависший над непонятным с виду существом, которое с шумом мело из плошки овощной суп. Другой — само существо неотчётливо женского пола. Вместо платья оно употребляло длинную белую срачицу, в качестве пончо — сдвоенный бухарский намазлык, слегка похожий не одежду самурая, и звалось дивным именем Уррака. Отчего эту кличку сразу же по прибытии, имевшем место около двух лет назад, попытались нецензурно срифмовать. Но Уррака, посмеиваясь, объяснила, что упомянутая часть тела у неё медная, как, по всей видимости, и лбы соперников. Ну и кулаки тоже. И башмаки… нет, башмаки железные, фирмы «Доломит». Как говорится, сама кого хочешь обижу. Поэтому горожане прилюдно и даже заглазно потешались лишь над историей прибытия Урраки с семейством в город. Любимой доченьке, по её словам, весьма и весьма хвалили местную гимназию и находящийся поблизости интернат для продвинутых пиплов. Поэтому обе дамы быстренько снялись с насиженного места, с успехом выдержали вступительный экзамен и купили заброшенный домик неподалёку от гостиницы. Дочке, именем Кахина, тогда как раз исполнилось тринадцать лет: хорошенькое смуглое личико без румянца, непроницаемо умные глаза, длинная коса и развитый плечевой пояс умелой наездницы. В седло ипподромного мерина села лет в девять-десять, а когда ноги стали расти от шеи, конюхи стали подсёдлывать ей высококровных жеребцов. Мать перед этим чудом природы гляделась в лучшем случае бабушкой: сплетничали, что временами Кахина поколачивает родительницу за неряшество, злоупотребление женскими правами помимо обязанностей и остроумие на грани фола, неуместное в таком почтенном возрасте. Особенно перед лицом таких двусмысленных субъектов, как Павор Сумман.
— Где ваш ребёнок? — крикнула Диана. — Кахина где?
— Полагаю, там, где все порядочные люди, — спокойно ответила Уррака. — За трехрядной колючкой. Видите же, что я сегодня осталась без завтрака. Тэдди, шустрила старый, ты чего от дела отлыниваешь? Тогда не пеняй, что мы тут крепко похозяйничали. Не одна я, господин Квадрига тако же изволили проголодаться и куда более того возжаждать. Теперь уж вырубились они, по правде говоря.
Павор отхаркался, сплюнул на пол:
— Я ж ей говорю. Этот Зурзмансор…
— …кольца Альманзора, детская пьеска, в самый нам раз… — тихонько вплела в его речь собеседница.
— …этот долбаный мокрец и вашу дочь, и всех детей, и вас саму брезгливо понюхает и сгребёт совочком в помойное ведро.
— Я уже там нахожусь, — промолвила Уррака, невозмутимо хлюпая свой супчик. — Чего же боле, что я могу ещё сказать вашим уважаемым органам слуха и подслушивания.
— Она вам хоть написала? — спросил Виктор.
— Не-а. Подошла под моё родительское благословение. Вместе с этими своими друзьями… Ирма, Бол-Кунац, Сувлехим Такац.
— Чего?
— Его звали Сувлехим Такац, и был он почтовой змеёй, — процитировала женщина модного барда. — Женщины несли свои тела как ножи, когда он шёл из школы домой… Моя говорит — поженятся лет через пять-шесть. Когда у нашего Валерианса с личика акнэ сойдёт, я так полагаю.
— Что вы городите, идиотка чёртова, — произнёс Тэдди с предельно возможной учтивостью.
Уррака дохлебала своё и выпрямилась, аккуратно отодвигая Павора в сторону:
— Весь аппетит мне испортил. Пуля в рот тебе вкуснее пули в тыловых частях, да? Так спеши к раздаче, приятель. Хотя не очень получится. Уж пробки на дорогах, небес открылись хляби, и грузовик судьбы твоей разбился на ухабе.
Хляби в самом деле вывернулись наизнанку: Виктор даже не представлял себе, что бывают такие дожди. Тропической густоты и арктической температуры, хлещущие в лобовик и брезентовые бока набитого под завязку фургона мелкими острыми ледышками. От каждого удара гневной воды брезент содрогался, Тэдди рядом с ним и Диана за рулём по очереди ругались сквозь зубы: всё чернее и чернее. Приютская и портовая крыса, мародёр, драгдилер, бармен. Интеллигентка, жена интеллигента и разъярённая сестра милосердия…
