Вдруг, увидела она, что стоит между двух близких водопадов, воздух свежий, сверху, вместе с водою, падает и солнечный свет; но руки ее прикованы к чему то, сокрытому за водопадами — вдалеке она видит чудесный солнечный Город. Но вот небо темнее и отвратительная крылатая тварь, пыша пламень опускается перед ней, протягивает когти — та Вероника почему-то рада чудищу: она смеется ему… Но вот картина меркнет; и видит она объятый пламенем лес; она бежит падает; все нарастает рев пламени; неожиданно, в нескольких метрах пред нею падает объятый пламенем ствол. От налетевшей волны искр, она не удерживается на ногах, начинает падать; но тут ее подхватывают чьи-то сильные руки, несут куда-то. Она открывает глаза видит чье-то, изувеченное шрамами лицо, нежно шепчет ему что-то; но вот раздался свист, тот несущий ее дернулся, и изо рта его устремилась струйка крови — она увидела, что из груди его, прямо рядом с нею, торчит стрела. Он стал падать — победно взревело пламя… Следующая картина: вокруг валит снег, свистит пронзительно ветер; и вокруг все наполнено рубящими друг друга телами. Этих тел великое множество, и чувствует Вероника, что огромное пространство заполнено такими же, сцепившимися телами. Со всех сторон слышаться удары, вопли, стоны — все это несется беспрерывной волною; все это закручивалось столь же стремительно, как и крупные, острые снежинки. Сильно пахло кровью; а еще давила боль — боль была повсюду… И вот уже лето: Вероника поняла это по теплому воздуху, в котором чувствовались запахи трав; однако пахло и еще чем-то — очень неприятный, хоть и незнакомый ей запах. Она не могла пошевелиться, но чувствовала, что все тело ее разбито, все покрыто кровью. Над головой плыли клубы черного дыма… Все плотнее, плотнее…
Ничего нельзя было разобрать за эти клубами — в глазах чернело, а откуда-то издалека рыдал голос страдальца, которого она знала.
И можно было в тех рыданьях разобрать такие слова:
— Пламень, пламень, как скоро сжигаешь
Ту, что сердцу была дорога,
Ах, как быстро любовь отнимаешь,
Но она — но она уж мертва!!!
Страшный этот голос перерос, в пронзительный вой — все померкла. И была темнота; бесконечная темнота; но где-то в этой темноте был свет, и она знала, что должна отыскать его, и устремилась.
Но вот и это темное виденье померкло, а на его место пришло иное: вот дом, в котором прожила она многие годы, вот вбегает она в золотистую залу, видит перевернутый столик, с криком устремляется по лестнице вниз, и вот вбегает в золотистую залу, превращенную в маленький, взращенный стараниями хоббита мир. Она, с напряженным лицом устремляется к центру залы, где опускается колонна солнечного света. Там, на берегу озера находит она Хэма — он весь злит кровью, лежит без всякого движенья; в очах Вероники — ужас, она рыдает, падает перед ним на колени, трясет за плечо, кричит что-то но Хэм остается недвижимым…
Но вот и это виденье померкло: и вновь видит Вероника стены живой залы; по прежнему исходит из стен кровавый дым, а ревущий, словно раненный волк, голос, движется в ее голове. И такое холодное отчаянье в этом голосе, такая боль, что Вероника пытается вырваться — она плачет, шепчет что-то, но все тщетно — холодные щупальца крепко держат ее:
— Ты видела сейчас картины из будущего своего существования. Безрадостные картины, не так ли?.. Боль, боль — слезы, горечь, страдание! Ты видела и кончину свою, когда ты, прошедшая через все муки, изувеченная, окровавленная была сожжена! Так все и будет!
— Нет — не верю тебе! — слабым голосом, едва смогла выдохнуть Вероника.
— Не веришь?! А ты видела мертвого полурослика?! Так это уже свершилось, и, если ты побежишь сейчас, то именно таковым его и найдешь — и все будет именно так, как ты видела! Те же выражения, те же жесты! Так же все и дальше!.. Пройдя чрез годы мучений, ты найдешь свою смерть в пламени! Так уж предопределено судьбою, и не убежать тебе от этого!.. Но я могу избавить тебя от мрачного рока!.. Хочешь выпью твою кровь? Твою молодою, горячую кровь… О, я чувствую, как эта свежая, жаркая кровь стремиться по твоим венам!.. Подумай: стоит тебе только пожелать, и всех этих мучений не будет, — только несколько мгновений и твой дух станет свободным; ну а я наполнюсь твоим теплом. И ты веришь мне. Да-а-а-а… Вееериишь!!!.. Ты чувствуешь, что все это правда, что все так и будет!
— Нет! Нет! НЕТ! Выпустите меня! Я жить хочу! Я буду жить!
