Это она знала, что они холодные. Всегда были такими, но не для него. Его руки запутались в ее волосах. Навсегда закрывая перед ней пути к отступлению.
***
— Брэд, пожалуйста, — проговорила ее мачеха, — Синтия осталась с няней. Ты же знаешь, она ее не очень любит. Не хочу, чтобы наша малышка плакала.
«Наша малышка,» — ее мачеха так частенько говорила о своей дочери. А вот к ней, к Элис, она никогда не обращалась ласково. Даже говорила падчерице «она». Не называла ее «ребенком», «дочкой», только «она». Словно у Элис не было имени, словно у нее не было права быть ребенком, будто желая вычеркнуть ее из памяти их семьи.
Но несмотря ни на что Синтию, свою сводную сестренку, Элис любила. Та была красавицей. Наверное. Ну, по крайней мере, их няня Ингрид всегда говорила о том, что Элис и Синтия — самые красивые девочки в городе. Еще Элис нравилось слушать, как Синтия лепетала свои первые слова.
— Поцелуйте Синтию и за меня, — робко попросила Элис.
Ей ничего не ответили.
— Я подожду в машине, — кинула женщина, — пожалуйста, не задерживайся.
Цоканье каблуков предупредило девушку, что мачеха ушла. Она не произнесла ни слова на прощание. Это расстроило Элис. Эта женщина ей нравилась. Она красиво пела и вкусно пахла. Конечно, совсем не как мама — ванилью и специями, а духами. Девочка забыла названия, но знала что они жутко модные. Их рекламируют на каждом шагу.
— Она думает, что это сделала я? — спросила девочка.
На прошлой неделе она сказала мачехе, что сестра упадет с лестницы. К несчастью, так и случилось.
— Папа, я не трогала Синтию.
— А зачем тогда ты сказала, что она сломает ногу?
— Я слышала это, папа. Слышала, как мистер Джефферсон это скажет.
Мужчина миролюбиво положил руки ей на плечи.
— Тебе здесь помогут, малышка.
— Но я хочу жить с вами, папа. Почему мне нельзя жить с вами?
— Милая, тебе пока нельзя домой. Ты должна получить лечение. Но мы будем приезжать. На Рождество ты вернешься домой, и мы поговорим об этом.
Элис покачала головой.
— Папа, не оставляй меня здесь, пожалуйста.
— Пока, золотце, — отец поцеловал ее в макушку.
Девочка попыталась ухватиться за отца, но мужчина быстро отстранился и зашагал прочь. Она слышала его удаляющиеся шаги, их ринулась за ним, но чья-то рука схватила ее за плечи.
— Добро пожаловать, милая, — произнес тихий женский голос.
Но девочка не хотела слушать.
— Папа! — крикнула она. — Папа! — никто ей не ответил. — Папа!
Элис проснулась в слезах. Ей часто снилась ее последняя встреча с отцом. То, как он обещал приехать на Рождество и не приехал. Отправил открытку с извинениями. Что-то случилось, и он не смог за ней приехать. На следующий год были новые оправдания. В конце концов все их общение состояло из его открыток и чеков, которые оплачивали ее место в этих клиниках.
За стенкой ее соседка Мэрилин завывала грустную балладу о любви.
— Мэрилин, пожалуйста, только не эту песню, — пробормотала она с мольбой. — Только не эту песню.
Но та не услышала. Девушка зажала руками уши, чтобы не слышать эту песню. Она была предвестником многих плохих вещей. Тяжёлого дыхания над ухом. Липких грубых прикосновений. И криков. Она жила достаточно долго в больничных палатах, чтобы понять, как действует луна на людей, как их страхи обостряются, и что такие ночи самые трудные для всех обитателей.
Но сегодня была особая ночь. Ночь, о которой она твердила вот уже неделю. Сегодня сбудется то, что она слышала во сне — мольбы ее друга о помощи и то, что помощи он не дозовется. В ее голове звучал грустный голос Уитана. Он утешал ее всвязи со смертью Эмметта. До этой ночи она только слышала все это. До этого она только знала, что это может случиться. Все казалось таким далеким, что девушка все же надеялась, что на этот раз она ошиблась. Она готова была признать себя сумасшедшей с буйной фантазией, если это спасет ее другу жизнь. Но с этой песней пришло осознание того, что все неминуемое уже близко. Что возможно к Эмметту уже нагрянули гости.
Тяжелая дверь с лязгом открылась, и девушка сжалась в комок. Этот посетитель разрушил ее надежды на то, что все, что она слышала в видениях, могло быть ошибкой. Это была именно та ночь, когда за Эмметтом придут.
— Привет, моя крошка, — выдал ее гость.
Это был мужчина. Элис не могла увидеть его лица, но всегда узнавала, когда он был рядом. По запаху дешевых сигарет, тяжелым шагам и голосу. Но он считал ее безмозглой игрушкой. Считал ее легкой добычей. Чувствовал себя неуловимым, поскольку обвинения слепой девушки всегда можно оспорить. А обвинения слепой девушки, сменившей порядка десяти психиатрических клиник, может и вовсе обратить в абсурд.
Девушка прижалась ближе к стене, как если бы та могла защитить от него. Она знала, что не сможет сбежать. Что сейчас она в его власти, и все же какая-то ее часть все еще надеялась на чудо. На спасение от того унижения и боли, что она испытывает, когда он прикасается к ней.
Мясистая, тяжелая ладонь схватила ее за ногу. Он притянул девушку поближе к себе.
— Ну, ты соскучилась, — пробасил он, — куколка.
Он был похож на настоящего борова. Элис не нужны были глаза, чтобы догадаться, что в нем сто с лишним килограммов чистого жира. Его тяжелое дыхание говорило о том, что его мучает одышка. От него постоянно несло потом. Элис казалось, что в один день он просто раздавит ее своим телом.
— Нет, пожалуйста, нет, — девушка пыталась отбиться, но мужчина лишь хмыкнул.
Эти ее мольбы, никогда на него не действовали.
— Нет, — промолвила она тверже, впиваясь ногтями в его руку. За что получила пощечину. Такую сильную, что ее голова ударилась о металлические прутья больничной койки.
Из глаз Элис покатились слезы. Ее злило, что она настолько слабая, что даже не умеет как следует ответить этому мерзавцу.
Обычно на этом ее попытки вырваться заканчивались. Однако сегодня она думала не только о себе. Впервые ей хотелось прервать череду этих проклятых пророчеств. Встреча с Эмметтом изменила ее. Он не считал ее безумной. И она знала, что он тоже им не является. И все же они были здесь. Исключение, случившееся дважды, уже перестает быть исключением.
Раньше у Элис не было друга, на которого она могла положиться, и мир вне больничных стен пугал ее. Но Эмметт давал ей уверенность, что она больше не одна. От того и мысль вырваться из этого места стала невыносимо соблазнительной. Ей бы больше не пришлось делить небо с кучей скучных больничных правил.
Холодная сталь увесистых ключей, которые царапали ее бедро, напомнила ей о дверях. О тех, что отделяют ее от свободы. Она потянулась к его ремню.
— Да, детка, — хмыкнул мужчина, одобряя ее заинтересованность его брюками. — Расстегни ширинку, возьми его в руки.
