Чуть меньше, чем библиотеку, Гарри любил свой чулан. И то лишь потому, что тот был маленьким, темным и в нем мальчик не мог отвлечься от невзгод чтением. Зато там ему удавалось колдовать, не привлекая внимание Дурслей.
К девяти годам Гарри уже умел не просто выплетать из нитей магии непонятные ему самому узелки и загогулины, а знал две дюжины плетений, каждое из которых почти всегда создавало нужный ему эффект. Но о его новых навыках никто даже не догадывался, Гарри был максимально осторожен в своих экспериментах.
К этому времени Гарри внимательно исследовал все доступные ему места в Литтл Уингинге, а потому знал наверняка, что рядом с ним нет больше ни одного волшебника. Видя магию, мальчик был уверен, что распознает кого-то такого же, как он сам, даже если другой волшебник будет скрывать свои навыки.
В этом мальчик убедился пару раз, когда дядя и тетя были вынуждены или отпустить Гарри на школьную экскурсию, или брали с собой отмечать день рождения Дадли. В Лондоне к мальчику несколько раз подходили странно одетые люди и с восторгом что-то тараторили, пока их не оттесняли учителя или родственники.
На примере этих случайно встреченных волшебников Гарри выяснил, что совершенно каждый из необычных людей обладает тем, что мальчик про себя назвал сердцем магии, но оно у всех разное. У кого-то магическое ядро светилось ярко и равномерно, у кого-то походило на серый клубок, у кого-то и вовсе не было плотного комочка, а средоточие магии напоминало хаотичное и неплотное переплетение нитей.
В родном же городке Гарри не встретил никого, кто бы был хоть сколько-то волшебником. Разве что миссис Фигг. Но и она не была волшебницей, лишь являлась единственным человеком во всем Литтл Уингинге, у кого в доме, кроме дома Дурслей, было что-то волшебное.
Но больше всего внимания Гарри уделял себе. Пусть он и был еще ребенком, но жизнь с дядей и тетей приучили его быть очень осторожным, а потому он не делал ничего опрометчивого.
Так он несколько недель изучал и перебирал волшебные нити над своими предплечьями, прежде чем решиться изменить некоторые из них. Он ужасно волновался что-то двигать, хоть рука и причиняла мальчику некоторые хлопоты — как-то раз Дадли и его дружки напали на Гарри и в итоге сломали ему руку. Кости срослись, но прежняя подвижность кисти так и не вернулась.
К немалой радости Гарри его действия не принесли вреда. Даже наоборот. Хоть он и ощутил острую боль внутри, через несколько минут та прошла, а прежде неровные и поблекшие магические нити наполнились свечением. Спустя же несколько дней Гарри понял, что теперь может нормально проворачивать кисть, будто он выправил не только магический каркас своего тела, но и как-то повлиял на физическую оболочку.
Сделав это интересное для себя открытие, мальчик продолжил эксперименты. Никто не мог ему сказать, как должен выглядеть тот или иной участок его ауры, до всего пришлось доходить своим умом.
И Гарри едва не лишился зрения, когда подумал о том, чтобы исправить собственную близорукость. На его счастье он догадался ставить опыты лишь на одном глазу, а не на обоих, хотя и учителей, и библиотекаря немало напугал, как-то явившись в школу с полопавшимися капиллярами — первый опыт вышел неудачный, Гарри почти ослеп на правый глаз. Будь у него заботливые опекуны, его бы обязательно отвели к врачу в тот же день, но тетка лишь презрительно фыркнула и ни о чем не спросила. А той же ночью Гарри, хныкая от боли, все же разобрался в плетении и смог добиться желаемого результата. Пусть и потратил на это несколько часов, а зеркальце постоянно выпадало из влажных от ужаса ладошек. Но вторым глазом решился заняться лишь через пару дней, переждав слабость и тошноту из-за перенапряжения.
Теперь мальчику не нужны были очки, но просто избавиться от них он не мог, а потому пришлось потратить еще какое-то время и усилия, чтобы превратить линзы в обычные стеклышки. В процессе этих изменений мальчик задумался и над тем, чтобы использовать очки как-нибудь в пользу себе, а потому провел еще пару месяцев, пытаясь изобрести свой первый артефакт.
