Но спросить не успела, потому что вмешался Франц Вебер. Он сказал, что он, конечно, не староста, но он представитель власти, и как таковой обязан распорядиться: инспектора не искать. Если просто в лесу заблудился — он сам выйдет.
— Знаю я майора Элрика, — буркнул толстяк Вебер. — Чтобы он, да дороги не нашел? Он ползком, по звездам, как угодно, а доберется. Вы не обманывайтесь, что он болтает вежливо да очки носит. Очи и я нацепить могу, а болтать и мельник наш выучился бы, если бы школу закончил. А вот если его что-то… — огромный живот Вебера вздрогнул. — Короче, — закончил он просто, — если кому-то майор Элрик по зубкам пришелся, значит, зубки у этого кого-то железобетон крошить могут. Так что не нам его искать. Сегодня же запрашиваю из Столицы вспомогательную бригаду. Собственно, уже затребовал. Надеюсь, на сей-то раз послушают. А пока, — он обвел всех пристальным взглядом, особенно задержав его на Мари, — всем сидеть тихо, и носу за околицу — ни-ни! А пока ночь, лучше и со двора. В самой деревне пока еще люди не пропадали, но того и гляди…
Он не закончил фразу, махнул короткопалой толстенькой ручкой. Мари вдруг вспомнилось: на следующий день после ее приезда, сержант Вебер на спор разбивал этой ладонью березовые полешки. Грозился пять, одно за другим. Разбил одно, после чего Мари ставила ему на руку компресс. Но ведь разбил!
Ох, Ал, ох, где тебя черти носят?!
Придешь — убью!
И на этой мысли Мари себя резко остановила. Это что же, она уже рассуждает совсем как жена с годичным, как минимум, стажем?! Это она-то, еще вчера утром понятия не имевшая о том, что существует на Земле такой человек как Альфонс Элрик, тридцать три (или двадцать восемь!) года, государственный алхимик, мягкая светлая бородка и добрый взгляд светло-карих глаз… впрочем, взгляд этот имеет обыкновение в одно мгновение становится упрямым, если не жестким.
Мари вернулась в медпункт — Вебер настоял на том, чтобы ее проводить. Мари хотела оставить его, напоить чаем, но он не согласился.
— Жена приревнует, — серьезно сказал сержант. — Ты же знаешь, какая она у меня.
Мари согласно кивнула. Жену сержанта Вебера, Катрину, на первый взгляд тихую и скромную женщину (из таких получаются бабушки-«божий одуванчик»), но страшную в гневе, она знала хорошо. Ревновала она мужа ко всему, что двигалось, делая исключение только для автомобилей. Возможно, и зря — учитывая, сколько времени Вебер проводил под капотом своего разболтанного служебного «пикапа»…
И Мари осталась одна. Так же как и вчера, как и неделю назад горела в ее комнате желтая лампа. В углу стоял принесенный с утра Вебером чемодан инспектора. Мари смотрела на этот чемодан, и понимала, что она начинает ненавидеть эту вещь. Ну вот зачем он именно серый и перетянут двумя ремнями?! Что за чертовщина? Неужели он не может быть, скажем, желтым? Или синим? Почему серым? Почему два ремня? Почему не три?
И чай не пился. Источающий аромат душистой мяты, некогда такой соблазнительный, напиток ныне казался совершенно безвкусным.
И минуты, секунды текли, и ничего не происходило…
Давящее, ужасное, тошнотное чувство, которое испытывала Мари, ожидая Кита с его ночных рейдов, вернулось к ней снова, только во сто крат горше. За Кита она никогда по-настоящему не волновалась: знала, как он осторожен, как бережет спину, как тщательно выбирает подельников… Как выяснилось, зря… Когда его уронили перед ней на пол, окровавленного, едва могущего сказать два слова, она едва успела крикнуть: «Скорую придурки, что же вы наделали!» — и это было, видимо, последнее, что Кит успел услышать в жизни. Больше ничего…
А Альфонс — это не Кит. Он же такой доверчивый, такой мягкий!
Нет, нет, как это доверчивый! Он инспектор по чрезвычайным, очень важная должность, туда кого попало не берут, успокойся, Мари, с ним все в порядке, с ним все будет в порядке, ты же знаешь, что Ал — это не кто попало… если он так дорог тебе, то он не вправе дать с собой что-то сделать, потому что он первый у тебя после Кита, и первый…. Первый… К Киту ты совсем по-другому относилась, правда? Кит — это друг, боевой товарищ, иногда почти что брат… а Ал — это совсем другое…
Мари ходила взад вперед по кабинету и нервно терла виски, но так вышло, что в нужный момент она стояла, повернувшись к окну. Поэтому ясно увидела, как вдалеке над темными зубцами леса вспух алый купол, а потом столб багрового взрыва пронзил темное низкое небо, резкими тенями высветив комнату и все, находящееся в ней.
