Время шло, прошёл первый день пребывания Витуса в охотничьем домике. За это время между отцом и сыном ничего не изменилось; юноша был всё таким же холодным, а его старик всё таким же жалким. Они коротали время, копаясь в своих мыслях, готовя из привезённых продуктов и читая книги. На следующий день, случилось это утром, барон объявил:
— Отправляемся на охоту!
Несмотря на энтузиазм старика, выглядел он совсем вяло, было видно, что года и дурной образ жизни лишили его формы. Всю ночь Витус плохо спал, прокручивая в голове единственную мысль: убийство отца. Он так близко подобрался к своей цели, и теперь нет времени на сожаления, нужно сделать дело ради своего будущего и счастья брата. Они взяли луки, перекинули через плечо колчаны стрел и двинулись по скрытым в зелени тропинкам. В одночасье юноша задумался: вот оно — то самое, что должен получить каждый ребёнок, время, проведённое с отцом. Его лишили этого в детстве и теперь стараются накормить спустя множество лет. Нет, спасибо, уже не надо.
Шли в тишине, но она была настолько давящей, что после нескольких минут Витус решил задать неожиданный вопрос:
— Зачем ты ограничил моё передвижение по Рунтерре?
Такого вопроса барон не ожидал, это было понятно по виду старика; тот скукожился, втянув голову в плечи. И всё-таки ответ не заставил себя долго ждать:
— Для твоей же безопасности…
— Ты держишь меня на привязи как зверька! О какой безопасности может идти речь?
— Тише, Витус, тише. Всех волков распугаешь… — барон протёр вспотевший лоб, запыхавшийся присел на пень. — Ты можешь не замечать этого, но мир наполняют множество странных людей. Не все из них добропорядочные бароны, живущие в замках. Большинство безумцы, и именно от них я и пытаюсь тебя защитить.
— Я сам могу за себя постоять, возможно, Гэвиус был прав…
На лице Олуса отобразилось смирение: он слабо улыбнулся, тяжело вздохнул. Конечно, он знал про мысли своего старшего сына и его желания. Делал ли барон что-нибудь, чтобы избежать этого? Нет, конечно, нет. Он доживает свой век, и будет счастьем окончить жизненный путь в кровати, а не под сталью одного из отпрысков.
— Да, Гэвиус — смышлёный малый. Знаешь, он всегда тянулся в политику. Представляешь, когда твоему брату было семь лет, он отправился в зал суда и заявил, что птиц нельзя обижать, потому что они могут напасть на весь Ноксус, — старик хрипло рассмеялся, вытирая невидимые слёзы. — Вот умора была. Он ещё празднично нарядился и говорил с таким видом, что кастелянам в замках следует поучиться.
Повисла тишина, нарушаемая лишь пением птиц. Витус крутил в руках лук и сам не заметил, как заулыбался. Возможно, барон говорил о той самой жизни, которую у него отняли; на секунду юноша вспыхнул завистью к брату, но быстро усмирил свой пыл и обратился к отцу:
— Ты говорил про опасных людей…
— Культисты. Одни трахают козлов, другие режут друг другу глотки ради ритуалов… Мир — удивительный, но в то же время безумный.
После небольшого отдыха стар и млад возобновили движение, направлением выбрав северо-запад. Через несколько метров им посчастливилось встретить оленя, но мыслями Витус был далеко от потенциальной добычи, размышления его касались культистов, о которых говорил барон. Отчего-то на ум пришла странная женщина, повстречавшаяся ему в "Бессмертном бастионе". Не знакома ли она, часом, с Киндред и не преследует ли коварных целей? Снова вопрос, заданный барону. Чтобы на него ответить, старик остановился, поправил съезжающий в сторону колчан и утер вспотевший лоб.
— У нас был договор… Если бы она сумела убить Овечку, если бы смогла опередить охотников… Вся моя жизнь направилась бы по иному руслу, в другом направлении… — барон сокрушённо покачал головой; призраки прошлого вцепились в его плечи. — Это ничтожество Киндред, её выблядок и уговор… Всего этого можно было избежать, подохни Овечка тогда…
Видимо, Олус полностью отдался ностальгии, ведь говорил в прошедшем времени, обвиняя всех и вся в предательстве. Он неоднократно касался темы Витуса, а его мать поливал недостойными строк словами. Юноша вскипел, бросился на старика и, пихнув того со всей дури, заставил оказаться на земле.