На некоторое время наступило молчание — стены перестали подрагивать, и кровавый пар больше не вырывался из них. Через некоторое время раздался вновь раздался этот завывающий голос, но теперь в нем было больше тоски, чем каких-либо иных чувств:
— Ты, маленькое дитя человеческое. Неужели же ты думаешь, что я не выпил бы твою кровь без всех этих речей, если бы только хотел! Давным-давно бы уже выпил! Но мне интересны вы — интересно, почему вы так цепляетесь за жизнь. Что вам в этой жизни? Почему вы так любите ее?.. Вот я показал те мученья, которые ждут тебя, и ты уже смирилась с мученьями — они для тебя лучше, чем быстрая смерть. Главное жить! Нет — не жить даже, а просто существовать! Зачем? Я дам тебе смерть, и вечное успокоение прямо сейчас, но почему, почему тебе дороже бежать куда-то, страдать, суетиться? Почему тебя так дорога эта самая жизнь?! Это мне интересно, и потому я не убил тебя сразу! Я хотел услышать это решение. Но зачем?! Зачем тебе жить — почему тебе дороже вечного покоя, та беготня?! Ответь, ответь, ибо я, появившийся раньше людей, никак не могу найти ответа на этот вопрос?! Зачем же ты побежишь сейчас, когда уже знаешь, что найдешь мертвого друга, а после всех мучений сгоришь на костре?! Зачем же ты побежишь?! Ответь, что ты хочешь найти там, когда я предлагаю тебе вечность?! Скажи, что кроме горячей, не пойми чего жаждущей крови толкает тебя жить?! Так я возьму эту кровь, и твой дух станет свободным, и уж не станет жалеть о жизни, ибо откроется пред ним иное бытие. Отвечай же мне немедля, ради чего ты так рвешься к этому существованию?!
Во время этой речи Вероника успокоилась. Точнее сказать — напротив в душе ее взвился пламень, но этот пламень горел теперь спокойно и ярко, а не рвался в стороны. Голосом подрагивающим от волнения, но ярким, она точно песнь пропела:
— Ты, кто бы ты ни был, стоящий здесь во мраке, в холоде, долгие века, кто ты такой, что бы судить о нашей жизни?! Тебе, быть может, и наскучило твое существование, быть может ты и хочешь вечного забытья; но… вечность подождет! Что есть наша жизнь, как не краткая вспышка — как не миг, окруженной этой темной вечностью! Так надо же прожить этот миг перед вечным небытием — так, ведь надо же не упустить этой вспышки; ведь нельзя упустить ее! Ни одного дня, ни одной минуты! Что там впереди, я не знаю; никто не знаю, что уготовано нам Иллуватром — но пока мы можем чувствовать: страдать, любить, ненавидеть, творить — разве же можно отвергать эти чувства?! И что ты показал мне: несколько горестных мгновений из жизни, и что ж из того, что в конце сгорю я в пламени?! Что ж из того, что будет боль?! Страдание очищает человека, делает его выше, праведнее!.. А будет и любовь и ненависть; будет и страдание; будет и счастье — пусть совсем немного, но все-таки будет, и ради только этих мгновений земного счастья, земной любви — стоит еще пожить перед этой спокойной вечностью! Показал несколько мгновений, показал смерть, и думает напугал — да кто ж не знает, что в конце концов ждет его смерть?!.. Несколько мгновений — не есть вся жизнь! Если уж суждено мне в пламени умереть, так умру в пламени; но сейчас! Нет! Тебе, прозябающему здесь в одиночестве веками, никогда не понять нас! Выпусти, и дай же мне Прожить это мгновенье; пусть даже оно кажется тебе безмерно малым!
И тут стены издали тяжелый, печальный стон, от которого вздрогнула Вероника:
— Хотел бы я понять… Хотел бы побыть немного вами… Впрочем — мне никогда вас не понять. Вы так похожи на костер — горите, горите, а потом ничего не остается от вас, кроме пепла, да и тот уносится ветром. Стихи придуманные вами: что это, как не ваши отчаянные вздохи?! Ну… оставь мне на память одно из ваших стихотворений, ибо самому мне никогда не придумать стихотворных строк — это только вы, живые, можете вкладывать в слова пламень; можете делать так, чтобы они звучали музыкой. Одно, одно оставь мне на память.
— Хорошо — только потом я должна бежать…
— Да, — ты, ведь, должна увидеть своего мертвого друга. Я отпущу. Но сначала стихотворение.
— Я никогда не слагала стихов. Есть один человек, Сикус…
— Уж я знаю. — в голосе послышалась усмешка.
— Ведь — это вы…
— Я лишь часть огромного целого. Я лишь исполняю волю… Но нет — я почти не трогал Сикуса; хотя и прикоснулся к его виденьям… Я многое знаю про него. Но — довольно. Стихотворенье!
— Я его случайно услышала. Он тогда стоял повернувшись лицом к пламени ну а я проходила позади; и случайно услышала, остановилась. Я никогда не слышала такой боли в голосе; разве что единожды, во время того покаяния, когда он все сердце свое измученное пред нами раскрыл:
