Через несколько месяцев Пит и Кэрол расстались. Навсегда. Кэрол бросила университет и оставила Пита. Больше они не увидятся. Пит не попадет во Вьетнам, потому что с головой уйдет в учебу. Но осень 1966го так и останется, возможно, самым ярким временем его вполне благополучно сложившейся жизни.
Далеким харвичским летом тысяча девятьсот шестидесятого на Кэрол напали три негодяя-старшеклассника. Ее друзья не смогли, не успели ее защитить. Одиннадцатилетнюю девочку били палкой, но не сломали ей ни единой косточки.
После Бобби и Салл Джона, Пит стал третьим человеком, чью жизнь Кэрол изменила своим недолгим присутствием. Она не ломала судьбы, не разбивала сердца, только слегка приминала их. Было ли это потому, что она сама всегда оставалась несломленной? Ответов у Насти не было, да ей и не хотелось их знать. Когда веришь во что-то по-настоящему, ответы не нужны. А она верила в Атлантиду, никаких сомнений быть не могло.
Дочитав, Настя вновь осмотрела комнату. Кровать, занавески, книжный шкаф, ковер, маленький аккуратный стол с компьютером. Все было на своих местах, хоть со вчерашнего дня она и свыклась с мыслью, что все эти предметы теперь кажутся ей менее реальными. Ее внимание привлек книжный шкаф.
Точнее наоборот. Ее как раз удивило, насколько шкаф не привлек ее внимания. Взгляд скользнул по нему, но при этом — как бы мимо. Как если бы на месте шкафа вообще ничего не было. Он стал подобен надписи на незнакомом языке, в которой можно выделить отдельные буквы, но смысл остается непонятным.
У шкафа есть предназначение, подумала Настя, в нем стоят книги. Он деревянный, со стеклянными дверцами, из-за которых видны книжные корешки. Но все это были только мысли. Шкаф как будто перестал быть частью обстановки, превратился в инородное тело.
Через какое-то время Настя устала на него смотреть. Это было все равно, что рассматривать ровно оштукатуренную стену, пытаясь понять, в чем смысл штукатурки.
Она подумала, что если подойдет поближе, возьмет с полки какую-нибудь книгу, то все встанет на свои места. Но шкаф был настолько нереальным, лишенным образа, что подходить к нему Настя не решилась, побоялась потонуть в его безликом пространстве.
Вещи — это просто вещи, твердила она себе. Но это было не так. Вещи — это то, что мы о них думаем и то, как мы к ним относимся. А она ничего не думала про этот шкаф и вдруг перестала к нему как-либо относиться. Он был ей пугающе безразличен, безразличен против ее желания.
Настя погасила настольную лампу и попыталась уснуть. Больше часа она пролежала в полной темноте, боясь включать свет, боясь еще что-нибудь увидеть, точнее — не увидеть. Как и всегда, заснуть у нее получилось только тогда, когда она оставила всякие попытки сделать это сознательно.
Утром Настя поняла, что сопротивление бесполезно. Она взяла книгу с собой, решив, что если ощущение реальности собственной жизни к ней так и не вернется, она сможет, улучив минутку, хоть ненадолго почувствовать себя участником той, другой жизни, к которой она теперь была причастна.
В троллейбусе, по дороге на работу, она не читала, потому что знала, чем все закончится: проедет свою остановку и поймет это только на конечной, почувствовав, как кто-то чужой трогает ее за плечо. Поэтому поездку на работу она выдержала, хотя это стоило ей немалых усилий — книга все время лежала в сумке, манящая, обещающая все расставить по местам.
На обед с подругами Настя не пошла. Уединилась в соседнем кафе с книгой и чашкой кофе.
Третья часть была о призраке. О призраке не в диккенсовском смысле: никто не гремел цепями и не завывал по углам. Призрака звали Уилли, у него была жена, друзья и работа. Призрак был самым обычным человеком. И именно поэтому внушал настоящий ужас.
Когда-то давно Уилли был одним из трех подростков, совершивших жестокую расправу над Кэрол Гербер. Уилли не бил Кэрол, он пальцем ее не тронул. Но тем не менее, допустил случившееся своим молчаливым согласием. Он так и не смог забыть того случая. И теперь жил, нося это в себе, так никому и не открывшись. Он затаил свою вину подобно тому, как другие люди таят в себе злобу. Эта вина, не высказанная и не заглаженная, волочилась за ним, куда бы он ни пошел. Подобно той самой гремящей диккенсовской цепи.