Секундой позже донесся звук — грохот, посильнее грома раз, может быть, в десять или двадцать. Кажется, Мари почти оглохла, когда он отзвучал. Она не услышала собственного крика: «Ал!», хотя кричала с силой.
Во всяком случае, горло сорвала — потом всю ночь кашляла.
«Эдвард… вот как его зовут, — думала Мари. — Э и А Элрики. Сокращенно… интересно, как сокращенно? Эд или Эдди? Или вообще не сокращается? Говорил ли Ал?.. Кажется, нет. Он только все время „мы с братом“, „мой брат“…. Глупость какая, о чем я думаю?»
Мари знала: она думает не о том. Ей следовало подумать о своих пациентах, о жителях Маринбурга, прозябающих без врача (а если у кого-то приступ?.. А если?..), но вместо этого она смотрела из окна на госпитальный двор, поливаемый дождем, и пыталась представить себе мужской профиль на фоне подушки. Пыталась представить, хотя достаточно было обернуться, чтобы увидеть его — профиль, ужасно похожий на профиль Ала, но все-таки совсем, совсем другой.
Вот уже десять часов найденный в лесу человек, в котором Мари опознала брата инспектора Альфонса Элрика, пытался придти в себя на больничной койке, и никак не приходил. Он был изранен, его правая рука, металлическая, была раздавлена почти в лепешку. Во всяком случае, ее средняя часть была совершенно плоской. Мари не представляла себе, как ее можно было так помять и, главное, чем.
А еще ей было интересно, когда это брат Ала успел обзавестись протезами. Сперва она решила, что это результат недавней миссии, но потом, когда осматривала пациента, увидела, что шрамы на местах креплений автопротезов очень старые, да и сами они порядком побитые, как будто этот господин Элрик носил их не первый год. Теперь она поняла, почему он на фотографии был в перчатках, и еще подумала, что брат Ала, наверное, очень сильный человек… Мари знала — в теории, конечно, — насколько болезненной должна быть установка автопротезов. А тут еще двое сразу! И суметь оправиться после такого, продолжать работу, да еще не потерять свою квалификацию, как алхимика… Положительно, хоть и заочно, брат Ала начинал ей нравиться.
Но это никак не могло помочь ей спасти его.
Вот уже несколько часов Мари ждала кого-то из столицы… черт, ну удалось же ей куда-то дозвониться!
Стоя в телефонной будке возле районной больницы (в три часа ночи!), она просила, умоляла соединить ее сначала с министерством по чрезвычайным. Ее соединяли, она докладывала каким-то вежливым молодым людям или девушкам о том, что пропал инспектор Элрик, и… и ее отправляли куда-то выше. И еще выше, и по кругу, потому что «у меня нет полномочий», а министр в командировке…
Мари плюнула и повесила трубку. Франц Вебер тоже пытался звонить, пробивался по своим каналам, но у него получалось не лучше: его топили в бумагах, и еще… как будто и не было в этом МЧС никакого Элрика, и никаких Элриков тоже не было!
От отчаяния Мари набрала номер администрации фюрера. Вежливая девушка предложила ей записаться на прием.
— Черт побери, у меня тут раненый работник МЧС в коме, а я не могу добиться, чтобы ему нормальные документы из Столицы прислали! — рявкнула Мари. — Его с моих слов отказываются в больнице регистрировать, потому что я не родственница!
Регистрировать, действительно, отказывались — в нормальном отделении, которое не для бомжей. Мари удалось договориться с Вайсеном, чтобы инспектора Элрика пока оставили, но сколько это продлится — она сказать точно не могла.
Девушка по телефону слегка ошалела от ее напора.
— Позвоните в МЧС… — наконец она вернулась в русло профессиональной вежливости. — У нас нет досье на…
— Мадемуазель, в МЧС меня посылают на все четыре стороны! Как будто у них такого и не работало! А документов у него нет! Но я точно знаю, что он оттуда!
— Девушка, обратитесь в МЧС…
— У нас был взрыв, мадемуазель! Пол-леса выгорело! Мы его нашли, черт побери, у самой границы, еле живого! Он у нас расследованием занимался, — тут Мари грешила против истины: расследованием занимался его брат, но не могла же она вдаваться в разговоре по телефону в такие генеалогические сложности. — Черт побери, — (на самом деле Мари выразилась крепче), — у нас детей кто-то похищал! Он это дело расследовал! Я документы сама видела! — тут Мари снова погрешила против истины: документов она даже у Ала не видела. Но ведь кто-то же видел, надеюсь?.. А даму эту из регистратуры надо чем-то прошибить! — А документов при нем теперь нет, сгорели! И что мне делать с человеком?! Я врач, понимаете?! Я Клятву давала!