Что новые очки будут именно артефактом, мальчик сообразил сразу. Пусть он слабо представлял, как должен называться подобный прибор, но из книг ему было доподлинно известно, что все волшебные предметы, чем бы они ни были, называются артефактами, волшебники, их изготавливающие — маги-артефакторы, а сама же наука — артефакторика.
Было приятно мысленно величать себя юным артефактором-самоучкой и посматривать на камин миссис Фигг через свои усовершенствованные очки.
К десяти годам мальчик многое для себя открыл и многое понял. И проникся еще большей подозрительностью ко всему странному в своей жизни.
Пусть дядя и тетя никогда ему ничего не говорили, но Гарри из их тихих разговоров на кухне уже выяснил, что его родители были волшебниками. Как волшебником был и тот, кто подбросил Дурслям Гарри. Дядя и тетя считали, что магический мир забыл о Гарри, но сам мальчик к подобному мнению относился скептически.
Пусть он и жил не среди волшебников, пусть за ним никто из волшебников не следил открыто, но никто о нем и не забывал. Чего стоили все эти многочисленные «следилки» на доме? И почему именно миссис Фигг Дурсли доверяли присмотр за Гарри в свои отлучки? Все это настораживало. Складывалось впечатление, что он живет под неусыпным контролем кого-то из магического мира, но его сознательно от этого мира отрезали.
Детское желание сделать что-то наперекор и толика злобы порой пересиливали осторожность мальчика, и он решительно подступался к какой-нибудь из магических штучек.
Первым делом он исследовал те, что были в доме. К ним добраться оказалось проще всего. Тетя со скрипом, но позволила Гарри тщательно протереть золоченую раму зеркала. При близком рассмотрении то оказалось весьма загадочным предметом. Гарри еще не так хорошо понимал принцип, но интуиция подсказывала, что на зеркало наложены чары, позволяющие заглядывать через него, используя почти так же, как скрытую видеокамеру. От подобного мальчика основательно передернуло, и он не решился как-то перенастраивать чары, а просто сломал их, разорвав рисунок в нескольких местах и при помощи собственной магии перекосив невидимые для обычных людей знаки.
С остальными похожими штуками он поступил так же, лишь со «следилками» на контуре вокруг дома постарался, разбираясь в тонком плетении. Пусть и не уверенный до конца, он изменил чары так, что теперь они оказались направлены не на самого Гарри, а на Дадли.
В доме миссис Фигг Гарри тоже поэкспериментировал. Пусть он не знал всех символов, что вились по контуру каминного зева, но некоторые из них улавливал интуитивно, так что пару особо важных значков удалось перекроить настолько незаметно, что старая кошатница не поднимала шум целый месяц. Все это время мальчик осторожно наблюдал за ней, а потому оказался поблизости, когда к дому миссис Фигг приблизились двое джентльменов странного вида: один был в плотном блестящем плаще, хотя лето выдалось довольно теплым и мало дождливым, а второй — в белоснежной майке-поло для гольфа, бежевых шортах и зеленых резиновых сапогах.
— Это волшебники? — удивился мальчик больше виду мужчин, чем самому факту присутствия магов в Литтл Уингинге.
Вскоре выяснилось, что двое гостей миссис Фигг на самом деле были волшебниками. В этом Поттер убедился на десятый день рождения Дадли, вновь проведя со старой кошатницей и ее питомцами несколько часов. Маги исправили испорченные Гарри символы, но контур более не сиял так ровно, как прежде. Похоже, мужчины не были настоящими мастерами своего дела или же просто не стали утруждать себя качественным ремонтом, зная, что вызвала их не волшебница.
Весь день миссис Фигг то и дело кривила губы, посматривая на свой камин, а Гарри позволил себе пару спрятанных за чашкой ухмылок.
«А нечего за мной следить, уважаемая!» — довольно подумал мальчик и решил, что в следующий раз доберется и до остальных волшебных штучек в доме женщины.
