Несколько секунд Чинхе раздумывал, будто взвешивал что-то.
Ал размышлял, в каком случае этому человеку труднее его отпустить: если он убил его любовницу или если дал ей сбежать, спрятав от него?..
В любом случае, у него куда больше резонов пристрелить Альфонса, чем отпустить восвояси.
— Итак, — сказал Чинхе совершенно спокойным тоном, — может быть, обсудим дела, ради которых вы приехали в Син?
Ал чуть скривился.
— У меня нет настроения. Не сейчас. Лучше заеду на обратном пути.
— Вы рискуете меня обидеть.
Ал постарался иронично приподнять брови.
— А не кажется ли вам, Чинхе, что вы сейчас не в той позиции, чтобы торговаться?.. Вы наносите обиду мне и моей семье с момента моего прибытия. Так что сейчас я просто спокойно выйду за ворота и прогуляюсь до Цзюхуа. Судя по карте, тут недалеко. А к нашему разговору мы с вами вернемся через пару месяцев, в Шэнъяне. У меня там свои дела.
Чинхе поджал губы.
— Я предоставляю вам экипаж, как обещал.
Ал улыбнулся уголком губ.
— Ну вот это другой разговор, Чинхе. Может быть, еще с вами сработаемся.
«Все, — решил Ал, — из экипажа выпрыгиваю на ходу, вяжу охрану и добираюсь до Шэнъяна пешком. Он меня точно теперь убьет».
Я не верю в бога, загробную жизнь и духов. Когда мы с братом путешествовали, и он признавался в своем атеизме с готовностью морального эксгибициониста, они (безымянная толпа на пристани, прихожане в храме, потерпевшие в суде) обращались ко мне: «А как насчет тебя, Альфонс?»
Будто я, славный парень, должен был стать их последним прибежищем. Будто если я верил, все логические построения моего брата рассыпались в прах.
Но я не верил.
Я еще верил во что-то сверхъестественное, может, тогда, когда мы с братом накалывали пальцы над грудой мусора, который рассчитывали превратить в нашу мать. Я в глубине души верил, когда мы отправились на поиски философского камня — волшебной вещи, способной решить все наши проблемы. И Эд тоже верил, наверное, хоть и отрицал.
Но потом, когда я вспомнил, что за Вратами поймал собственную руку, и смотрел на Эда глазами существа из круга, вера ушла, как забывается сон после пробуждения.
Эд подтвердил лишний раз: существование души доказано, но мертвых оживить нельзя. Душа живет, пока живет тело.
Не знаю, что случается с душами людей после смерти; но, исходя из того, что я видел и пережил за Вратами, там не сохраняется ничего похожего на личность.
Понимая тех, кто находит веру и принимает смерть с достоинством, я все-таки буду бороться до конца, когда придет мой час.
Я стану бороться еще раньше, с этой минуты. Я верю, что с помощью алхимии или алкестрии можно продлить жизнь и отменить смерть… Нет, не так: вера тут не при чем. Я собрал достаточно данных, чтобы допустить такую возможность. А значит, я попытаюсь.
Мы научились принимать смерть, которая уже случилась. Но нет таких сил, которые заставят меня отчаяться, когда человек еще жив. Я уверен, что Эд разделяет мои чувства.
Кстати, об Эде. Однажды он сказал мне: «Если красивая девушка намекает тебе, что не прочь заняться любовью, никогда, никогда не говори ей: „Знаешь, я слишком серьезно отношусь к нашим отношениям, чтобы допустить такое“. Она может воспринять серьезно».
Я посочувствовал ему, но не спросил, кого он имел в виду. Если одну из его мистически всплывающих знакомых, то жаль, да. Если Уинри — поделом ему.
А я дурак. Она же хотела, чтобы я ее поцеловал… Ну и ладно, что соглядатаи, Чинхе плевать хотел на свою невесту. Хоть руку мог бы.
* * * В аместрийском языке слово для гор одно, но его не зря произносят во множественном числе. Горы многолики. Холодные пики, покрытые льдом и снегом, вонзаются в толщу небес. Жарятся под солнцем каменные столы, разбросанные по кактусовой равнине. Идиллические холмы в альпийских лугах, усеянные белыми клочками овечьих стад, будоражат воображение сентиментальные художников. Изломанные сиреневые тени, нарисованные на небе, где пирамидальные тополя и кипарисы истекают смолой под южными звездами, взывают к горячей жизни и буйной смерти. Бурунистые реки, зажатые в тисках гранитных ущелий; причудливые кривые сосны, пенные водопады, рождающие радуги у подножья, перья цветущей вишни, луна над острыми пиками в холодном небе, холодный ветер и дрожь в руках… Все это горы.