— Убивай, зверьё! Убивай, тварь! Ты не человек, не мой сын! — В глазах пожилого барона заиграло безумие, он вытащил свой кинжал из ножен и кинулся на сына, опьянённый противостоянием в собственной душе.
Возможно, Олус и правда хотел сблизиться с юношей, найти общий язык не как хозяин раба, а как отец сына, но всё это меркло перед событиями прошлого. Витус не видит ничего дальше своего носа, думает, что мир вертится вокруг него и его страданий. Конечно, о муках барона лесной мальчик не догадывался, а потому бессовестно оттолкнул старика, перед этим приняв удар сталью. Клинок скользнул по коже юноши, точно заготовка кузнеца по точильному камню, но никаких увечий не нанёс.
Это было непониманием отца и сына. Пожалуй, мир так устроен, первые никогда не поймут переживания вторых, а те ни за что не станут размышлять о проблемах отчих. Витус накинулся на Олуса как волк на белку, стал бить, не жалея сил, сопровождая каждый удар потоком брани.
— Не смей так говорить про мою мать! Не смей! Не смей, старый жирдяй!
Он мутузил его несколько минут, пустил в ход клыки, разрывая горячую плоть; кровь множественными пятнами осталась на поляне, руках и теле юноши. Эту кровь можно смыть, но сможет ли юноша очиститься от позора, отцеубийства? Пожалуй, нет, никогда. Но сейчас, когда клыки отрывают куски мяса, в тот момент когти отделяют плоть от костей, Витус об этом не думает. Он поглощён делом, и нет ничего, что могло бы сейчас отвлечь убийцу от тела жертвы. Когда недостойное дело было сделано, а труп барона превратился в неопознанное нечто, Гальего-младший остановился и, присев у дерева, обдумывал произошедшее.
Это было его первое осознанное убийство, совершённое не в состоянии аффекта. Перед глазами всплывали картины давней потасовки с детьми из родного городка, тогда он растерзал их трупы только потому, что не смог сдерживаться. Но хотел ли он сдерживаться? И правда следовало ли убивать барона или же был иной, миротворческий путь решения проблемы? От этих мыслей, от принятого решения сердце Витуса усиленно забилось. Юноше казалось, что он совершил ошибку, ужасную глупость. Голос, нависший над поляной, вторил его мыслям:
— Занимательно. Готов отдать все свои перья, если буду не прав, но это было преднамеренное убийство.
Знакомый голос раздался над головой, но стоило Витусу поднять взгляд выше, его источник ускользал с удивительной скоростью. Вскоре некто камнем оказался на земле, грациозно приземлившись. Это был Ворон, тот самый, что некогда уже навещал юношу. Он прошелся ладонью по своему подбородку, подтянул рукавицы и с видом учёного стал осматривать труп.
— Он ограничил меня, посадил на цепь.
Только теперь Витус понял, насколько он жалок перед самим собой. Эти его слова — не что иное, как оправдание убийства. Но нельзя прийти в кондитерский магазин и убить владельца только потому, что тебе не продали леденец. Убийство отца было глупостью, которая навсегда оставит отпечаток в мировоззрении юноши.
— Я слышал, ты кричал об этом очень громко. Складненько выходит, мне нравится эта пьеса! Бедный мальчик, сирота, оставшийся без присмотра, взятый на попечительства безумным бароном, который не кормил его, лупил ежедневно и использовал для низменных целей. О, что за сюжет! — Ворон вскрикнул, заставив птиц покинуть ветви: они, зачирикав взметнулись в небо. — Определённо занимательная история, где добро восторжествует над злом. Так и должно быть, не правда ли, Витус?
— Что… что ты несёшь?
— Возможно, когда-нибудь, Витус, ты поймёшь, кто мы такие. Да, мы монстры, Вечные охотники, но даже нам знаком… порядок. Мы не убиваем только потому, что нам захотелось. Знал бы ты, скольких я предпочёл бы вот этими вот руками зарубить, но профессионализм превыше эмоций. Мы убиваем тех, кто помечен Матерью, действуем чётко по инструкции и исходя из ситуации. То, что делаешь ты, Витус, больше походит на утоление голода и право, я крайне не советую тебе продолжать, потому как моё терпение на исходе. Это будет последний труп, который я скрою для тебя. Впрочем, разберись с этим сам, может быть, поумнеешь, пока будешь собирать косточки папаши.