На протяжении многих лет он вел своеобразный дневник, на страницах которого изо дня в день делал одну и ту же запись — я сожалею о случившемся. Настя всегда считала, что искупление вины подразумевает способность открыться, необходимость посвятить в свою тайну кого-то еще, какой бы страшной она ни была. Как раз на это Уилли так и не смог решиться. Его записи сводились лишь к каждодневному напоминанию о случившемся самому себе. Его вина оставалась при нем.
Но не только это делало Уилли Ширмена призраком. Была еще его работа. Каждый день, переодевшись слепым, он выходил на улицы Нью-Йорка, выдавая себя за ветерана, потерявшего зрение во Вьетнаме. Уилли действительно воевал. Только вот зрение всегда оставалось при нем. Каждый день, вот уже много лет, он казался слепым, будучи здоровым и зрячим. В обычной жизни он даже очками не пользовался. Он был лишь призраком слепого. Материализованной тенью того, кто существовал только в его воображении.
Сама история не была такой уж страшной. Персонаж был жутким. Настя посмотрела на часы — с большой неохотой. Обеденный перерыв подошел к концу. Остывший кофе остался нетронутым.
Остаток дня она провела в ожидании. Ближе к вечеру Настя подумала, что сейчас у Уилли, должно быть, самое удачное время — улицы заполнены людьми, возвращающимися домой. Мысль о том, что она рассуждает о несуществующем человеке, ей в голову не пришла.
Подходя к дому, она чувствовала нарастающее беспокойство — ей не нравился этот Уилли. Но ничего не могла поделать. Роман оказался единственными вечерними новостями, которые она была готова воспринимать. Точнее, роман уже стал вообще единственным, что она могла воспринимать.
Уилли Ширмену попался несговорчивый полицейский. Новый лейтенант, появившийся в районе, где работал Уилли, не желал его прикрывать. Более того, он отказывался верить в слепоту Уилли. Он даже в его военное прошлое не верил, хотя это, единственное, как раз было правдой.
Слепой Уилли не будет менять район, к которому привык. Он просто решает избавиться от лейтенанта. Как он это сделает, пока не понятно, но в том, что ему это удастся, сомнений не было никаких. Повесть про Уилли, собственно, ничем особенным не заканчивалась. Просто возникло четкое и неотвязное ощущение, что жить новому лейтенанту осталось совсем недолго. Во всяком случае, его привычной жизни вскоре точно придет конец.
Но обречен, на самом деле, не только лейтенант. Уилли, однажды впустивший в свою жизнь насилие и теперь не способный остановиться, вынужден разматывать и разматывать цепь, которая все дальше и дальше будет волочиться за ним.
Настя закрыла книгу с едва уловимым ощущением торжества. Ей, читательнице, в этот момент было приоткрыто больше, чем способны узнать герои. Наверное, нечто подобное испытывали средневековые короли, отправляя своих верноподданных на неминуемую погибель.
Осмотревшись, она поняла, что и в ее комнате призраков стало больше. Теперь не только шкаф, но и занавеска, и ковер, и рисунок на ковре как будто отделились от реальности. Рисунок на ковре ничего не значил. Он и раньше ничего не значил. Но если до этого Настя принимала все таким, как есть, то теперь взгляд скользил по знакомым вещам и не находил того, на чем можно было остановиться.
Лежа в темноте, она с опаской смотрела на занавеску, из-за которой тонкой полоской в комнату пробивалось ночное электрическое освещение. Раньше закрытые шторы давали ей ощущение покоя и защищенности. Теперь это была зловещая плотная завеса, отделявшая ее от остального мира. Понимая, что должна хоть что-то сделать, она подошла к окну и раздвинула шторы. Свет фонарей и других окон тут же разбавил темноту, сделал видимым то, на что она, по крайней мере, пока, предпочла бы не смотреть. Но теперь ее окно было единственной связью с миром. Настя вернулась в постель. Так и уснула, не отрывая взгляда от светящегося прямоугольника.
Утром, собираясь на работу, она вновь положила книгу в сумку. Она заранее знала, что откроет ее лишь вернувшись домой, чтобы окружающий мир не исчез у нее прямо из-под носа. Тем не менее, она взяла ее. Ей просто необходимо было держать роман при себе. Это была единственная поддержка, на которую она могла рассчитывать. Близость книги успокаивала ее, потому что эта реальность оставалась неизменной.
День прошел на удивление спокойно. Несколько раз Настя доставала роман, перебирала страницы, не позволяя себе вчитываться. Она не смотрела по сторонам, почти ни с кем не разговаривала, чтобы не наткнуться на новые изменения. И ей это удалось, день прошел без видимых потерь.