Только в горах понимаешь значение пустоты под ногами и над головой — совсем разные чувства, а на деле одно и то же. Только минуя крошечные деревни из десятка домишек, притулившихся на разных уровнях на уступчатых террасах, ощущаешь ничтожность и хрупкость человеческих жизней.
— Вот честное слово, пару лет жизни бы отдал за телефон, который можно носить в рюкзаке, — вещал Зампано, шагая по узкой горной тропе: по левую руку пропасть, по правую — скальная стена, а ширины хватает только, чтобы ослу — или могучей химере — поставить ноги.
— Ну, носить, пожалуй, можно, — сердито ответил Джерсо; на третий день он почти уже не пыхтел, хотя его настроение нельзя было назвать лучезарным. — Но на кой он тебе? Провод, что ли, будешь тянуть?
— Тогда рацию.
— Это можно… Армейская портативная модель NX-415 Штеймановского завода, приемник и передатчик в одной коробке… Масса нетто семь с половиной килограммов…
— Очень смешно…
Что, думаешь, я не утащил бы?
— И крестнику пришлось бы такую же таскать.
— Да ладно, одного передатчика хватило бы.
— Пять кило… И в комплекте табличечка.
— Какая табличечка?
— «Я шпион, отрежьте мне пальцы по одному и спустите в унитаз».
— Черт возьми, жаба!
Я уже тебе сказал, что жалею, что его там оставил! Чего ты от меня хочешь?!
— Чего я от тебя хочу, это видно будет, когда мы крестника встретим. И пальцы у него пересчитаем.
— Очень смешно, — повторил Зампано.
Они остановились на тропе перевести дух. Было раннее утро, солнце только всходило. Нитка реки, свившаяся петлями на мохнатой зеленой шкуре долины внизу, блестела слюдой.
Метров триста по прямой вниз, пара секунд полета. Несколько часов пути. Только в горах понимаешь относительность времени и пространства.
— Когда мы последний раз были в горах? — спросил Джерсо, утирая пот.
— Зимой пятнадцатого. То есть четырнадцатого. Бриггс.
— Это не считается, это по работе.
— Ну и сейчас по работе.
— Ну да… А хорошо.
— Да, красиво.
Джерсо хлопнул Зампано по плечу.
— Ладно, пошли.
Скоро должны быть у моста, где я сверзился.
— Ага, часа через два.
Альфонса Элрика они встретили как раз у моста, сегодня совершенно пустынного. И со стороны земель триады Чинхе (Джерсо вспомнил, что так и не узнал, как она называется. Должно быть какое-нибудь звучное название, типа «Драконы запада»… или они по фамилии зовутся? А какая у него фамилия?
Или Чинхе — это она и есть?), и с противоположной стороны, где начинались земли Союза Цилиня.
Крестник сидел на каменной, изукрашенной узорами в тон мосту тумбе и писал что-то в маленькой записной книжке, лежащей у него на коленях. На глаза у него была надвинута широкополая соломенная шляпа по моде местных горцев, да и одежду Ал сменил, но все равно выделялся. Синцы сложением мало отличаются от аместрийцев, но жители этих гор все могли похвастаться низким ростом и смуглой кожей.
Молодой алхимик заметил Зампано и Джерсо почти сразу, как и они его. Отложил книжечку, махнул рукой.
— Вы живы! — воскликнул он. — Здорово.
— Ха, за нас-то нечего было переживать, — фыркнул Джерсо. — Еще ни одну химеру падение с такой высоты не убило! И вообще, я плавать люблю.
— Так можешь нырнешь, освежишься? — предложил Зампано.
— Только после тебя.
— А я что? Я зверь лесной, гордый… Не то что всякие амфибии.
Ал улыбнулся.
— Как ты от мафии сбежал? — спросил Джерсо.
— Просто вышел, — Ал пожал плечами.
— Что, просто взял и ушел?
— Да, просто взял и ушел. Кстати, за мной была слежка… я их запер тут в каменной клетке пониже. Очень рассчитывал, что вы сегодня объявитесь, а то пришлось бы алхимичить для вас записку и уходить одному.
— Ого! Так мы что, теперь нежелательные гости?
— Черт его знает, — честно сказал Ал. — Но с Чинхе мы расстались не то чтобы совсем гладко. Предпочитаю не рисковать.
Зампано потер лоб.
— То есть мы теперь, вместо того, чтобы ехать в Шэнъян с комфортом, пойдем туда ножками на своих двоих?!
— Ну, ты зверь лесной, гордый… — фыркнул Джерсо.
— Очень смешно! Нет, серьезно?
